Бездарь и домовой

Глава 25 Мальчишник в Боброве

— Признаться, Фёдор Юрьевич, смысл этой интриги с вашим изгнанием ускользнул от меня. Не просветите ли? — спросил Константин Аркадьевич, когда официальные расшаркивания и светские разговоры остались позади, и мы с ним и его супругой уединились в беседке.

— А не было никакой интриги, — пожал я плечами, прежде чем приняться безбожно врать. — Всё было по-честному. Еще несколько лет назад мы с отцом заключили договор, по которому я, если не инициируюсь к 18 годам, ухожу из рода и веду простую земскую жизнь, в поте лица своего добывая хлеб насущный. Мы с ним только два момента не учли: что это не вполне законно, и что я инициируюсь на следующий же день после так называемого изгнания. Но, что Бог не делает, всё к лучшему, и со всей этой историей мы благополучно справились. Я в короткое время прошел обе инициации, разжился собственный имением и осталось теперь только выучиться хорошенько.

— А какие же ваши дальнейшие планы на жизнь?

— Как я только что сказал, прежде всего, учиться магическим наукам. Кроме того, Его высочество Феодор Иоаннович, определенно, имеет на меня какие-то виды — подробности пока неизвестны. Постоянно проживать я предполагаю в собственном имении Ромодановское, что в ста с небольшим верстах отсюда. Ну, а дальше — как судьба укажет, а государь прикажет.

— А ещё мне уже много дней не дает покоя одна загадка. Как, вот как вы — совершенно разумный молодой человек, несомненный герой, одновременно можете быть вот этим, например?

С этими словами Кудашев включил экран своего смартфона и продемонстрировал мне Федю Ромодановского в зените его славы: жирного, пьяного и бессмысленного. Я вздохнул и посмотрел будущему тестю в глаза.

— Ну, Константин Аркадьевич, что вы, право. Или вы никогда не были юным балбесом? Простите, не поверю. А выбрать нужный ракурс, и сделать из, пусть и так не красавца, подлинное страшилище — не так уж сложно, искушенных в светописи на Тверди — пруд пруди, особенно, после появления цифирных фотоаппаратов.

Кудашев смутился, и разговор вернулся к более безобидным темам — например, как я собираюсь обеспечивать безопасность своих владений, если у меня нет личной дружины? Не сморгнув глазом, я напомнил ему о своей специализации, заодно с полным на то основанием похвастался, что три с лишним десятка добровольцев уже несут круглосуточную службу на страже моего недавнего приобретения. Константин Аркадьевич поёжился и перевел разговор на рыбалку.

Вообще, конечно, крышу мне рвало знатно — от осознания того, что у меня есть свой собственный здоровенный дворец с парком, прудами, лабораторией, тайниками и даже пыточными подвалами. Очень захотелось показать все это богатство Наташе. Самое удивительное, что согласие мне ее родители благосклонно дали.

Потом был сумасшедше прекрасный вечер, когда я целовался с Наташей в темных аллеях Кистеневской рощи, а после, когда рамки приличия повелели возвернуть ее родителям, меня похитил Дубровский, уволок все в ту же беседку, и мы за бутылкой превосходного грушевого компота (честное слово, именно компота!) отлично провели время перед сном, рассказывая друг другу всякое, знакомясь наконец друг с другом.

Я узнал, что с самых детских лет Володя зачитывался Лесковым с его боевиками, и мечтал быть несокрушимым бойцом хтонического фронтира. Потом он познакомился с книгами в жанре, который в прошлой моей жизни назывался «детектив», и заболел уже всерьез. Особенным вниманием юного Дубровского пользовались сочинения Аркадия Кошко, воспевшего подвиги частного сыщика Бориса Савинкова, который с верным другом и напарником, саркастичным кхазадом Вассерманом, постоянно достающим из своего жилета самые удивительные и своевременные вещи, попадал в невероятные приключения, но силой своего ума и безупречностью логических построений раскрывал самые запутанные преступления во времена, предшествовавшие Восстанию Пустоцветов. Книжки эти так увлекли Володю, что он на полном серьёзе принялся тренировать свой ум (и обнаружившийся талант именно в этой области), и уже к шестнадцати годам, когда накрыла его родовая медицинская инициация, нередко раскрывал дела просто по новостным сообщениям в газетах.

