Черное золото (СИ)

Глава 6 Первые метры

В штабной палатке собрался весь командный состав экспедиции. На столе лежали геологические карты, образцы пород, диаграммы бурения. Тусклый свет керосиновой лампы отбрасывал причудливые тени.

Кудряшов расстелил новый геологический разрез:

— За три дня мы прошли тридцать два метра. Но дальше начинается самое сложное, — он указал карандашом на темный слой на чертеже. — Известняки изъедены карстовыми пустотами. Местами порода рассыпается как песок.

Рихтер задумчиво разглядывал образцы:

— Придется ставить дополнительные обсадные колонны. Иначе скважину может обрушить в любой момент.

— А что с газом? — спросил я.

— Пока держим ситуацию под контролем, — отозвался Островский, просматривая журнал газовых замеров. — Но концентрация сероводорода постепенно растет. Это тревожный признак.

Лапин доложил о состоянии бригад:

— Люди втягиваются в работу. Но нужен постоянный контроль, особенно за молодыми. При малейших признаках газа некоторые до сих пор паникуют.

Зорина подняла голову от медицинского журнала:

— Состояние здоровья бригад удовлетворительное. Но работа в противогазах многих выматывает. Нужны более частые смены.

Я внимательно выслушал все доклады. Ситуация складывалась непростая. Каждый метр проходки давался все труднее, а ведь мы только в начале пути.

— Что предлагаете? — обратился я к Рихтеру.

Старый инженер развернул чертеж новой конструкции:

— Нужно усилить всю буровую систему. Вот здесь поставим дополнительные растяжки, здесь более мощный привод. И самое важное, модернизируем систему промывки. При текущем режиме мы теряем слишком много бурового раствора в пустотах.

— Сколько времени потребуется на переоборудование?

— Дня два-три. Но это необходимо. Иначе дальше не пройдем.

Я посмотрел на календарь. Конец октября. Скоро ударят морозы, и работать станет еще сложнее. Но без усиления тоже нельзя.

— Действуйте, — кивнул я. — Завтра с утра начинайте модернизацию.

Когда все разошлись, я еще раз просмотрел геологические данные. В будущем здесь все будут знать, что под этими неустойчивыми породами лежит настоящее сокровище. Но сейчас приходилось идти практически вслепую, преодолевая одно препятствие за другим.

За стенками палатки завывал ветер. На буровой гудели механизмы. Ночная смена продолжала работу. Где-то далеко в степи тоскливо перекликались волки.

Первая неделя бурения подходила к концу. Мы прошли только тридцать два метра, а впереди еще более полутора тысяч. Но начало положено.

После совещания я завалился спать. Помню, что спину окутал холодный воздух. А потом я уснул.

Проснулся засветло, вылез из палатки. Огляделся.

Туман стелился над степью, окутывая основание буровой вышки молочной пеленой. В предрассветных сумерках металлические конструкции отливали тусклой сталью, а верхушка терялась где-то в серой мгле.

Я поднялся задолго до побудки. После вчерашнего выброса газа спалось тревожно. Да и холод пробирался даже сквозь плотный брезент палатки. Ночью ударил первый серьезный заморозок.

Термометр на стене вагончика-лаборатории показывал минус восемь. Иней серебрил доски настила, превращая их в опасный каток. Пришлось идти осторожно, держась за поручни.

Новая вентиляционная система, установленная под руководством Рихтера, поблескивала свежей краской. Широкие трубы поднимались вдоль вышки, уходя далеко вверх. Теперь любой газ должен уходить в небо, а не стелиться по площадке.

— Доброе утро, Леонид Иванович, — из тумана появилась фигура Островского. Даже в такую рань химик уже колдовал над пробами бурового раствора. — Посмотрите на это.

Он протянул мне мерный стакан с темной жидкостью. На дне отчетливо виднелся осадок.

— Раствор расслаивается, — пояснил он, протирая запотевшие очки. — При такой температуре реагенты работают совсем не так, как летом.

Где-то наверху громыхнуло железо. Это дежурная бригада проверяла механизмы перед запуском. По деревянным мосткам простучали тяжелые сапоги. Лапин, как всегда подтянутый несмотря на ранний час, спускался с верхней площадки:

— Вал привода греется сильнее нормы, — доложил он хмуро. — Надо бы Александру Карловичу показать.

