Девять жизней

Жизнь вторая – путешествие с котиками

В одном Гхы был абсолютно прав: без бани нынче жизнь выглядит куда как печальнее, чем с баней. И перебраться туда, где дров для бани достаточно, было бы крайне неплохо. Однако в этом была одна маленькая загвоздка: котики ведь, как все говорят, привыкают к дому, а Таффи и Тимка выросли уже в моем тутошнем доме и это был и их дом. Даже, точнее, это был их дом и мой тоже – но вот как мой он мог рассматриваться только временно, пока котята согласны, чтобы я тут жил. Но если подумать, то и эту проблему можно, наверное, как-то решить: бабушка мне много рассказывала про своего котика, который летом жил на даче, а зимой – в московской квартире, и который оба места считал именно своим домом. А если посильнее напрячь память…

Бабушка рассказывала, что они, переезжая летом на дачу, упаковывали кота в корзинку (переносок тогда еще советская общественность не знала) и на дно корзинки клали небольшой коврик, на котором кот в городе часто спал. И когда кот оказывался на даче, он первые пару часов не отходил от этой корзинки с ковриком больше, чем на пару шагов, затем рисковал и на веранду выйти – а вот когда он изучал весь дом и понимал, как он из любого места в доме может быстро до своей корзинки добежать, принимался изучать уже и дачный участок. Причем участок он изучал уже гораздо быстрее, через пару дней он свободно по всему участку бегал (и начинал гонять всех «пришельцев»), а через неделю мог и в соседний лес сходить прогуляться.

Насколько я смог вспомнить из рассказов бабушки, у котов очень нюх развит, и понятие «дом» для них означает лишь «место, которое пахнет мной и моей семьей», причем пахнет сильнее, чем любые окрестности. Судя по всему, кошатники (такие, как Сашка и Сашка) это знали – и именно «для домашнего запаха» они в переноски и клали флиссовые коврики, по которым – мне Сашка это тоже вроде говорила – потопталась кошка-мать котенка. А у меня у котиков было два таких «домашних» места: две переноски, в которые они чаще всего спать забирались и моя кровать.

Да, у меня была уже кровать, я ее из прутьев сплел. С рамой из скрученных прутьев, с ножками из прутьев, с лежанкой из прутьев, сделанной на манер стенки корзины. И с двумя именно «корзинами» в ногах, куда можно было по переноске поставить, неглубокими, но чтобы если случайно я ногой по переноске во сне зацеплю, она не свалилась вместе с котиком на землю. Но главное – я над кроватью сделал еще и полог, который как палаткой закрывался моими сшитыми из кусочков флиссовыми одеялами: так спать было теплее, а еще в августе, когда ночами температура к нулю начала приближаться, я старался все же дрова экономить и печку просто так не топил. А хищники тоже предпочитают спать в теплом месте, так что с определенной натяжкой можно было считать, что у моих котиков дом вообще мобильный и состоит из кровати с пологом, на которой две переноски закреплены. Так что вопрос мобильности котиков в первом приближении можно считать закрытым… а вот вопрос мобильности моей кровати и всего прочего барахла, которого тоже уже немало набралось, предстояло еще решить.

Но так как других дел у меня практически уже не было, я и принялся ее решать. То есть сначала я думал лишь об обеспечении «мобильности кровати», но затем прикинул, сколько у нас уже накопилось всякого нужного барахла, и проблему решать стал уже «глобально». Простую проблему: есть четырнадцать человеко-носильщиков (ладно, мальчишек и меня можно из списка вычеркнуть, так как мы точно много не унесем… одного меня можно вычеркнуть, а двух мальчишек будет считать одним полноценным носильщиком), каждый может тащить килограмм по пятьдесят всякого разного… нет, с таким коллективом мы точно далеко не уедем. То есть если все на горбу тащить, не уедем, но если именно ехать, а не идти…

А ведь на даче я легко перевозил в тачке песка по полтора центнера за раз! Ну а то, что здесь тачку такую купить несколько трудновато – это не повод считать задачу невыполнимой. Я же уже научился всякое из прутьев плести, да и не один я, так что задача выглядела решаемой. Я еще мозгами так пораскинул, вспомнил школьный учебник древней истории, всяких варваров, которые Рим взяли…

