Бездарь и домовой

Глава 7 Кризис юного возраста

Челобитная князя Ромодановского достигла Разрядного приказа, была там всесторонне рассмотрена, после чего довольно быстро, из-за исключительной серьезности вопроса, взлетела на самые высокие властные вершины. И вот теперь на нее пришел ответ — и отнюдь не в письменном виде.

Старый князь с горечью смотрел в окно. За последние пять минут за воротами приземлились четыре конвертоплана, воздушный шар с гербом Белосельских- Белозерских и громадная птица Гамаюн — это, понятно, вдовая княгиня Серебряная прилетела. Как? Почему? За что? Впрочем, ответ он получит очень скоро…

Юрий Григорьевич посмотрелся в зеркало, поправил воротник и твердой походкой направился в парадный зал. По пути встретился Шаптрахор — в полном доспехе, с обнаженным кардом в руке.

— Ты это чего? — удивился князь.

— Пойду давить кишки наружу! — зарычал урук. — Всех убью, один останусь!

— Отставить! — в голосе старика даже не сталь лязгнула, а легендарный кхазадский мифрил. — Скройся с глаз. Умереть всегда успеем. Это Грозный, против него мы никто. Открыть ворота!

Три удара в дверь. Чуть приглушенный голос:

— Слово и дело государево!

— Слушаю и повинуюсь, — громко, но безжизненно ответил Ромодановский.

И они вошли. Проклятая ведьма старуха Серебряная, гений темных искусств. Весельчак-аэромант Белосельский-Белозерский. Молодой некромант из Великого княжества Кшиштоф Радзивилл. Выглядящая легкомысленной дурочкой циничная светлая мерзавка Алиса Селезнева. Отряд до зубов вооруженных эльфов-лаэгрим. Опричники. Целовальник Разрядного приказа. И впереди всех — он. Рыжий. Грозный-младший. Феодор Иоаннович.

В оглушительной тишине прозвучали слова царевича:

— Царь и великий князь Иоанн Иоаннович за самовольное пресечение древнего княжьего рода на холопа своего Юрку Ромодановского опалу свою царскую налагает! И приговаривает! Тому Юрке имения своего не покидать! Волшбы и пагубы ни которыми делы не творить! Иначе государева опала заменена будет на смерть лютую!

Сидевший в кресле Ромодановский склонил голову. По щеке поползла слеза.

Феодор Иоаннович повернул голову в пол-оборота и бросил:

— Оставьте нас.

Быстро, но без суеты все вышли за дверь. Царевич подошел к старому князю.

— Ты кем себя возомнил, пёс, дурак старый⁈

Ромодановский был раздавлен. Ромодановский был уничтожен. Ромодановский плакал. Но он оставался князем. И потому, хоть и с огромным усилием, голову вскинул гордо и посмотрел царевичу в глаза.

— Я — последний князь Ромодановский, царевич, — срывающимся голосом проговорил старик. — Нет у меня детей боле. Погибли. А бездари не наследуют титул. Не нужны мне бездари!

— Бездари, говоришь? На! Читай! — и Грозный бросил на колени князя газету с обведенной статьей о явлении утопленников в городе Алексине.

— Но… но как же это? — поднял глаза ошеломленный князь. — Не может быть!

— А вот так! И получается, если это не твои проделки, конечно, что больше некому! Уж больно редкая у вас специализация!

— Но он же… бездарь!

— Был бездарью, дурачина, да весь вышел! В общем, так. Я могу доставить его сюда… ну, скажем, через полчаса. Но тогда тебе не жить, вину перед отцом моим ты не искупишь. Или ищи его сам. Если найдешь и к службе государевой приведешь — снимется с тебя опала. А с сыном сам договаривайся, прощение вымаливай — то твоя печаль. Внял ли?

— Внял, царевич…

— И что выбрал?

— Найду я его, — опустился Ромодановский на колени и перекрестился. — Вот те крест, Феодор Иоаннович, отыщу я наследника.

— Но не медли: необученный некромант в земщине долго не проживёт! А закон един для всех! До первого сентября сроку тебе — далее не взыщи! — громыхнул Грозный, развернулся и вышел.

Старый князь долго еще молча, склонив голову, стоял на коленях в пустом парадном зале. Губы его время от времени шевелились — то ли звал кого, то ли прощения просил, то ли просто молился — не разобрать. Наконец поднялся, выпрямился — гордый, целеустремленный, деятельный.

— Родион!

Управляющий возник как по волшебству.

— Родион, мы в опале. Магия в имении запрещена. Необходимо как можно быстрее отыскать княжича Фёдора Юрьевича.

