Девять жизней

Жизнь вторая: Неутомимая поступь прогресса

Вспоминая время начала становления цивилизации я постоянно мысленно возвращался к нападению дикарей на Третью Станцию. И перед глазами вставала Бых, которая, лишь услышав о том, что «напали дикари», за пару минут облачилась в свою «походную форму», перевязала волосы на голове кожаной лентой и молча побежала на помощь соплеменникам. Одна побежала, остальные бывшие в Столице охотники отправились вслед за ней где-то через полчаса. Но до Третьей Станции от Столицы было около двадцати пяти километров, так что туда уже все наши прибежали вместе, к рассвету следующего дня…

Откуда и по какой причине к нам пришла эта стая, я так и не понял, хотя впоследствии подумал, что вероятно из-за сильной засухи на юге звери откочевали в наши края, а эта стая пришла за ними. Но с уверенностью я этого сказать не мог: у дикарей из оружия были только дубинки, а с ними особо и не поохотишься. Вот только жителям Третьей Станции это помогло мало: в стае было сильно за полсотни человек и они поселке всех «массой задавили»: у нас-то там и было всего лишь пятеро взрослых и трое детишек. А когда туда пришли наши (через сутки после нападения, между прочим), оказалось, что спасать уже просто некого: пришельцы всех наших убили и даже съели. Хотя и тех, кого наши успели, защищаясь, убить, они тоже съели. Не целиком еще, и они из-за этого и не ушли, видимо решив, что сначала «доедят добычу» – но Диана и прочие охотники им аппетит все же отбили. Как мне потом рассказывала младшая, она просто всех мужчин-дикарей перестреляла из лука (и остальные подтвердили, что большую часть дикарей именно Бых и перебила), а женщины (некоторые, не принявшие участие в наступившей бойне) были «взяты в плен». Не перебить случайно своих было очень просто: во-первых, дикари так и были названы гонцом (убежавшим от них мальчишкой) потому что они были именно дикие и одежды не носили, а еще они все были «кроманьонцами» в исходном виде, то есть неграми. И мужчины были неграми, и женщины, и дети – но в плен женщин брали вовсе не по этой причине В нынешние тяжелые времена у людей мораль была проста: нанесенный ущерб нужно возмещать – и женщин забрали с собой, чтобы они родили новых людей взамен убитых.

Перефразируя «примечания авторов» старого сериала «Счастливчик Люк» с Теренсом Хиллом я про себя произнес простую фразу «Так на земле появилось рабство». Но это «рабство» продлилось не особо и долго: последняя из взятых тогда в плен женщин померла (от старости и «общего износа организма» лет через пятнадцать, родив за это время дюжину детишек, из которых человек восемь дожили до «совершеннолетия» (а у нас, в силу обстоятельств, таковое наступало лет в двенадцать). Всего пленницы принесли нашему народу чуть больше полутора сотен детишек, которые очень даже неплохо двинули прогресс. Не сразу, но сразу что-то только в страшных сказках случается – а тут была совсем даже не сказка. Жизнь-то в межледниковье точно была не сахар…

Не сахаром была жизнь, да и сахара тут не было, и даже меда пчелиного: почему-то пчелы мамонтову тундру невзлюбили. И не только пчелы: найденная мною когда-то конопля сама семян не дала (мужики за этим очень ответственно следили) и больше я другой конопли много лет нигде и не видел. Наверное, это какие-то птички одинокое семечко как-то с собой откуда-то с юга принесли. Но лен тут рос довольно неплохо, тем более что народ и поля удобрять очень даже не ленился. А лен – это не только льняные простыни и наволочки, но и довольно интересное масло. Которое при кипячении дает олифу, позволяющую и дереву становиться относительно водостойким, и коже тоже. Впрочем, я так и не понял, от какой части льна людям пользы получается больше: как по мне, так льняные простынки и пеленки детскую смертность сами по себе чуть ли не вдвое сократили: детей матери стали одевать раньше и дети, соответственно, меньше стали простужаться и болеть. Ну, это я так думаю, но абсолютно уверен, что без льняных ниток хрен бы так просто можно было одежду их тех же шкур шить.

