Часовой: на страже Севера

Глава 5

— Интересный экземпляр, — Часовой не скрывал своего удивления, разглядывая выволоченную за околицу Кленовки смердящую тушу гигантской креветки-землеройки. — Такую разве только из пушки валить надо! Ну, или тяжелыми «скорпионами» расстреливать. Мощная зверюга…

— Шесть битюгов еле управились, — проворчал Игнат, поправляя на осёдланных лошадях перемётные сумки. — Добавилось работы деревенским, чего уж там…

Порубленные тела гулей, обезглавленный толстяк и парочка слепых ищеек лежали здесь же, неподалёку. Из распахнутых ворот деревни несколько дюжих молодцев сноровисто катили двухсотлитровую бочку с маслом. Всю эту пакость требовалось сжечь, пока разлагаться не начала. Представляю, какой тут вскоре поднимется запашок. Хорошо ещё, что ветер дул в сторону, на восток, унесет клубы вонючего жирного дыма и от деревни и от моего Родового имения.

— Взаправду сам, что ли, эту крякозябру уложил? — командующий взводом бронированных бойцов сержант с любопытством посмотрел на меня.

— Так уж вышло, — не стал я кочевряжиться. — Обязательно передайте капитану, что наши с ним предположения начинают сбываться. Он поймёт, о чем речь.

Часовой, хмыкая, тяжело протопал, жужжа приводами силовых доспехов, к лежащим в сторонке телам окоченевших носочей. На громадную креветку он уже вдосталь насмотрелся. К омерзительным тварям у него почему-то проявилось крайне повышенное внимание. Неужели бывалый солдат обнаружил что-то, что ускользнуло от моего пока ещё не очень наметанного взора? Я последовал за ним.

Боевой десантный корабль с десятком закованных в броню воинов и готовыми к стрельбе орудиями, под командованием сержанта Ростоцкого, навис над взбудораженной ночной атакой нечисти Кленовкой уже под утро, когда первые серые солнечные лучи робко заглядывали на место побоища.

Вооружённые огромными мечами железные воины, привычно построившись клином, грохоча металлом, ворвались в открытые ворота деревушки, когда деятельные поселяне, уже очистившие разоренную площадь от трупов, под руководством старосты занимались разборкой завалов от груд вывернутой земли и порушенных строений. Из жителей деревни погиб один человек и еще трое были несильно ранены. Остальные отделались лёгкими ушибами и царапинами. Местному знахарю тоже было чем заняться.

Так же вместе с солдатами на дирижабле прибыл один из орденских чародеев — Трофим. И теперь, отгоняя излишне любопытных сельчан и пуще всего совершенно бесстрашную детвору, он с немалым любопытством осматривал разверстую посреди деревни яму, откуда и вылезла добравшаяся сюда подземным ходом нечисть. Мы же — я, Игнат и Ростоцкий отправились за околицу. К месту последнего погребения убитых тварей. Следом за нами Митяй с Захаром вели наших осёдланных лошадей. Больше задерживаться в деревушке мы не собирались. Тут уж и без нас разберутся.

— Трофим тебе пузырь выставит, как с побывки вернёшься, — Ростоцкий со скрежетом доспехов чуть склонился над трупами нюхачей. — Он едва в пляс не пошёл, когда увидел все то безобразие, что вы здесь учинили… Любит он изучать всю эту пакость, ох, любит…

Закованная в потёртую, грязно-зелёного цвета броню огромная рука с лёгкостью перевернула один из трупов. Ищейки лежали отдельно, по-прежнему опутанные заляпанными кровью цепями. Я с беспокойством уставился на них. Черт, что-то в их внешнем, таком гротескном и отвратительном виде меня настораживало. Как будто что-то постоянно ускользало из поля зрения, не давая выстроить полную картину. Вот и Ростоцкий, похоже, был озадачен не меньше моего.

— Странно, — недоуменно нахмурился Часовой. Сержант был белобрысым парнем лет тридцати, с длинным, извилистым, так и не зажившим шрамом, пересекающим его высокий лоб строго горизонтально, прямо над бровями, и делающим его отчасти похожим на чудовище Франкенштейна. — Жирдяя вот такого уже доводилось встречать. Он только на вид страшен. Но довольно неуклюж. Хотя силушкой не обделён… Гули так те вообще встречаются чаще, чем грибы после дождя. А вот эти красны молодцы… Никогда таких не видел. Говоришь, они вели за собой стаю и прокладывали нечисти путь?