Я посмотрел на часы. До общего подъема оставалось полчаса. Утренняя смена заступит через час. А пока можно еще раз все проверить, чтобы не повторился вчерашний кошмар с сероводородом.

Наверху громко скрипнула лебедка. В тумане медленно поплыло вниз долото, готовое впиться в породу и пройти еще несколько метров в глубину. Путь к большой нефти только начинался, и каждый метр давался все труднее.

Я отправился завтракать. Потом на площадку.

Бурение началось точно по графику. Паровая машина мерно пыхтела, вращая главный вал. Долото медленно вгрызалось в породу, а буровой раствор тонкой струйкой стекал в желоб.

— Стоп! Немедленно остановите бурение! — резкий крик Островского заставил всех вздрогнуть. Химик уже бежал к устью скважины, размахивая мерным стаканом. — Раствор никуда не годится!

Лапин дал команду остановить работы. Механизмы медленно затихли. Бригада недовольно переминалась с ноги на ногу — опять простой.

— Смотрите, — Островский показал мне свежую пробу. — Вязкость упала вдвое. При такой консистенции раствор не сможет поднимать шлам. Все осядет на забое.

Мы отправились посмотреть, что не так.

В полевой лаборатории ученого, устроенной в большой армейской палатке, царил творческий беспорядок. Всюду колбы, пробирки, какие-то реактивы. На столе разложены страницы из записной книжки Ипатьева. И повсюду на страницах узоры.

— Нужно срочно менять состав, — Островский быстро делал пометки в блокноте. — Добавим хлористый кальций… Нет, лучше калий… И немного извести для стабильности.

— Сколько времени потребуется? — спросил я, глядя в окно палатки на застывшую буровую.

— Час на приготовление нового раствора. Еще час на испытания. — Он смешивал компоненты в большой емкости. — Главное понять, как раствор поведет себя при отрицательных температурах.

Снаружи донесся недовольный гул голосов. Буровики собрались у полевой кухни, обсуждая вынужденный простой. Лапин пытался объяснить необходимость остановки:

— Товарищи, без качественного раствора можем потерять скважину! Давайте лучше подождем…

— Сколько можно ждать? — раздался чей-то возглас. — То газ, то раствор… Так до зимы не управимся!

Все верно. Что-то у нас много препятствий. Как будто все против нас. Успею ли я выполнить задуманное?

Я вернулся в лабораторию. Островский колдовал над новой смесью:

— Вот, попробуйте, — он протянул стакан с буроватой жидкостью. — Кажется, нашел нужную пропорцию.

Раствор медленно стекал по стенкам, оставляя ровную пленку. Химик опустил в него кусочек породы, тот сразу всплыл на поверхность.

— Теперь должен работать, — удовлетворенно кивнул Островский. — Вязкость выше, а температура замерзания ниже. Можно пробовать.

Через два часа бурение возобновилось. Но драгоценное время было потеряно.

Впрочем, новый буровой раствор работал как надо. Я наблюдал, как темная жидкость равномерно поднимает шлам из скважины. Уверенные движения бурильщиков, мерный гул машин, все говорило о том, что производство наконец вошло в нормальный ритм.

— Ну как, Гавриил Лукич, довольны результатом? — спросил я у Островского, который тоже внимательно следил за процессом.

— Пока держится, — кивнул химик, забирая очередную пробу. — Но надо следить за вязкостью. При резком похолодании возможны сюрпризы.

После осмотра буровой я собрал бригадиров в штабной палатке. Лапин развернул график смен:

— Предлагаю поставить опытных бурильщиков в ночную смену. Молодежь пока не готова работать в темноте.

За обедом инженеры обсуждали технические вопросы. Рихтер что-то чертил прямо на полях рабочего журнала, объясняя особенности работы нового парового привода. Зорина настаивала на дополнительном отдыхе для ночной смены.

Кудряшов разложил на столе последние геологические разрезы:

— Видите эти включения? — он указал на темные прослойки в образцах породы. — Похоже на следы газовых карманов. Надо быть готовыми к новым выбросам.

После обеда я быстро набросал текст телеграммы в Москву: «Проблема бурового раствора решена тчк Работы возобновлены тчк Идем по графику тчк». Хотя последнее утверждение было явным преувеличением. Мы уже отставали от намеченных сроков.