Талантливого юношу заметили в Сыскном приказе. На постоянную работу отчего-то не брали, но к делам привлекали часто, платили щедро и наделили статусом внештатного консультанта. Кроме того, его услугами как частного сыщика стали пользоваться отдельные аристократы и целые кланы, так что Дубровский стал вхож во многие дома — к чему, по правде сказать, не особенно стремился, предпочитая всё свободное время проводить в Кистеневке с матерью и сестрой. Отец его, Андрей Николаевич, выдающийся военврач, погиб в прорыве хтонической аномалии во время испытаний новых методов врачевания. Этот инцидент послужил причиной введения некоторых ограничений в магической медицине[1].

А потом случилась Балканская война, и Государь позвал всех на бой. В тот же день Володя приехал в Бобров, и уже назавтра заступил на первое дежурство в армейском госпитале, где и прослужил всю войну.

[1] Больные страдают, врачи колдуют. Риск хтонического прорыва, соответственно, возрастает.

— Силы мои невеликие, конечно. Но знал бы ты, Федя, что чувствуешь, когда раненому становится легче!

Там же, в госпитале, он изучил основы немагической медицины, и теперь при нужде вполне мог претендовать на место земского врача. Но такая карьера его не манила: задачки для ума и приключения — вот, что стояло во главе угла, сразу после верности стране и династии.

Еще с младых лет Володя был знаком с Машей Стрешневой, дочерью соседей. Детские игры и юношеские грёзы естественным путём докатились до свадьбы. Впрочем, никто из родни с обеих сторон и не думал возражать — наоборот, радовались. Мне познакомиться с «синеокой Марией Кирилловной» предстояло лишь послезавтра, в день, собственно, свадьбы. Далеко не все старинные традиции соблюдались неукоснительно в этих краях, но уж свадебные — всенепременно.

Наши посиделки прервала Володина мама, бережно загнавшая обоих домой. Признаться, перед сном я подумывал, а не позвать ли Есугэя, но счел это паранойей, и мужественно лег спать без охраны.

Как выяснилось утром, я поступил совершенно верно. Во-первых, никто меня не убил. Во-вторых, у меня пытались угнать машину, и автосигнализация, в лице давно почившего монгольского генерала, сработала безотказно, так что рядом с рыдваном в рядок были выложены четыре трупа: два гоблина и два снага. Володя внимательно их рассмотрел, хмыкнул, после чего позвонил кому-то и добрую четверть часа довольно агрессивно вёл переговоры на такой фене, что я понимал, о чем речь, даже не с пятого на десятое, а с пятнадцатого на тридцатое. Впрочем, общий смысл и так был ясен: некто попутал берега, и теперь Дубровский выкатывал предъяву за беспредел. Подпитав Есугэя маной (спасибо князю за уроки), пошел на завтрак.

А после завтрака мы с Наташей сели в рыдван и поехали ко мне в Ромодановское, пообещав вернуться к обеду. На вечер Володя назначил мальчишник, так что программа дня обещала быть весьма насыщенной.

Я вел машину по привычно почти пустой дороге, и просто наслаждался тем, что рядом сидит Наташа. Люблю я её? Влюблён я в неё? Не знаю, возможно. Но это вовсе не важно. Мне хорошо и спокойно рядом с ней, и хочется длить это ощущение до бесконечности. И обнять, и не отпускать. И… и… как же хорошо-то…

— Я чувствую тебя, — улыбнулась Наташа. — Я всё ещё совсем-совсем тебя не знаю, но очень чувствую. И, знаешь, мне кажется, это самое важное — то, что мы чувствуем вот это вот, когда вместе.