— Понял, — кивнул управляющий.

— Как звали того молодого ухаря, что помогал нам с расследованием краж в прошлом году, напомни?

— Владимир Дубровский, ваше сиятельство.

— Отыщи его и пригласи ко мне. Платим, сколько ни запросит, не торгуемся.

— Будет исполнено, ваше сиятельство.

— Кстати, Родион. А где наш арагонец? Что-то я его давно не видел.

— Кошки задрали, ваше сиятельство. С неделю тому назад.

— Жаль. Дорогая игрушка. Хоть и напрочь бестолковая. Ну, да ладно.

Лежал без сна. Вот и устал, как давно не уставал, и поспать бы надо — ан нет, шалишь. Не засыпается, хоть тресни. Самые разнообразные эмоции и мысли одолевали меня, и всё никак не получалось с ними разобраться. Вот что я чувствовал, стоя на краю ямы, из которой сперли волшебную бронзовую хрень с родовым гербом? Бешенство я чувствовал. Бешенство от собственного бессилия. Потому что откуда-то знал, что, стоило мне, фигурально выражаясь, свистнуть, с кладбища тут же примчались бы мои давешние зомбаки, и послал бы я их по следу, и дело было бы сделано в кратчайшее время. Но нельзя, потому как незаконно. А как по-другому найти вора? А вот не знаю! И руки опускаются, и зло берет.

Да, жил ты себе, Федя, не тужил — и на тебе! Куча возможностей — и это ты всего лишь пустоцвет, да и то с ними, возможностями этими, еще управляться не умеешь, но тут справочник в помощь. А нельзя! Обидно-то как…

Но, вообще говоря, на всё происходящее стоит посмотреть гораздо шире. Я, привыкший быть старым, начал по-настоящему ощущать себя молодым. И это оказалось проблемой, потому что молодым быть я отвык очень давно. Видимо, случившаяся инициация плюс резкое похудение запустили в организме всякие процессы, гормон взыграл, и теперь мне явно рвёт крышу. Это совершенно восхитительные ощущения, но что мне с ними делать? Я же целый редактор городской газеты, а мне вот прямо сейчас хочется шляться по ночному городу, прихлёбывая пиво из бутылки, курить, как взрослые, ругаться нехорошими словами и говорить сальности девушкам, после чего валять этих самых девушек по-всякому… Кошмар. Арагонский стыд просто. Мне, вроде бы, восемнадцать, а не пятью годами меньше?

Наверное, надо набраться терпения и подождать несколько дней: буря уляжется, станет попроще. Главное, за это время фатальных глупостей не успеть наворотить.

Итого, что мы имеем? А имеем мы молодого, еще не очень красивого, но с перспективами меня. И этот самый я — новоявленный пустоцвет-некромант, на минуточку! — очутился в земском захолустье, где подрядился писать всякое в местную газету. Колдовать мне при этом нельзя категорически, хотя иной раз вот прямо распирает. Я подобен вору, укравшему шикарные часы: вещь чудесная, я в ней буду выглядеть круто, если не удержусь и надену, но вот только очень недолго…

Далее. Юному благородному дону — пусть он даже уже и не очень благородный и совсем не дон — позарез нужна дама сердца. С этим проблем никаких: я её собственноручно извлёк из окских глубин. С другой стороны, кроме оставшегося уже в прошлом этого подвига, очаровывать дворянку мне, будем честны, нечем. Хоть я, подозреваю, и много родовитее её, но это после папенькиного перфоманса не считается, ибо низвержен есмь. Выгляжу я при этом не как кинозвезда, но и не как какой-нибудь нотрдамский урод, которого хоть пожалеть можно, а безнадёжнее всего я выгляжу-то — толстый и неуклюжий. Правда, я тут немного похудел… О! Есть идея.

— Нафаня, а где можно колдовать?

— Везде, кроме земщины, хозяин. В юридиках, в опричнине, в сервитутах…

— Ага. А Калуга же у нас как раз сервитут?

— Да, именно.

— Отлично, надо бы туда прогуляться как-нибудь, — и я снова погрузился в мысли.

Значит, так. Еду в Калугу, где-нибудь на кладбище поднимаю десяток мертвецов, кладу их обратно и, подхватив спадающие штаны, рву оттуда когти. Глядишь, еще десяток кил скину, а то и все два. Пробежки, гантели, турничок — и через месяц будет не стыдно Наташе показаться. А сначала надо будет вычислить, где она обитает. Но это вряд ли вызовет сложности — при моей-то профессии, я ж вам не кто попало, а целый журналист! Так, хорошо. Не, звучит диковато, согласен, но вариант рабочий. Едем дальше.