— Как собаки, — подтвердил я. Колоссальную землеройку никто из прибывшего отряда тоже раньше не встречал. Но отчего-то всеобщее внимание в первую очередь вызывали эти нелепые безглазые создания. — Ведьмины твари умнеют. Они не сидят по своим норам, довольствуясь тем, что у них есть. Они ищут способы продвигаться дальше. Не мытьём, так катаньем. Кречет тоже так думает.

Выпрямляясь, Ростоцкий вздохнул:

— Да знаю я… Наш капитан всегда оказывается прав. Чтобы там столичные лежебоки не думали…

Он с отвращением сплюнул.

— Плохи дела, Бестужев. Очень плохи. Раньше приходилось только по тревоге печатать свежие Проколы, да отражать поверхностные набеги из-за приграничья. Обычная, знакомая работа. А теперь вот и не знаешь, откуда на тебя новая напасть свалится. То из-под земли вылезет, то с неба на голову упадёт. Нехорошие дела происходят, парень, очень нехорошие.

Как я понял, подробности о результатах нашего героического рейда на оскверненные земли уже разнеслись по всей лютоградской Цитадели. Ростоцкий задумчиво побарабанил железными пальцами по пристегнутому к нижней части угловатой кирасы покрытому сотней царапин боевому шлему.

— О, а вот и Трофим. Легок на помине…

Я повернулся. Из распахнутых ворот Кленовки к нам спешил сверкающий на раннем утреннем солнышке лысиной чародей. Был он постарше Рогволда и занимался в Корпусе Тринадцатой Стражи, насколько я уже понял, научными изысканиями. Слыл заядлым книжным червем и по слухам составлял какую-то энциклопедию, посвящённую классификации иномирных тварей. Однако при необходимости ветеран Стражи мог и за огненные молнии взяться.

— Рогволд успел мне сказать, что ты притягиваешь неприятности как магнит железо, сынок, — погладив гладко выбритый подбородок, Трофим едва ли не закружил вальс вокруг тел мертвых ищеек. Я с видом оскорблённой невинности посмотрел на дядю Игната. Ну вот, ещё подумает мой старый наставник чего плохое обо мне. Игнат же довольно скалился, словно иного и не ожидал услышать.

— С меня, кстати, бутылка, Бестужев, — с жадностью осматривая нюхачей, отстранённо пробормотал колдун. — Ты чего там пьёшь хоть? Пивко уважаешь?

Сержант тревожной команды гулко расхохотался, машинально ткнув меня бронированным кулачищем в плечо. Матюгнувшись, тут же отдернул руку. И неверяще уставился на меня, когда я, лишь чуток покачнувшись, дёрнул щекой. Ростоцкий, недоумевая, поднёс к лицу бронированную перчатку. Игнат, наблюдая за этой картиной, с преувеличенным пониманием и сочувствием произнес:

— Эх, служивый, а знал бы ты, какой твёрдости у него голова!

Я невольно ухмыльнулся.

— Дядь Игнат, вступай в наши ряды. Ты со своим казарменным юморком быстро и сержанта Корнедуба перещеголяешь!

Ростоцкий уже хохотал, не сдерживаясь. Я же, внезапно почувствовав, как напряглась спина замершего над трупами монстров чародея, опустился рядом с ним на корточки. Запах от мертвяков шел убийственный. Но я уже начал привыкать. Понимал, что подобного дерьма на своем ближайшем веку тут придётся ещё и понюхать и попробовать. Такова наша работа. Мы не на параде.

— Местные скоро подожгут эту тварь, — я кивнул на вытянутую, покрытую засохшей слизью тушу исполинской землеройки.

— Ее я уже и зарисовать успел, — усмехнулся колдун — Еще на подлёте увидел этого красавца во всех подробностях. Такую стать не спрячешь. Но я, с учетом своего опыта и знаний, не вижу в этом чудище чего-то прямо-таки особенного. Да, невероятных размеров, да, крайне отвратительная, но все же обычная иномирная тварь, наверняка рождённая в сферах, чуждых для нашего восприятия. Разумеется, и к ней я отнесусь с должным вниманием. Но это просто животное, монстр. Понимаешь, Бестужев? А вот эти голубчики…

Я со все большим интересом уставился на «голубчиков» и мне показалось, что еще немного и я наконец пойму, что же такого необычного в этих существах. Трофим вытащил из кармана наброшенного поверх плотной серой униформы, длинный узкий кинжальчик, наподобие мизерикордии, с острым игловидным кончиком.