Первый блин у меня все же вышел комом: сплетенное из прутьев колесо буквально с трудом собственный вес выдерживало. Но «инженерная» моя мысль на месте-то не стояла, и я проект серьезно так доработал. Первое колесо я сделал на манер «варварского» круглого щита, и колесо сломалось потому, что щит у меня получился несколько выпуклым. Но я решил считать это не багом, а фичей – и следующее колесо я изготовил, соединив (еще в процессе плетения) два таких «щита» выпуклостями в противоположные стороны. А затем соединил центры получившихся щитов так, чтобы изгибу (в наружную сторону, естественно) одного сопротивлялся уже второй: одинокий щит легко выгибался в сторону выпуклости, а вот два меж собой соединенных было куда-то выгнуть уже очень трудно. Однако все равно то, что я сотворил, в качестве колеса использовать было невозможно: я место для втыкания оси пока еще не сделал, так что на следующем этапе я начал делать колеса уже «рабочие». Не в одиночку, мальчишки с удовольствием мне помогали. Я думаю, помогали, чтобы всякими другими делами не заниматься. Еще мне помогали Бых и Быщ: они за прутьями куда-то очень далеко бегали и таскали их мне здоровенными вязанками. Правда, подозреваю, они решили, что я себе новую кровать плести собираюсь (и я случайно услышал, как они спорили о том, кто будет первой спать на моей старой), но польза от девчонок точно была, а новую кровать… вот когда мы переедем, я им сплету. Причем каждой из них свою собственную…

А пока я плел тачку, двухколесную. И к середине марта ее все же сплел. Никто в семье неандертальцев на нее вообще внимания не обращал: мало ли зачем этот странный, большой, но еще безбородый сосед занимается? Может он просто играет – все же пока борода не выросла, он еще ребенок. Но когда я начал свое изделие самого что ни на есть хайтека испытывать…

Испытывал я ее самым простым способом: площадка перед домами была основательно утоптана, от асфальтовой по ровности почти не отличалась – и я стал по ней тачку катать, все больше ее нагружая. Но чтобы время на погрузочно-разгрузочные не тратить, нагружал я ее своими помогальниками. Сначала мальчишек на нее сажал (Фых и Фух в первые разы боялись до одури, а затем чуть ли не дрались за право на тачке прокатиться), потом перешел в более тяжелым грузам. А когда я прокатил на тачке одновременно девчонок и мальчишек, народ все же к транспортному средству присмотрелся. Все же знали, что я могу тяжестей таскать даже меньше, чем Фых или Фух по отдельности, а тут…

Первой осознала пользу тачки Хых: она пришла ко мне, причем даже не побоялась в дом зайти с котятами, и тоном, не предполагающим ни малейших возражений, сказала:

– Покажи, как тачку плести.

И после этого почти месяц все племя занималось изготовлением транспортных средств. Кто-то за прутьями бегал, кто-то плел, а кто-то делал подшипники: они сами меж себя распределили, кто чем заниматься будет, причем распределили, на мой взгляд, очень правильно: каждый делал то, что умел делать лучше других. Ну а я в основном «увлекся» сборкой и конечной доработкой как раз подшипников. Довольно примитивных, но для нынешнего времени очень трудоемких: из куска мамонтовой шкуры вырезалась толстая (то есть со стенками сантиметра в два) «трубка», кожа пропитывалась жиром (я предпочитал для этой цели свинячий), а потом в этот «масляный подшипник» аккуратно вставлялась ось (деревянная, на которую еще и кусок «поверхности скольжения» надевался, вырезанный из мамонтова бивня).

И к концу апреля, когда снег почти весь уже растаял, все собрались и отправились в дальнюю дорогу. На самом деле я решил посмотреть, насколько погруженная на тачку моя кровать останется «домом» для Таффи и Тимки, и если им этот дом не понравится, решил просто обратно вернуться. Но не потребовалось: хищники с удовольствием сидели (а чаще спали) в закрытых уже переносках (куда их отправляли сразу после обильной кормежки и туалета), а на привалах спокойно делали свои дела, не отходя от тачки больше чем на пару метров и снова возвращались в «дом». Правда, и тут возникала мелкая и вполне преодолимая трудность: если я на закате сам в свою кровать не возвращался, они начинали очень громко возмущаться. А такие крики могли кого-то очень неприятного привлечь (или отпугнуть кого-то вкусного), так что уже на третий день путешествия тетки меня просто загоняли в люлю, когда солнце только касалось краем горизонта, и не выпускали до тех пор, пока солнышко снова на небо не выкатится. Не то, чтобы я сильно возражать стал, ведь мне даже «завтрак в постель» неандертальцы приносили – но вот тот факт, что они так сильно стали заботиться об удобстве звериков, меня несколько удивлял. Они мне объяснили, что заботятся они все же о собственной безопасности, и я даже как бы им поверил – но вот то, что завтрак они сначала котикам приносили и только после этого и мне, окончательно поверить в это мне не давало.