А дальше, друг мой Федя, на горизонте маячит тоска зеленейшая. Потому как радость любой новизны уже через неделю-другую потускнеет, интересная работа, по которой истосковался, превратится в рутину. Чудная девочка Наташа, став женой тарусского мещанина Нетина (ха-ха три раза, но предположим) тоже быстро заскучает и будет или проедать плешь упомянутому мещанину, или, что скорее всего и куда неприятнее, заведет любовника, да из магов в законе, сиречь аристократов. Что, учитывая размеры славного города Таруса и жадность местного населения до сплетен, означает только то, что об этом любовнике я узнаю, едва он появится. Соответственно, разгневанный муж, бурная сцена, батальон поднятых с кладбища покойников, клочки по закоулочкам — и закономерная смерть на колу, всячески приветствуемая мирными и добрыми обывателями. Как тебе картинка, Феденька? Нравится? Может, ну ее нафиг, эту Наташу?

Не-е-е, как это, нафиг? А вдруг я влюбился? Иначе с чего она мне регулярно снится — в перерывах между склепами и могилами? Ладно, отложим пока Наташу, а то раздразню себя до тех самых фатальных глупостей. Надо о другом.

О другом… Работа. Как я совершенно точно знаю, самая любимая работа рано или поздно превратится в занудиловку, которой не то, чтобы тяготишься — деньги-то нужно зарабатывать, куда ж без них! — но былого восторга она давно не вызывает, и вот через годиков так двадцать подкрадется к тебе, Федя, на цыпочках Кризис Среднего Возраста, и будешь ты пить горькую и выть на луну о том, что жизнь прошла, а ты так ничего и не. Надо нам такое? Совсем не надо, проходили. Окончилось гречневой кашей. Но мечта-то никуда ведь не делась! Как там еще, в той жизни, хотел я сочинять песни и играть их на публику, так и здесь хочу — просто столь круто завертело с первых же минут на этой дурацкой Тверди, что и вспомнил-то я о заветной мечте не сразу, а только теперь, и то, благодаря бессоннице.

Решено! К чёрту всю эту некромантию, музыкой займусь! И я немедленно представил, как беру в руки гитару, как зажимаю струны на грифе, как… Ого! Никогда не умел играть на гитаре, а сейчас представил — и увидел внутренним взором, как зажимать струны, и словно услышал, как именно будет звучать такой аккорд. Внезапно возникла ясная уверенность, что я так уже делал, и всё именно так и звучит. Но откуда? Опять магия?

— Нафаня?

— Да, хозяин?

— Не знаешь, меня учили когда-нибудь играть на гитаре?

— Точно не уверен, я к Ромодановским попал сравнительно недавно. Но знаю, что в детстве княжича Фёдора обучали разным искусствам — стихосложению, рисованию, игре на музыкальных инструментах и даже танцам. Возможно, гитара входила в этот перечень.

— Здорово. Эх, жалко, гитары нет, я бы проверил…

— Гитара-то как раз есть, но вам она маловата будет, — хмыкнул в темноте Нафаня, и через полминуты послышался звук настраиваемого инструмента. Звучало совершенно по-гитарному — но только гитара та должна быть крохотной. Ну, а какой ещё она может быть у домового?

— Я готов, хозяин. Что проверять будем?

— Давай так. Я говорю тебе, какие струны на каком ладу зажать, потом говорю «три-четыре». Ты берешь аккорд, а я его одновременно пропеваю. Понятно?

— Вполне, хозяин. Начали?

И мы начали. Я называл ему позиции, говорил «три-четыре» и пел. За дюжину раз не промахнулся ни одного. Понятия не имею, как называются все эти аккорды — память Ромодановского, слава Богу, мне досталась только в виде практических фрагментов, — но я их все знал, и свободно мог играть!

Значит, завтра постараюсь купить инструмент. Пожелав домовому доброй ночи, повернулся на бок и моментально уснул.

С утра обнаружил на двери повестку в милицию, так что после завтрака вместо редакции пошел туда. Как и предполагал, по итогам ночной пропажи сомнительной древней «батарейки» кипела и бурлила разнообразная деятельность. Сотрудники Чародейского приказа, приехавшие из столицы на пшик с маслом, в гневе вызванивали коллег из Сыскного, и на основании моей вчерашней фотографии пытались их убедить, что если ярыжки не телепортируются прямо вот сейчас, неизвестный злоумышленник устроит нам всем аллес капут со спецэффектами. Сыскари в ответ вяло отгавкивались, что вот когда жахнет, тогда они и телепортируются, а пока не тот состав, чтобы в земщину влезать, пусть местная милиция землю роет. Милиция рыла, что сил есть — взмыленный капитан Копейкин не отлипал от телефона, в который был вынужден отвечать чётко и без своих «Так!», «Ять!» и «Сказал!». А я потребовался в качестве главного свидетеля.