Но нападение дикарей на развитие цивилизации повлияло даже не тем, что прирост населения довольно серьезно ускорился, а, скорее, тем, что народ начал задумываться о защите от набегов таких дикарей – и задумавшись, начал принимать различные «превентивные меры». Прежде всего, все поселки были обнесены стенами (из кирпича-сырца, в нынешнем климате и такие получались достаточно долговечными и прочными), но среди населения владение луком стало «острой необходимостью» и все очень настойчиво старались вооружиться. Так что уже через год у меня двое учеников могли луки (все же в основном «монгольского типа» из-за дефицита материалов) довольно неплохо делать, а уж железячники превратились в объекты поклонения: для «правильных» стрел требовались и железные (а лучше стальные) наконечники, к тому же теперь каждый взрослый человек в нашем племени из дому не выходил без топорика на поясе и парочки больших ножей. Причем топорики все предпочитали «поварские», с широким и длинным лезвием – а чтобы такой топорик изготовить из стали, металла нужно было очень много. И очень много труда, однако люди такой труд напрасным точно не считали.

Свой дом (как и соседний) я окончательно достроил еще через девять лет – но это был уже «настоящий» городской дом. Четыре высоких этажа, водопровод и канализация… Два первых дома как-то сами по себе «объединились» в донжон с переходом между ними на уровне верхнего, четвертого этажа, а рядом еще поднялась третья (уже вообще пятиэтажная) башня, в которой на самом верху размещался «водонапорный бак». И все три «башни» были окружены (или соединены) кирпичной же четырехметровой стеной, образовавшей «внутренний дворик» площадью соток в десять. А вокруг поднялись дома других жителей Столицы, которых стало уже чуть больше трех сотен. И Столица целиком была обнесена глинобитной стеной высотой тоже в районе четырех метров с шестью трехэтажными (и выстроенными уже из обожженного кирпича) башнями…

Однако за все это время никаких новых набегов дикарей не случилось, и о них даже никто не слышал и следов их племен не наблюдал – а изредка приходившие новые семьи неандертальцев вели себя спокойно и охотно к коллективу присоединялись. Правда, найти я ними общий язык было довольно трудно: у них свой-то язык какой-то имелся, но местные их понять, как правило, вообще не могли – однако они сами с явной радостью осваивали язык аборигенов, так как у нас жизнь проходила в сытости (круглый год) и в тепле (зимой). Периодически, конечно, всякие конфликты возникали – но они быстро гасились и забывались (те, кто забывать не хотел, уже вообще ничего помнить, как правило, не могли в принципе).

Я, чтобы не запутаться в происходящем, ввел в местную культуру такое понятие как «календарь» (взяв за точку отсчета день моего «появления» в этой реальности) – и это мне очень помогало вспомнить последовательность того, что когда происходило. Да, дома в Столице были достроены в четырнадцатом году, а в семнадцатом и Лесогорск превратился в город (там тоже была выстроена крепость, металлургический «завод» как раз на местном сырье заработал и две «сырьевые шахты» в окрестностях. А «станционные» поселки так деревушками и остались, хотя и укрепленными – и люди в них большей часть занимались сельским хозяйством. Выращивали рожь, мятлик, лен и репу, скотину разводили. Так как поселки эти были совершенно степными, то основной скотиной были именно коровки (то есть туры) и лошадки, а лосих только в Столице разводили и в Лесогорске. Но именно лосихи обеспечивали «междугородные перевозки»: они легко таскали телеги с тонной всякого груза, причем таскали они такие повозки легкой трусцой – так что все «Станции» всегда имели приличный запас топлива на зиму. И топлива требовалось немало: как раз в районе четырнадцатого года народ (с подачи Дианы, которой я пожаловался на отсутствие в рационе яиц и рассказал, какие можно «самим делать») начал разводить перепелов. Дело-то оказалось несложным (когда зерен мятлика достаточно, чтобы их кормить), сложным было первых перепелов наловить. И очень сложным было научить народ делать проволоку железную миллиметровую, из которой теперь делалось дно в клетках изготавливалось – а народ осознал (не сразу, но Диана сумела им в голову вбить), что птичка весом грамм в двести за год килограмм яиц дает. Да и сама она довольно вкусная…

А когда подросли мои уже дети, я со старшим сыном (и еще с двумя десятками граждан) все же отправился искать соль: как я ее экономить не старался, запас, предоставленный «этими», закончился. И если с мясом было терпимо (его сейчас почти все делали именно по «новозеландскому способу»), то с грибами без соли стало грустновато. Но когда есть ёлки большие, пилы, гвозди железные, то путешествие можно подготовить довольно комфортное. Правда, две лодки для этого путешествия делались почти три года, но когда они были готовы, то мы всей толпой в них погрузились – и отправились вниз по течению реки, которую я решил считать Доном. Причем я уже узнал, почему тут ледохода нет и почему некоторый подъем воды случается лишь ближе ко второй половине лета: вода в реку попадала, когда где-то на севере основной ледник начинал таять. Причем попадала как-то странно: другая река, та самая, которую мы вплавь пересекали при переселении «с точки попадания», текла на восток, а когда в ней воды прибывало, она частично перетекала в довольно больше озеро, из которого уже наша речка и вытекала. И все это было замечательно – вот только вода в реке была абсолютно пресной, ее сколько не выпаривай, соли не добыть – а на юге-то моря разные есть (и, что важно, моря соленые)!