Я тоже улыбался — и кивал, кивал… Говорить не хотелось, хотелось просто неотрывно смотреть на неё, но тут такого абсолютного внимания требовала дорога. Но вот приехали.

— Это что, всё твоё? — обалдела Наташа, разглядывая главный дом примерно трехсотлетнего возраста и все прочие постройки в том же классическом стиле, который господствовал в те времена на Тверди.

— Наше, солнышко, наше, — ответил я и пошёл на поиски отца, но он, как оказалось, уже улетел — вместе с полковником, гусарами и нашими домашними. Зато прибыл управляющий.

Семён Семёныч, к моему изумлению, оказался гномом. То, что Юрий Григорьевич расистом не был, я отметил давно, да и гном в ближнем круге облеченных доверием, скорее, порадовал.

— Но почему вас зовут именно Семён Семёныч? Не самое типичное имя-отчество для кхазада! — спросил я управляющего, пока Наташа, не пришедшая ещё в себя от удивления, порхала по всему двору, делая кадр за кадром на смартфон.

— А почему бы и нет, когда да, ваша милость? — пожал плечами он. — Мой дедушка мечтал о трех сыновьях, но у него родился ровно один — мой отец, и был он весьма поздним ребёнком, потому ему достались все имена, которые дед заготовил с юности. Потом эта поучительная история один в один повторилась с моим отцом, так что у меня полно сестёр и тёток. И отца, и деда понять можно, но жить в Государстве Российском кхазаду по имени Симонпетертомас Симонпетертомасович Шпракхшталмайстер, согласитесь, не очень просто. Поэтому, едва отец отбыл в чертоги предков, я стал Семёном Семёновичем Говорухиным. Может, и не очень патриотично, зато исключительно практично. Будут какие-нибудь распоряжения, ваша милость? Обед?

— Увы, нет. Я просто бегло покажу невесте усадьбу, и мы уедем. Когда вернусь сюда — пока не знаю. Хорошо бы поскорее, понравилось мне тут. Но — не на всё моя воля.

— Я в вашем полном распоряжении в любое время суток, — поклонился Семён Семёныч.

Я провел Наташу по анфиладе комнат, особо задержались в том самом зале — тайник в камине, правда, пока оставил без внимания. Нечего девушке грустными делами голову забивать. Спальня с кроватью примерно три на три метра удивила не только её, но и меня. За те всего лишь сутки, что я отсутствовал, излишне помпезная обстановка спальни старого лича, включая напоминающее огромный саркофаг капитальное сооружение с балдахином, которое здесь считалось кроватью, уступила место более современному дизайну. Здесь стало светлее, теплее и определенно уютнее.

— Поцелуй меня, — тихонько произнесла Наташа.

Я прижал ее к себе, обнял, не стесняясь и не сдерживаясь…

— Да! — прошептала она, прежде чем наши губы встретились.

— Костя! — тихонько позвала Ирина Сергеевна.

— Да, Ириш. Что такое?

— Ничего… Просто… Просто обними меня, пожалуйста.

Мы ехали обратно почти молча — не потому, что нам не о чем больше говорить, нет. Наоборот, нам теперь есть, о чем помолчать — без всяких ритуалов и церемоний мы стали одним целым. И только Наташа время от времени то пыталась положить мне голову на плечо, то просто как бы невзначай коснуться. Есугэй лежал в багажнике и, как и положено мертвецу, признаков жизни не подавал.

— Так, мальчики. Много не пейте и в драки не ввязывайтесь, хорошо? — напутствовала Софья Алексеевна отбывающих на мальчишник и вручила каждому по пузырьку с отрезвляющим эликсиром. Отбывали двое: жених Володя и шафер Федя. На мой осторожный вопрос, куда подевалась вся остальная неизбежная в таких случаях молодёжь, Дубровский пожал плечами и коротко ответил:

— Балканы.