Впрочем, я по такому поводу даже волноваться не собирался, а вот по поводу того, насколько путешествие затянется, я переживал. Потому что путешествовали мы слишком уж долго, всяко больше месяца прошло. И я подумал (а потом у Хых уточнил), что Гхы у нее просто в свое время спросил, какое она знает самое большое число из тех, которым я их научил – вот про пять путешествий в оба конца и сказанул. И хорошо, что тогда они только до пяти считать научились… а сейчас уже почти все племя оперировало числами в пределах первого десятка. И не только числами: когда я с ними встретился, у них в языке было меньше пяти сотен слов – а сейчас уже явно за тысячу. И это были не только слова вроде «котик» и «веревка», они уже знали названия каждой детали тачки, отличали нож от шила, а кирпич от камня – и даже для глины у них было уже пять разных слов, а ведь поначалу все, что под ногами встречалось, они называли просто «землей». Еще теперь в языке имелось с пару десятков названий разных цветов. Раньше им просто было это не нужно: цвета они различали прекрасно, даже, пожалуй, лучше меня, но им просто их называть не требовалось – а теперь каждый цвет, имеющийся в моей одежде или в моих вещах, имел свое название. То есть как имел: я им сказал, но они эти слова в свой язык мгновенно включили. Как и все прочие названия предметов, которых раньше у них не было…

Вообще, как я убедился, неандертальцы сами по себе были весьма умными существами, у них и абстрактное мышление было очень развито – но дикая жизнь в дикой природе раньше им проявлять свой ум (в частности, в языке) просто не требовала. А теперь – я во время путешествия неоднократно слышал, как люди обсуждали, какой они на новом месте дом построят и сколько им времени потребуется на это. И попутно решали проблемы нынешнего и предстоящего питания.

Особенно предстоящего: Гух меня много раз спрашивала, знаю ли я, как мясо сохранять там, где в земле мерзлоты нет. Ну, теоретически я это знал, а ей сказал, что если мы остановимся возле какого-нибудь озера или реки, то я им просто покажу. Пока что именно покажу: слов для описания ледника для хранения продуктов пока в местном языке не было. Но слова-то я придумаю, точнее, обучу их нужным словам: все же народ вполне обучаемый и, насколько я успел заметить, учившийся с удовольствием. Особенно им всем понравилось, когда я их научил огонь линзой добывать – но и всему остальному они учились с нескрываемой радостью: ведь новые знания делали их жизнь лучше…

Но и «старые» знания они использовали более чем грамотно. По моим прикидкам мы должны были куда-то на юг идти, но маршрут наш был довольно извилистым. Я его старался отслеживать и даже примерную карту в телефоне рисовал – и там такая загогулина получалась! Но на мой вопрос «почему» тот же Гхы отвечал весьма уверенно: трассу прокладывал именно он, и прокладывал ее таким образом, чтобы по пути нам большие реки не попадались. Правда, маленьких попадалось довольно много, и их приходилось вообще вброд переходить – но меня через эти речки всегда тетки перетаскивали, зная, что я в ледяную воду лезть отказывался всегда, причем они придумали меня перетаскивать непосредственно в моей тачке, сидящим на кровати рядом с котиками. И только когда мы уже ближе к концу мая все же были вынуждены довольно большую реку пересечь, я обратил внимание на то, что они тачку со мной не просто на руках несли, шагая по дну, а вообще вплавь» С тачкой, которая весила со всем грузом явно за пару центнеров! И проделали они это, даже особо не надрываясь!!!

Они вообще все тачки через реку на плечах переправили, пока я разводил костер, возле которого они после купания в ледяной воде греться уселись. И мне стало интересно тут то, что тачки переправляли через реку именно тетки, а мужики и мальчишки в это время ловили еду. Но май – это когда только травка пробиваться стала после зимы, еда в основном была довольно худосочная… хотя пока что ее вроде всем хватало.

А после форсирования реки был устроен большой привал до следующего дня, все грелись самыми разными способами… и у костра, и просто на солнышке: солнце сейчас опять почти весь день на небе ярко светило, днем температура поднималась уже выше двадцати пяти. Да и народ был все же закаленным (как я подумал, незакаленные давно уже все померли), так что никто не простудился. А еще через пять дней мы дошли до места…

Место было интересным: в довольно широкой долине у реки действительно рос настоящий лес. Правда, рос он именно вдоль реки, полосой, по моим прикидкам, где-то в полкилометра, но Гхы сказал, что до конца этого леса нужно вдоль реки «идти пять дней». И я не понял, это он снова использовал идиому «очень долго» или на самом деле максимально точно расстояние отмерил, ведь на привале у реки он тоже говорил, что до нужного места осталось пять дней – но именно за пять дней мы и дошли…