До дежурной-то части я дошел еще ночью — как был, во всём домашнем. А теперь дознаватель уже официально снимал с меня свидетельские показания. Ничего нового я ему, понятно, рассказать не смог, но всё, что было, должным образом зафиксировали и оформили. Там же узнал, что деда Панфилова заставили дать подписку о невыезде, а его собутыльников отстранили от службы и даже поместили в карцер. Больше ничего нового по этому делу узнать не удалось. Но, к счастью, по резне на пустыре у милиции тоже не появилось ни единой новой зацепки.

Наконец добрался до редакции, где с немалым облегчением узнал, что следующий номер газеты будет минимум наполовину состоять из «обязаловок» — материалов, предоставленных пресс-службами городских и губернских властей. Исходя из этого, накидал примерный план, прикинул, чего не хватает и где это добрать. В обед прогулялся до базарной площади и нашел там закуток с музыкальными инструментами. Купил гитару, отнес домой. Голодным не остался: там же, на базаре разжился пирожками с мясом и сжевал их на ходу.

Едва вернулся на работу, в комнату стремительно вошла невысокая фигуристая дама средних лет. Я еще успел подумать, уж не кхазадка ли она, как первым же словом она подтвердила мою догадку.

— Хуетак, дорогие товарищи! Катенька, а кто у вас новый редактор Нетин? — спросила кхазадка.

— Он перед вами. — кивнула в мою сторону ответсек.

— Марта Шляппербзяхель, городской департамент культуры.

— Фёдор Нетин, редактор, рад знакомству. Присаживайтесь.

— Спасибо, Фёдор?..

— Иванович.

— Фёдор Иванович, завтра критически необходима ваша профессиональная помощь.

— Завтра суббота, выходной, — робко заметил я.

— Спасибо, я помню. Так вот, завтра необходимо провести по городу экскурсию для дворянской молодёжи нашей губернии.

— Экскурсию?… Да вы с ума сошли! Я в городе — меньше недели, и не знаю здесь вообще ничего!

— Понимаю. Но вы — единственный в городе человек, которому это по силам хотя бы теоретически. Обычно такими вопросами занимается библиотекарь Никаноров, но в настоящий момент он, к сожалению, э-э-э… занят в другом месте.

Чем был занят Модест Никаноров, я отлично помнил: сидел в милицейской кутузке, причём совершенно ни за что. Совесть за него, конечно, подъедала, но в ином случае сидеть пришлось бы мне, чего не хотелось вовсе.

— Неужели в департаменте культуры больше никого нет? — удивился я.

— А в вашей редакции много пишущих сотрудников? — ответила вопросом на вопрос чиновница. — Во-о-от, а кроме Никанорова, в департаменте работаю только я, а у меня — годовщина свадьбы, так что не могу вот вовсе никак. Выручайте.

— А что я с этого буду иметь? — вкрадчиво поинтересовался я. Фрау Шляппербзяхель с интересом окинула мою массивную фигуру.

— Нет, таки на кхазада вы вовсе не похожи. Ладно, иметь вы с этого будете четыре статьи в газету — по одной в неделю, на полполосы, на малоизученные культурные темы Тарусы. Устроит?

— С иллюстрациями, — уточнил я.

— Ай, какой унвершёмт! — восхитилась она. — На ходу подмётки режет! Будут вам иллюстрации. Ну?..

— Будет вам экскурсия в субботу, — вздохнул я. — Но имейте в виду: это чистейший иррсинн и жутчайший бред, потому что я действительно совсем не знаю ваш прекрасный город.

— А, чего там знать, — пренебрежительно махнула рукой она. — Автобус придет в десять утра на площадь, прямо к дверям вашей дорогой редакции. Спасибо за помощь! И вообще, рада знакомству.

— Взаимно. Поздравляю с наступающей годовщиной, и передайте мои поздравления герру Рудольфу.

— Вы знакомы с моим мужем? — удивилась она.

— Нет, — честно ответил я, — Но отчего бы не поздравить уважаемого кхазада?

За тонкой перегородкой отчётливо хрюкнул Отто Брунович.