Из женщин с нами в путешествие отправились лишь Диана и Пых. Я так и не научился «произносить правильно» ее имя (и не различал, чем ее имя отличается от имени мужика-кузнеца), поэтому переименовал ее в «Аврору», но так ее называл только я и Винни Пух, ставший ее мужем. Но с Винни они постоянно ругались по разным поводам, девочка была с тем еще норовом – и даже пятеро детей их окончательно не примирили. Так что узнав, что я «надолго еду в путешествие», Пых просто привела к мужу двух девочек-полунегритянок в качестве «временных жен» и отправилась с нами (что было неплохо: она во всем племени лучше всех умела рыбу ловить). А с «временными женами» у нас традиция сложилась несколько вынуждено: теткам же детей рожать надо, а в племени в очередной раз произошел «гендерный дисбаланс», как раз из-за массового появления потомков черных «рабынь». То есть они рожали мальчиков даже чуть больше, чем девочек, но у мальчиков возникали серьезные проблемы по части продолжения рода – и я даже понял, почему в Европе живут изначально именно белые люди, то есть потомки неандертальцев: негры в местном климате просто размножаться оказываются не в состоянии! Физиологически не в состоянии: у них (в смысле, у «кроманьонцев») детородный орган всегда одного размера, а у неандертальцев (и их потомков) на холоде он сжимается и прячется в тепло – и уже к двенадцати годам черные этот орган умудрялись отморозить до такой степени, что в плане деторождения он оказывался абсолютно бесполезным…

Лодки я сделал «по уму»: с четырьмя парами весел, с мачтой, на которой можно было поднять косой парус (льняной, естественно), а когда на каждой сидят по восемь крепких и очень выносливых мужиков, то грести можно было вообще почти без перерывов. И мы отправились в путешествие еще в начале мая: я надеялся, что в этом случае получится вернуться до наступления холодов. Но, как оказалось, мои прикидки были несколько неверными: плыли мы очень быстро. Правда, в паре мест нам пришлось лодки вообще на руках перетаскивать из-за порогов, но в целом путешествие явно не затягивалось – и где-то в начале июня мы уже куда-то приплыли. Только непонятно, куда именно: все так же спокойно текла река (ставшая к этому моменту очень широкой, явно под пару сотен метров) – но вокруг уже не равнина простиралась, а какие-то горы поднимались. Невысокие, и скорее все же холмы – но я что-то не мог припомнить, что в низовьях Дона хоть какие-то горы есть. Так что мы остановились на предмет «подумать», а я еще попробовал в некотором отдалении от реки земличку копнуть: что-то мне эта полудохлая степь напоминала.

И оказалось, что она мне напоминала именно то, о чем я подумал: в нижней части берегового холма земля была соленой. Не сильно соленой, то есть это не солончак все же был, но после того, как я землю в воде размочил, вода получилась именно солоноватой. И меня это заинтересовало, причем даже не потому, что тут можно было хоть сколько-то соли добыть, так что я, оставив народ соль из земли все же добывать, отправился с Дианой и еще двумя парнями посмотреть, что творится в некотором отдалении от речки. С такой женой, как младшая, это было именно приятным путешествием: хотя избытка зверей нам не попадалось, но призрак голода перед нами не вставал – и я с некоторым удивлением вдруг понял, что бродим мы уже почти месяц. И месяц этот был весьма сильно насыщен разными интересными событиями, например, мы встретились с другими, уже сугубо местными, товарищами. Племя было небольшое, всего дюжины две взрослых и пяток детей до десяти лет – но интересным было и то, что они не бросились «защищать территорию от пришельцев», а встретили нас довольно мирно и предложили… торговать. То есть не торговать, конечно, а меняться: Диана им просто отдала подстреленную ей скотинку (которую она скорее из охотничьего азарта подстрелила), а те принесли ей «в обмен» какие-то глиняные поделки. И поделки из кости – но явно не «утилитарные», а что-то вроде «местных сувениров».