Мы дошли, а до меня дошло, что я стал основателем чего-то вроде новой религии для неандертальцев. Точнее, не я лично, а мои зверики: как только я согласился, что место для нового дома подходящее, все племя, оставив Рыш готовить пойманного вчера зайца, бросилось строить новый дом, причем, как мне Рыш сказала, дом они строили для моих хищников, ведь бедные зверушки, наверное, устали за столь длинное путешествие и мечтают, наконец, поселиться в настоящем доме…

Имя у девушки было действительно странным: все остальные никакого смысла в языке неандертальцев не имели, а ее имя полностью совпадало с названием зверей, которое я поначалу интерпретировал как «рысь» – но этим словом местные называли всех кошачьих, от котиков до львов тех гигантских. И Гух мне сказала, что ее так назвали скорее всего потому, что когда она рождалась, её матери пришлось сначала какую-то хищную кошку, которая возжелала роженицей полакомиться, уконтрапупить. А когда девочка родилась, для нее подходящей одежки не нашлось, и мать ее завернула в свежесодранную шкуру. Правда, точно они а этом уверена не была, девочка рожалась в другом племени (точнее, в другой семье), которая уже исчезла, а мать Рыш прибилась к семье Гух, когда соплячка уже сама ходить умела. Но вот в то, что местные тетки могут какую-то большую кошку просто взять и задавить, я почти не сомневался…

А место, куда нас Гхы привел, мне действительно понравилось: остановились мы на обрывистом (метров семь высокой) берегу реки, буквально в полусотне метров – где река резко изгибалась – начиналась эта лесная долина. И в лесу – настоящем уже лесу – было сколько угодно готовых дров! А с противоположной стороны простиралась все та же степь, в которой, правда, отдельные и не очень все же большие деревца встречались чаще, чем на старом месте. К тому же именно тут берег был все же относительно ровный, с обрыва к лесу спуститься даже мне было не очень трудно…

Вот только на следующий день мне пришлось столь бурный строительный энтузиазм серьезно так приглушить: Хых мне сказала, что здесь еды бегает гораздо меньше, чем в прежней степи, и ее добывать труднее. Вот только она мне это сказала не в качестве жалобы, а сообщив, что «у нас еще сухих грибов много, мы пока можем не охотиться» – а вот с этим тезисом я согласиться никак не мог. Ну да, люди пока с арифметикой были в самом начале знакомства, прикинуть, насколько имеющихся запасов хватит, не могли – а я как раз прикинул, и по моим подсчетам выходило, что без охоты нам еды хватит хорошо если на пару недель. Даже учитывая то, что тетки на берегу в приличных количествах выкапывали какие-то съедобные корешки (я подозревал, что корни рогоза или чего-то похожего). И мне даже интересно стало: вроде люди абстрактно мыслить умеют, но вот «горизонт планирования» у них больше чем на неделю вперед, не просматривается. И мне стало более понятно, почему им периодически приходится есть собственных детей даже с учетом того, что они способны запас мяса на всю зиму создать: при такой-то системе, если дичи всего пару недель в нужный момент не получится добыть, вся семья действительно легко может помереть с голоду. Так что выходит, что очень вовремя я с этой семейкой встретился: им я точно в обозримой перспективе вымереть не дам.

В том числе и добавив кое-что новенькое в меню. Все же ножики у меня были не «китайский ширпотреб из секретного китайского сплава фольги с картоном», а очень даже неплохие – и я, потратив полтора дня, из уже «вырванной из ножа» открывалки для консервов и пивных бутылок, выточил еще один (на этот раз действительно прочный) рыболовный крючок. Привязал его к «леске» из ниток от ручки переноски, в качестве грузила привязал крестовую отвертку, из того же разобранного ножа вытащенную, поплавок какой-то из деревяшки придумал – и буквально через пять минут после начала рыбалки вытащил из речки рыбу. Не рыбку, а настоящую рыбу, даже рыбину, длиной побольше моего локтя. И весом заметно за килограмм – правда, породу рыбы я определил точно: это была явно не щука. И не осетр: этих я хотя бы на картинках видел, так вот на осетра то, что я поймал, было совсем не похоже. А когда я их поймал уже три штуки, вопрос названия передо мной встал уже всерьез: надо же людям как-то объяснить, что это такое.