Пропивать Володину свободу мы отправились в близлежащий уездный город Бобров. Припарковались возле трактира с романтическим названием «Пан Бобр», и я, передав зелье Володиной матушки Есугэю, проинструктировал своего бойца:

— Как мы вернемся, сразу отдай мне. А пока — охраняй. Убивать никого не надо, но, если кто полезет — бить сильно и дожидаться меня.

И пошли мы на мальчишник. С точки зрения тех американцев, которых я видел в кино на подобных мероприятиях, мы с Дубровским вели себя, как два идиота: сидели мирно, пили кхазадское красное вино «Унтерирдише трёнен», ели жаркое по-кхазадски же и тихонько трепались о всяком разном — вместо чтоб хлестать из горла какую-нибудь анисовку или зубровку, громогласно ржать на весь зал и хватать за задницу каждую мимо идущую представительницу женского пола. Но, простите — уж как умеем.

— А мне вот еще что хотелось бы понять, — заметил я после третьего тоста, когда не чокаются. — Чего ты-то так гонишь? Ладно я, после того как жизнь наизнанку вывернулась, мне нужно успеть гульнуть — и бегом домой: учиться, учиться и еще раз учиться. А тебе что припекло жениться поскорее? Вроде, сначала говорил, по осени. Потом — в сентябре. А сейчас у нас ещё лето вовсю. Колись давай, сыщик наш гениальный: с чего это вам «уж замуж невтерпёж»?

— Эпическая сила! — Володя посмотрел на меня несколько удивлённо. — Нет, ну, я-то только «за»: по Машке скучаю сильно, вижусь с ней очень уж редко. В последний раз — чуть не полгода тому, веришь ли: то меня мотает по всей стране, то она по разным конференциям, когда сама, когда с родителями. Они там все магобиологи, и дом у них — зоопарк натуральный, увидишь завтра. Но это не я «гоню», это Кирилл Антонович поторапливает.

— А чем мотивирует?

— Говорит, что, раз уж ему не суждено внуков понянчить, пусть хоть дочь пристроена будет.

— А с чего тестюшка помирать-то собрался? Сейчас, вроде, кроме Черной Немочи всё прочее лечится.

— Да какое там помирать! Увидишь его — здоровенный медведь, что тебя, что меня одной левой сделает… Но действительно… Что-то не сходится. Ладно, я об этом потом на трезвую голову подумаю, наливай давай. Эх, скорее б Машку повидать…

Володя отчётливо плавал в грёзах по своей синеглазке, меня, признаться, со страшной силой тянуло к Наташе. Не в смысле повторить — хотя и это тоже, но вообще. Но сидим отлично. Как хорошо, что на Тверди нет никаких шумных американцев в привычном мне понимании, и их дебильных традиций!

А вот снага — есть. Снага — это вам не васп массачуссетской выделки, и даже не хоббит, он вполне себе существует — эвон, вперев раскачанные руки в стол, вещает Дубровскому на местном криминальном жаргоне, и смысл угадывается легко: местной гопоте не понравилось, что они всего-то хотели старую рухлядь взять покататься, а четверых из них за детскую, в общем-то, шалость укоротили на голову. И теперь зеленый качок настоятельно звал нас на парковку — «поговорить по-мужски».

— А что, — легко поднялся из-за стола Володя, — Заодно покурим. Пошли, Федь.

А на парковке всё оказалось ожидаемо хорошо. Есугэй в своём любимом камуфляже и в тёмных очках стоял у машины, рядом валялись три черных урука. При виде нас телохранитель сделал три шага навстречу, протянул мне флаконы с отрезвителем.

— Вообще, сдаётся мне, он прав, — задумчиво протянул Дубровский. — Пьём, предчувствие странное.