Понятно, что мы друг друга вообще не поняли (то есть ни они нашу речь не понимали, ни мы их), но Бых, вспомнив молодость, довольно быстро все же нашла с ними «общий язык» (и отнюдь не вербальный), так что еще через неделю мы разошлись, вполне довольные друг другом. А особенно довольным разошелся я: мне удалось найти в этой степи несколько ранее не обнаруженных интересных травок. И по крайней мере по поводу одной я был уверен, что нашлась «первобытная дикая пшеница»…

А Диана была уверена, что ей местные рассказали о том, что неподалеку (по ее мнению, не более чем в неделе пути) находятся настоящие солончаки, до которых мы просто не доплыли. Как она это поняла, не зная ни одного слова из используемых туземцами, я так и не понял – но младшая была настолько уверена, что я решил продолжить путь. И не прогадал, так как женам нужно верить всегда: через два дня, спускаясь по реке дальше, мы увидели даже не солончак, а вроде как высохшее соленое озеро. Небольшое, но в нем мы соли с тонну накопали буквально за день, после чего со спокойной душой отправились обратно домой. То есть душа была спокойна, а вот мышцы всю дорогу держались в сильном напряжении: плыть-то теперь предстояло против течения. Но мы – справились! То есть мужики-неандертальцы справились, и к родным берегам мы успели вернуться еще к середине сентября.

И тонна соли народ сильно обрадовала, но их радость была ничем по сравнению с тем, как радовались моему возвращению Тимка и Таффи. Тимка, который уже по двору с трудом ходил, куда-то убежал и принес мне свежего хомяка, а затем раз по пять в день приносил мне (с кухни) куски мяса и буквально кучи кошачьих игрушек, которые детишки делали из меха. Таффи мне добычу не носила, а просто от меня не отходила – а стоило мне присесть, допустим, в кресло, то оба зверика тут же запрыгивали ко мне на колени. И, понятное дело, спал я теперь тоже с двумя немаленькими котиками на груди…

Но зверики, похоже, понимали, что мне и работу делать нужно, так что когда я уходил в кузницу, они меня туда до двери сопровождали, а потом просто сидели у нее (снаружи, все же грохот молота им очень не нравился) и ждали, пока я обратно домой не пойду. И так они себя вели до самого конца…

Тимка ушел первым: как-то ночью он аккуратно, стараясь меня не разбудить, спрыгнул с моей груди и залез в стоящую у двери старую переноску. В ней я его и похоронил, и на могилке посадил куст шиповника (его привезла уже третья «соляная экспедиция») – и я, сам чуть от горя не померев, с удивлением понял, что зверик-то прожил двадцать четыре года! А Таффи его пережила еще на полтора года, и тоже ушло достойно: когда мы с ней просто играли во дворе, она вдруг бросила игрушку и спряталась за растущим у стены кустом…

Меня успокаивали уже внуки моих звериков: большая серая кошка (их тех, у кого точно в предках были невские) и два совсем молодых кота, постоянно между собой выясняющие, кто из них в доме хозяин. И они точно так же старались меня всюду сопровождать, так что я уже ни в какие экспедиции не ездил, и даже в Лесогорск не ездил: я вдруг понял, что больше всего я нужен именно котикам.

Впрочем, и людям я тоже был очень нужен. Все же у меня получилось изготовить паровую машину, плохонькую, но ее все же хватало, чтобы обеспечивать Столицу водопроводной водой. А вторую машину, которую уже дети мои сумели воткнуть на большую лодку, наши кузнецы сделали уже без меня. К этому времени в племени народу (причем взрослых) стало как раз чуть больше тысячи человек, так что я за судьбу цивилизации теперь был спокоен. А за судьбу родных и близких… Ну, против времени люди ничего возразить не могут, оно, время это проклятое, движется, невзирая на желания каких-то там человеков. А цивилизация до того счастливого момента, когда старикам счастливую жизнь она может обеспечить, все же еще не доросла. Я конечно, очень старался – но перехитрить время мне все же не удалось: Бых меня покинула, когда ей еще шестидесяти не было. И она из «первой встречной семьи» ушла вообще последней – а с детьми… их у меня просто, наверное, слишком много было, и я ни к кому конкретно так и не привязался. Хорошо еще, что сами они меня все же… наверное, все же уважали, а не любили, но тут вообще пока что именно любовь у людей не развилась. И я даже не особенно сильно переживал, что расцвета этой «моей цивилизации» я не увижу, но в том, что она и дальше развиваться будет, практически не сомневался: все же я уже два поколения детишек в школе очень многому научил. В том числе и тому, что им лично, скорее всего, и не пригодится – но они точно смогут передать эти знания будущим поколениям, а там… кто знает?