Он ткнул остриём кинжала одну из тварей в скрученную в предсмертной судороге переднюю лапу. Существо было пятипалым, его ороговевшие конечности напоминали человеческие, только с непомерно длинными загнутыми когтями. Узловатые, заскорузлые пальцы, жилистые кисти. Трофим, пользуясь кинжалом, отогнул один из закостеневших пальцев. Озадаченно хмыкнул и сказал:

— А ну-ка, глазастый, если сейчас подтвердишь мне то, что я уже увидел, с меня целая бочка пива.

И я увидел. Может, потому, что уже знал, куда примерно смотреть, а может потому что наконец понял, что так меня смущало в этих странных созданиях.

— Да ну на хрен! — я с изумлением посмотрел на колдуна. — У него же кольцо вросло в один из пальцев! А здесь, на запястье…

Я присмотрелся к грязной дубленной шкуре.

— Что-то вроде клейма… Не может быть!

Я словно в первый раз уставился на этих монстров. Безглазые, с длинными морщинистыми носами-хоботами, гротескные, лишенные половых признаков тела, жуткий запах, оскаленные пасти, водянистая кровь… Но тем не менее…

— Тебе не кажется, сынок, — уверенно и громко сказал Трофим, вставая с земли. — Эти твари когда-то были людьми. Ведьмы начали превращать людей в чудовищ.

Услышавшие слова чародея Ростоцкий и Игнат закончили трепаться за нашими спинами и неверяще, будто два брата-близнеца, вытаращились на довольно потиравшего руки Трофима. Чародей едва ли не сиял. Словно ученый, обнаруживший наиредчайшую разновидность экзотического цветка или животного.

— Чего? Этот ублюдок был человеком? — Ростоцкий ткнул железным пальцем в окоченевший труп. — Твою же мать… Ну, Бестужев, до того момента, как ты объявился у нас в Цитадели, многие вещи казались куда как проще и привычнее. Ты точно уверен, что не притягиваешь неприятности?

Кленовку мы покинули после обеда. Высоко в небо поднимались, закручиваясь спиралью, клубы черного, пропахшего скверной и смертью дыма. Подпаленная нечисть чадила, как резиновые покрышки, и горела не хуже свиней. По счастью, ветер не менял направления и уносил густую смрадную волну на восток.

Мы же возвращались домой. Никогда раньше не ездил на лошадях. В прежней жизни. Однако, только оказавшись в седле, отчётливо понял, что делал это не раз. Тело само подсказало, как сидеть, держаться, править. Память Алексея Бестужева выуживала из своих закромов нужные мне файлы информации и своевременно загружала в мой мозг. Именно так я начал воспринимать с недавних пор свой симбиоз с проклятым наследником. Даже более того. Я уже не представлял себя никем иным.

Это я — Алексей Бестужев. Я — проклятый аристократ, изгой дворянского мира Империи. И именно мне разгребать все, что обрушилось на мой род за последнюю сотню лет. И я был полон решимости.

Вернувшись в Родовой замок, я первым делом сменил изгвазданную после ночного сражения одежду и начисто вымылся. Переодевшись в домашнее, я наведался на кухню, где меня уже ждал горячий обед и сердобольные причитания добрейшей тетки Марфы, что, мол, хозяин-то молодой исхудал так за прошедший день, как бы вскорости в голодный обморок ни свалился. Пришлось слопать всю выставленную передо мной снедь и попросить добавки.

Подзаправившись, снова пришёл в отцовский кабинет. Свою бойкую, как неугомонная домовитая белка, и хитрую, как рыжая лисица, сестрёнку нигде не встретил. Или же какими домашними делами занимается, или выдумывает для меня что-то особенное. Я невольно заулыбался. Эх, Алиса, Алиса… Как ни крути, а придётся мне сегодня, вечером, многое ей рассказать. Поменьше чем Игнату, но придётся. Иначе с живого с меня не слезет, покуда буду гостить в имении.

Я не мог объяснить причину, по которой меня так манило в отцовский кабинет. А ведь еще хотелось побывать в мастерской Игната, сходить в оружейную комнату, да подробно исследовать весь старинный замок сверху до низу. Не знаю даже, хватило бы у меня на все оставшегося времени… Но вот отчего-то просторный, такой уютный и родной кабинет погибшего Александра Бестужева притягивал меня больше всего прочего.

Большой массивный письменный стол, канцелярские принадлежности, бумаги, тетради, чертежи. Заставленные книгами шкафы, огромная географическая карта. Пара продавленных, но чертовски удобных кожаных кресла. Заботливо растопленный камин. Большое, забранное толстой кованной решёткой окно. Застилавший дубовый пол вытертый толстый ковёр. На полках множество интересных вещиц.