После этого я вернулся на буровую. Наблюдал за работой экспедиции. Пока все вроде хорошо. Но я не успел порадоваться. Тут же возникли проблемы.

Первый тревожный признак появился около двух часов дня — металлический скрежет, едва различимый за привычным шумом работающей буровой. Рихтер среагировал мгновенно:

— Заглушить машину! Немедленно! — его властный окрик перекрыл грохот механизмов.

Бурильщики бросились к рычагам. Огромный маховик медленно остановился, и в наступившей тишине отчетливо послышался неприятный скрип.

— Вот он, голубчик, — Рихтер подошел ближе, ощупал главный вал длинными пальцами. — Смотрите, Леонид Иванович.

В тусклом свете переносной лампы я разглядел тонкую трещину, змеившуюся по поверхности металла. Старый инженер достал из кармана лупу:

— Усталостное разрушение. Вибрация, перепады температур… К тому же и в основании привода трещина наметилась.

— Какие предложения? — спросил я, понимая, что каждый час простоя обойдется нам очень дорого.

Рихтер снял пенсне, протер стекла:

— У меня есть идея. В Бугульме на складе видел старые паровозные бандажи. Если их расточить под размер вала и стянуть горячими… — он быстро набросал схему в блокноте. — А трещину в основании можно перекрыть стальными накладками с болтовыми стяжками.

Я посмотрел на схему. По-хорошему надо заказывать оборудование с завода. Но тогда мы вообще отстанем от графика.

— Сколько времени на все про все?

Рихтер пожал плечами:

— Надеюсь, к ночи управимся. Только нужны толковые слесари.

Лапин оживился:

— Так у нас же Егор Кузьмин из железнодорожного депо! И Валиулин — тот еще мастер.

Закипела работа. Кузьмин, коренастый бородач с вечно прищуренным глазом, командовал бригадой слесарей. Валиулин, худой, подвижный татарин, организовал доставку бандажей из города.

— Для равномерного нагрева нужен мощный горн, — Рихтер осматривал привезенные детали.

— Сделаем, — усмехнулся Кузьмин. — У нас в депо и не такое варганили.

К вечеру возле буровой пылал самодельный горн. Раскаленные добела бандажи осторожно насаживали на вал. Металл остывал, намертво обжимая трещину.

— Теперь основание, — Рихтер протирал запотевшие очки. — Ставим накладки крест-накрест и стягиваем болтами.

Валиулин колдовал над хитрой системой стяжек:

— Вот здесь еще клин загоним, для верности.

Около десяти вечера ремонт закончили. Рихтер лично проверил каждый узел:

— Теперь можно запускать. Только первый час на малых оборотах.

Паровая машина снова ожила. Главный вал плавно вращался, без прежнего скрежета. Бандажи держали намертво.

— Надолго хватит? — спросил я у Рихтера.

— До весны должно выдержать. А там посмотрим, — он с удовлетворением разглядывал дело своих рук. — Иногда простые решения надежнее сложных.

Кузьмин с Валиулиным собирали инструменты, явно довольные результатом. Такие мастера на вес золота. Это оказались настоящие умельцы, способные починить почти все подручными средствами.

Буровая снова работала. Мы потеряли день, но могли потерять недели. Русская смекалка и инженерный опыт Рихтера в очередной раз выручили нас.

После успешного ремонта вала настроение в лагере заметно улучшилось. Однако радость оказалась преждевременной. Кудряшов появился на буровой площадке с встревоженным видом, прижимая к груди планшет с образцами.

— Леонид Иванович, нужно срочно посмотреть последние пробы, — его обычно спокойный голос звучал напряженно.

Опять не слава богу. Мы отправились подальше.

В полевой лаборатории геолог разложил на столе куски породы, поднятые с глубины пятидесяти метров. Под яркой лампой отчетливо виднелись необычные прожилки.

— Видите эти пустоты? — Кудряшов указал на характерные каверны в известняке. — А теперь взгляните сюда, — он достал пробу, взятую часом позже. — Порода буквально рассыпается в руках.

Рихтер внимательно изучал образцы через лупу:

— Похоже на зону тектонического разлома. Трещиноватость увеличивается с глубиной.

— Именно, — Кудряшов развернул геологический разрез. — Мы попали в очень сложную зону. Здесь, — его карандаш очертил большую область, — породы практически не держат стенки. А тут, глубже, возможны карстовые полости, заполненные водой.