Именно людям: я уже вообще не считал неандертальцев чем-то от людей моего вида отличающимися. В том числе и потому, что откуда-то знал: в том, что «в современном человеке имеется от одного до четырех процентов неандертальских генов», правды было не больше, чем в рассказах о том, что сферические мучные изделия способны разговаривать с разными животными. Потому что геном неандертальца совпадает (полностью совпадает) с геномом «современного человека» (что бы под этим термином не понимать) на девяносто десять и семь десятых процента. И это естественно: геном любого человека совпадает с геномом шимпанзе на девяносто девять процентов, а с геномом банана – на шестьдесят. Так что остается всего-то три десятых процента, то есть – если считать, что у человека в геноме три миллиарда нуклеотидов – относительно разных получается жалких девять миллионов. Но фокус в том, что эти девять миллионов могут быть разными даже у близких родственников за счет того, что в каких-то местах отдельные нуклеотиды заменяются другими. А если учесть, что всего нуклеотидов четыре…

Кстати, откуда я это знаю? Не иначе, как «эти» мне проапгрейдили «поисковую машину», выгребающую из базы данных в моей голове нужную информацию, я даже вспомнил страничку из учебника биологии, где они перечислялись: аденин, гуанин, тимин, цитозин… Так вот, на каждой позиции может находиться один из четырех, связанный с двумя другими – то есть вариантов замещения на каждой позиции в геноме получается двенадцать. И каждое такое замещение – это отдельная мутация, то есть всего может возникнуть жалких тридцать шесть миллиардов мутаций. И вероятность того, что одинаковая мутация появится одновременно и у древнего неандертальца, только что выделившегося от общих предков в качестве отдельного вида, и у такого же кроманьонца практически нулевая. Так что нужно подсчитать, сколько мутаций (сугубо неандертальских) в современном человеке присутствует, и сколько мутаций уже кроманьонских отсутствует у неандертальца. И тут оказывается, что мутаций, случившихся после разделения «общего предка» на кроманьонцев и неандертальцев, всего жалких двести тысяч (даже из десяти миллионов это очень немного), а все прочие – вообще сугубо индивидуальные и непоказательные. А самая забавная «арифметика» начинается дальше: таких исключительно неандертальских «однонуклеотидных полиморфизмов» (то есть замен одного нуклеотида другим в цепочке из трех последовательных) насчитывается порядка девяноста пяти тысяч, а исключительно «кроманьонских» сто пять тысяч. Но девяносто пять тысяч – это им досталось от отделившихся от общего генеалогического дерева предком неандертальцев, а сто пять – кроманьонцам от предков кроманьонцев, и это, собственно всё, что и те, и другие «наработали сами» после разделения на два вида. И фокус в том, что из этого числа всего десять тысяч одинаково отличаются от «общего предка» и у современного человека, и у неандертальца. У двух неандертальцев, ведь исследовали геномы только двух экземпляров , и вот два проверенных неандертальца «четыре процента» отличий и дали. Четыре процента от двухсот тысяч разных проверенных последовательностей, из двухсот тысяч изученных из общего числа в три миллиарда… А если посмотреть на картину в целом, то окажется, что современный человек генетически от неандертальца отличается всего лишь на одну десятитысячную процента. И чуть больше (почти в полтора раза больше) – от кроманьонца.

То есть белый человек так отличается, черный из Африки в среднем отличается все же вчетверо сильнее, то есть неандертальцы негров плохо оплодотворяли. А процесс именно в этом направлении и шел: митохондриальная-то ДНК, достающаяся людям исключительно от матери, у всех «современных людей» кроманьонская…

Так что неандертальцы не вымерли, они просто ассимилировались (ну, или ассимилировали кроманьонцев). От них нам досталась способность к абстрактному мышлению, светлая кожа и волосы, глаза, выносливость и «морозостойкость». А от африканских кроманьонцев – способность к быстрому бегу, относительно стройное тело (ну, кому как повезет), у женщин еще и сиськи выпирающие (что тоже неплохо, мне такое нравится). А у кроманьонцев того же абстрактного мышления генетически не было, самые близкие к ним в современности (в моей прошлой современности) дагомейцы на треть генетически даже читать научиться не могут! Но мои-то новые друзья и подруги абстрактно мыслить умеют, то есть и читать научатся, если их учить, конечно. И я научу, просто потому научу, что без них мне здесь не выжить. И котиков не сохранить – а ведь именно это сейчас является залогом моего выживания и вообще причиной, что я «снова на свет появился». А чтобы мне и котикам все же выжить удалось, мне нужно сделать и жизнь моих нынешних коллег полегче. И я даже знаю, как это сделать. И, скорее всего, и умею – а вот приступлю я ко всему этому… скоро, после того, как у нас с котиками все же появится новый – и уже постоянный – дом, потому что на бегу такие вещи не делаются. То есть со следующей недели и начну…