А еще, по завершении нашего давешнего ночного разговора, перед тем как уйти, Игнат показал мне в отцовском кабинете одну интересную штуку. Которая невероятно меня взбудоражила и мыслями к которой я периодически возвращался. Вот и теперь, оставшись в одиночестве и глубоко вдыхая полной грудью так нравящиеся мне запахи, я не стал откладывать более в долгий ящик и подошёл к одному из книжных шкафов.

На меня смотрели корешки самых разных по толщине, переплету и возрасту книг. Однако же из всех мне была нужна прежде всего одна. Она стояла на предпоследней снизу полке, почти посередине. Толстый черный корешок, поверх которого полустершейся позолотой было выделено красными каллиграфическими буквами «О жизни и смерти: размышления. Р. Д. Шальке». Своеобразно. И запоминающе. Я потянул за корешок. Книга под наклоном отошла на половину и, будто на резинке, со стуком прыгнула обратно. А целая книжная секция на хорошо смазанных петлях беззвучно откинулась направо, открывая передо мной одну из тайн отцовского кабинета.

Мне намертво врезались в память оброненные дядей Игнатом слова, когда он, уже стоя на пороге, вдруг повернул ко мне голову и задумчиво сказал:

— У твоего отца, Алёшка, были свои секреты. Которые он не доверял никому. Даже мне. Подумай об этом хорошенько.

И вот теперь, жадно рассматривая открывшуюся мне за книжным шкафом металлическую дверь, я отчётливо это осознавал.

Дверь была изготовлена из цельного листа стали, о толщине которого можно было лишь догадываться, проклёпанная и висящая на мощных цилиндрических навесах. Своей монолитной несокрушимостью напоминала дверцу банковского сейфа. Дядя Игнат знал об этой дверце. Знал, как ее обнаружить. Но что скрывается за ней, сказать не мог. Был ли это действительно огромный, в человеческий рост, врезанный в стену несгораемый сейф или что иное, он не ведал.

Самым удивительным было то, что железная дверь запиралась совершенно непонятным способом. Сколько не всматривался, я не смог обнаружить ни замочной скважины, ни какого потайного замка. У двери не было даже ручки! Как она открывалась, оставалось полной загадкой. Единственное, что по ее поверхности, на уровне моих глаз, шли совершено непонятные символы, вырезанные прямо в металле. Они походили на идущие в ряд руны, через определённые промежутки перемежающиеся совсем уж чудными знаками. Ни Игнат, который был очень начитан и умен, ни я понятия не имели, что это за клинопись. И вместе с тем я был уверен, что эти символы и есть ключ к открыванию этой двери. Своего рода шифр. Который знал только погибший Александр Бестужев.

Конечно, чтобы добраться до содержимого отцовского секрета, можно было пойти на крайние меры и попросту разрушить целый кусок замкового крыла, или же попытаться как-то взломать дверь. Но во-первых, сама эта идея вызывало стойкое отвращение, как несусветное кощунство, во-вторых, нет никакой гарантии, что доступными нам средствами ее вообще можно вскрыть без незнания шифра.

И оставалось только гадать, что такого ценного и, возможно, опасного для окружающих она скрывает за собой. Одно я мог сказать наверняка. Мне до зарезу нужно найти отмычку к этой загадочной двери. Кто знает, что я обнаружу за ней. Может бы то, что поможет мне в дальнейшем править своей судьбой так, как того хочу я?

Я приложил растопыренную ладонь к поверхности. Холодная, каким и должна быть скрытая от солнечного света сталь. Мой родовой символ, гордый грифон, внезапно проснулся. Но не стал, как обычно, кусать меня за спину и обжигать. У меня возникло ощущение, что нарисованный у меня между лопаток мифический зверь, словно встретив старого доброго знакомого, довольно заурчал, посылая мне успокаивающие сигналы и очень тепло и приятно согревая кожу. Я прислушался к своим ощущениям. Мне не показалось, распространяясь, по моему телу пробежала успокаивающая ласковая волна. Очень странно. Не связана ли эта таинственная дверь с моим родовым Знаком? А если и так, то в чем заключается эта связь и как она может мне помочь?

Я с сожалением убрал ладонь. Грифон тут же, словно разочаровавшись в моем поведении, заснул. Я, пристально глядя на металлическую поверхность двери, на странные руны, задумчиво прищурился. Хм.