Я вспомнил карты из будущего. Действительно, этот участок славился своей неустойчивостью. Но тогда, в двадцать первом веке, существовали современные методы крепления скважин.

— Какие предложения? — спросил я.

— Нужно срочно менять технологию проходки, — Рихтер уже чертил что-то в блокноте. — Обсадные трубы придется спускать практически вслед за долотом. И цементировать каждые десять метров.

— Это сильно замедлит бурение, — заметил я.

— Зато не потеряем скважину, — возразил Кудряшов. — К тому же есть еще одна проблема.

Он достал из планшета склянку с мутной жидкостью:

— Пластовая вода. Сильно минерализованная, с повышенным содержанием сероводорода. При вскрытии водоносного горизонта возможны серьезные выбросы.

За окном лаборатории сгущались сумерки. На буровой готовилась к работе ночная смена. Где-то внизу, в темной глубине скважины, нас ждали новые испытания.

— Хорошо, — я принял решение. — Александр Карлович, готовьте новую технологию крепления. Николай Павлович, усильте контроль за составом пород. И предупредите Зорину, пусть подготовит дополнительные противогазы.

Когда все разошлись, я еще раз просмотрел геологические разрезы. Каждый метр проходки давался все труднее. Природа словно испытывала нас на прочность, прежде чем допустить к своим главным сокровищам.

Снаружи донесся протяжный гудок — сигнал к пересменке. Ночная бригада заступила на вахту, не подозревая, какие сложности ждут их впереди.

Я поужинал с инженерами и лег спать. Время тут летело с бешеной скоростью. Я не успевал следить за ним. Полно всяких происшествий, из-за которых я забыл про время.

Около двух часов ночи меня разбудил тревожный гудок. Три коротких сигнала — условный знак опасности.

Выскочив из палатки, я сразу почуял характерный запах тухлых яиц. Неужели опять?

На буровой площадке царило смятение. Несмотря на работающую вентиляцию, сероводород стелился по земле белесым туманом. Рабочие спешно надевали противогазы.

— Где Зорина? Срочно нужен врач! — донесся крик с верхней площадки.

Двое бурильщиков, молодой Сорокин и пожилой Валиев, успели надышаться газом до того, как сработала сигнализация. Они сидели на досках настила, тяжело дыша. Лица приобрели нездоровый синюшный оттенок.

Зорина появилась словно из ниоткуда, на ходу разворачивая медицинскую сумку:

— В медпункт их, быстро! — она уже набирала в шприц какое-то лекарство. — И кислородные подушки!

Рихтер, в наспех накинутом пальто поверх ночной рубашки, осматривал вентиляционную систему:

— Вот оно что… Датчик газа на нижнем уровне вышел из строя. Не сработал вовремя.

Кудряшов, прибежавший из своей палатки, хмуро изучал показания газоанализатора:

— Концентрация превышает все допустимые нормы. Похоже, вскрыли еще одну газовую линзу.

Из медпункта вышла Зорина:

— Состояние стабильное, но легкие повреждены. Минимум неделя постельного режима.

— Мария Сергеевна, насколько серьезно? — спросил я.

— При своевременном лечении обойдется, — она устало потерла глаза. — Но могло быть хуже. Намного хуже.

Тем временем Рихтер с помощниками уже монтировал дополнительные датчики:

— Поставим на каждом уровне по два прибора. Для подстраховки.

Лапин организовал проветривание площадки. Бригада работала в противогазах, методично продувая все закоулки струей сжатого воздуха.

К рассвету ситуацию удалось стабилизировать. Газ выветрился, новые датчики стояли на месте. Но этот случай показал, что нельзя терять бдительность ни на минуту.

Мы убедились, что опасность миновала и тоже отправились спать. У меня разболелась голова, но уснул я быстро.

На утреннем совещании Рихтер доложил:

— Систему защиты усилили. Теперь любой выброс будет замечен мгновенно.

— Но риск остается, — подчеркнул Кудряшов. — Судя по геологическим данным, глубже такие линзы могут встречаться чаще.

Я посмотрел на хмурые лица инженеров. Все понимали, что это только начало.

В соседней палатке Зорина осматривала пострадавших. Сквозь брезент доносился ее строгий голос:

— Дышите глубже…