А жизнь – штука все же интересная, даже невзирая на то, что она в любом случае время от времени делает ее несчастливой. Ведь в том, что приходится хоронить друзей, счастья очень мало – а на кошачьем кладбище уже разместилась и невская кошка по кличке Кошка, и несколько других котиков – а то, что вокруг радостно бегали их дети, внуки и правнуки, утешало как-то не особо. Я об этом подумал, когда оставил на месте вечного упокоения последнюю в Столице большую рыжую кошку по кличке Рыжик. И подумал потому, что в Столице больше не осталось котиков, хотя бы внешне напоминающих Таффи и Тимку…

Мне стало невыносимо грустно от того, что те котики, которых я знал и любил, больше не… Но додумать эту мысль мне не удалось: раздался недовольный мяв, и я вдруг осознал, что стою в том самом непонятном месте, а в переноске ругаются из-за опоздания с кормежкой Тимка и Таффи. А бесполый и абсолютно безэмоциональный голос произнес:

– Он не смог сберечь котиков, те, что остались, нас почти не чувствуют. Но он старался, и старался очень хорошо. Котики были счастливы. Это мы не смогли правильно котиков прочувствовать. Но теперь мы можем прочувствовать их правильно. Да, можем. Пусть он попробует еще раз. Не попробует. Почему. Он слишком долго шел, мы почти потеряли время. Не потеряли. Потеряли, там сейчас жить уже нельзя. Но можно потом. Да, но сильно потом. Пусть пробует потом.

– Эй, вы чего? – не удержался я. – Вы что, меня обратно сюда решили вытянуть?

– Мы не вытягивали, ты тут есть. Мы просто прочувствовали тебе то, как ты жил на Земле. И котиков прочувствовали, но не до конца. Тебе надо снова их сберечь.

– Вы меня отправляете обратно?

– Да. Нет. Отправляем. Отправим, но потом. Прошло много времени, там сейчас жить нельзя. Но потом будет можно. Нужно подождать.

– Сколько ждать?

– Недолго. Долго. Нет, тут недолго, это там долго. Нужно тебе ждать неделю. Или месяц. Недолго. Обустраивайся, мороженое мясо и дрова на прежнем месте.

– А молоко?

– И молоко. И рыба. Все, что нужно котикам. И ему что нужно. Ему много не нужно. Нужно, если он помрет, то некому будет ухаживать за котиками. Все, что нужно котикам и ему. Мы скажем, когда будем готовы. Но ждать недолго. Очень недолго, но мы не знаем, сколько точно. Знаем. Нет, не знаем. В общем, будь готов.

– К чему?

– Ухаживать за котиками. Здесь и на Земле. На Земле уже скоро.

– На той Земле, на которой ты уже был, мы ее еще чувствуем. Не чувствуем, мы чувствуем другую, которая с той взаимодействовала. Это неважно. Да, неважно. Будь готов…

Я сделал шаг вперед и огляделся: все, что я помнил по первому (да и по второму) посещению этого места, осталось без изменений. Но кое-что добавилось: посреди пространства стояла деревянная кровать (которую я себе сделал, когда остался без младшей, возле нее на полу лежала «малая пехотная лопатка», которой я копал последнее пристанище Рыжику. Молоток, которым я заколачивал ее последний приют, «поварской» топорик, с которым Диана всегда ходила на охоту и который я оставил себе на память о ней… На кровати лежало знакомое меховое одеяло и подушка…

Я сел на кровать, открыл переноску, как-то машинально достал пакетик корма и насыпал его в миску котикам. И лег – а через минуту у меня на груди оказались два знакомых до слез меховых комка. И Таффи, как и всегда в последние годы, крепко обняла мою руку, а Тимка очень вежливо, но настойчиво гладим лапой меня по лицу. И оба зверя очень довольно мурлыкали – а я просто таял от счастья. Мы снова вместе! А вот что нас ждет в ближайшем будущем…

Но мы – справимся, в любом случае справимся. Ведь мы уже знаем, как это проделать. И, независимо от того, куда нас в этот раз запустят эти, мы обязательно выстроим для себя счастливую жизнь! Жалко, что пока неизвестно куда и когда нас снова низвергнут, но в любом случае они постараются все же нас не в ад оправить, ведь им важно, чтобы котики были счастливы. И мне это важно тоже не меньше. А скорее всего, даже больше…