— Ять, врот! Это чё тут ваще-нах? — снага всё никак не мог врубиться в ситуацию и, похоже, ещё не верил, что остался без силовой поддержки.

— Это значит, дружок, подставляй лапки — вязать буду, — вполне дружелюбно заметил Володя, доставая из внутреннего кармана пиджака пару пластиковых стяжек.

Снага заверещал и бросился в атаку — почему-то на меня. В следующую секунду он уже оседал наземь после удара по голове — Есугэй не зевал. Связав зелёного и, заодно, поверженных ранее уруков, Дубровский достал телефон.

— Трофим Максимович? Добрый вечер, дорогой, Дубровский беспокоит. Что у тебя в городе творится, а? Сижу в Бобре, никого не трогаю, приходит какая-то зелень от Сплюснутого, да с тремя уруками в придачу, пытается машину украсть, а меня побить. Да, на парковке Бобра. Присылай, здесь стою… Федя! К бою! Здесь вампиры! Трофим, ять, прорыв, балканцы, зови кавалерию!

На противоположном конце парковки в клубах тумана возникла группа существ, большинство — в доспехах.

— Отвеселились, ять. Оружия нет… Эпическая сила… — простонал Володя.

Я метнулся к багажнику, достал меч Менгу-Тимура.

— Держи. Я с ним пока никак вообще, огнестрелом не богат. Есугэй! Враги!

— Айййййяяяяя! Убью!

— Федя, тут где-то рядом в прошлом располагалось старое кладбище. Ищи! Поднимай! Прикрою! Я им, эпическая сила…

Сойдя с парковки на землю, расставил руки начал поиск. Ого! Вся утоптанная грутовая с щебнем парковка откликнулась гнилушечными огоньками — кладбище было прямо здесь. Живём! И я приступил к вызову, а Володя и Есугэй уже схлестнулись с непрошенными гостями.

Пока вызванные мною вырастали на поверхности парковки, я обыскал наших пленников — снага и трех уруков, в результате чего разжился четырьмя ножами и парой тесаков. Это богатство я вручил первым оформившимся зомбарям, поставил боевую задачу и отправил в свалку, в которую превратился бой на парковке. На Володю наседали трое сразу, и удерживал их он с трудом, так что мертвецкая поддержка подоспела как нельзя вовремя. Есугэй справлялся — пусть не быстро, но справлялся. Но своё некромантское дело я уже сделал, и теперь негоже отсиживаться в стороне. Зашарил взглядом в поисках подходящего инвентаря — и обнаружил пожарный щит на задней стене «Пана Бобра», самой подходящей деталью которого мне показался багор. Схватив его, не рассуждая, поспешил на помощь Дубровскому.

Нападавших было едва с десяток, нас — уже более двух дюжин, но силы всё равно оказались несопоставимы, и вампиры явно теснили.

К нам присоединились очухавшиеся черные уруки. Без малейшего труда разорвав стяжки, они направились было к Есугэю — у них к нему много вопросов накопилось. Но с удивлением обнаружили, что мертвый монгол сильно занят с другим противником. Кроме того, до него так просто не доберешься — площадка плотно забита ходячими мертвецами пополам с вампирами, и все при этом донельзя агрессивные. Поэтому уруки ввязались в бой против всех сразу, что добавило нашей драке живости.

Есугэй делал всё, что мог, но противник ему попался не слабее того, что был в Лыковке, темник был занят затянувшейся схваткой с ним одним, и потому не мог ни нам помочь, ни отвлечься на силовую группу местного криминала.

А я дрался. Вернее, отбивался. Пока удавалось, но чуял, что это ненадолго. И как раз в тот момент, когда я со всей ясностью понял, что ещё немного, и начну пропускать удары, прибыла кавалерия — в нашем тылу, у машины возникло окно телепорта, и в нем на несколько мгновений замерла группа опричников в уже знакомой мне броне.