Бездарь и домовой

Глава 1 Прощай, гречка!

Видимо, за отсутствием конюшни, пороли меня в гараже. Это я понял, когда всё-таки очнулся. То есть, конечно, слегка потом, потому что, едва придя в себя, первое, в чём стопроцентно уверился — так это что попал в ад: едва зрение сфокусировалось, увидел огромного орка в кожаном фартуке с розгой в руках. Заорал и снова лишился чувств.

Придя в себя снова, глаза открывать не спешил. Отметил, что лежу в мягкой постели, накрытый легким, но теплым одеялом. Откуда-то доносится пение типичных птиц средней полосы России: уверенно распознал дрозда-рябинника, зяблика и синицу. О, а вот и вяхирь заухал заполошно. Я что, дома⁈ Но запашок здесь, честно говоря, тот ещё — как возле бака с пищевыми отходами в июльский полдень.

Я лежал, восстанавливая последовательность случившихся в этот неординарный день событий, и констатировал, что средневековая христианская концепция посмертного воздаяния, увы, оказалась почти точной. Иначе, как объяснить то, что со мной произошло?

Впрочем, судите сами: в полном согласии с каноном североамериканского блюза и биоритмом пожилого организма, я проснулся рано утром. Механически позавтракал — вчерашняя гречка с парой сосисок (раз в неделю можно, можно себя чуть побаловать), бутерброд, чай. Столь же механически послушал телевизионные новости, не найдя ни сил, ни желчи их прокомментировать даже для себя. И пошел на рыбалку. Нет, сперва я, конечно, накопал червей — целых двух, больше, как правило, не нужно. Взял бамбуковую трехколенку, помнившую еще моего отца, складную табуретку, бутылку с водой — и на речку.

Уже три года с лишним я живу один-одинешенек на этой старой даче, построенной дедом — главбухом стройтреста Матвеем Ромодановским еще в эпоху архитектурных излишеств. Самому деду, впрочем, излишества были не по чину, так что вышла у него обычная деревянная дача с застекленной верандой и мезонином. Покрасить бы вот только, но мне было всё равно, а теперь уже точно поздно.

В теплое время года каждый день таскаюсь на рыбалку — на одно и то же место, с одной и той же снастью. Что удивительно, иногда даже кого-то вылавливаю, и неизменно отпускаю: на что мне эти крохотные рыбёшки? Кажется, теперь я знаю в лицо всех местных пескарей и уклеек.

Клязьма в наших краях — весьма кудрявая речка, и на ней полно мест, где раз забросил — и никуда твой поплавок не снесет течением. Привычно ставлю табуретку на берегу тихой заводи, насаживаю червя и отправляю его купаться. Удочку — на рогатку, сам — на табуретку. И так до тех пор, пока не надоест. На древний облезлый поплавок можно не смотреть — каждый микрон его поверхности известен мне до последней подробности.

Как дошёл я до жизни такой? Да вот дошёл как-то. Жил-был, журналистил, пламенно призывал и гневно изобличал. Но всему есть предел: сперва меня выперли на пенсию. Потом, когда дожевали последние остатки последних грантов, жена вдруг вспомнила, что где-то далеко не то на Юге, не то на Востоке (это как считать) уже давно как сыр в масле катается ее младший брат. Забрала сына, трешку в Москве нашу продали, мне сколько-то сунули в зубы, чтоб сразу не подох — и фьюить, ловите конский топот, как говорится.

Я провалился тогда в какую-то лютую апатию, из которой так и не выбрался. Жить было негде, кроме как на даче — что ж, хоть бомжевать не пришлось. Гречка и макароны? Отлично! Эх, где мои святые девяностые, когда что ни день, то презентации, на которых нашу журналистскую братию кормили от пуза… Но да и ладно — и я без звука погрузился в это гречнево-макаронное бездумное болото с ежедневной рыбалкой.

Одна лишь настоящая, живая мысль свербела что ни день, доставала, как зуб мудрости, сводила с ума: почему, ну, почему четверть века назад, когда обрушился на меня кризис среднего возраста, не послушался я зова души и не стал музыкантом, воплотив детскую мечту? Забоялся? Заленился?… А, какая теперь разница.

…Понятное дело, ничего не клевало. Ручаюсь, рыбы здесь мою снасть давно привыкли считать обязательной частью придонного ландшафта. Но вот погода явно портилась: невнятно-серое с утра небо наполнялось грозной чернотой, вдалеке уже погромыхивало. Промокну? Заболею? Пневмония? Да что вы говорите! Ну и чудесно, может, сдохну наконец.

Кажется, я даже ухмыльнулся, когда раскаленный трезубец разгневанного божества сошел с неба прямо в меня. И сразу — порка. Ну, не ад ли? Без всяких чистилищ, судилищ и прочих придуманных в сияющих чертогах благословенного Запада глупостей.

Но было одно «но». Тело зудело и болело, тело настоятельно просилось в туалет и, главное, ощущения говорили, что это самое тело куда крупнее привычных тщедущных мощей.

— Очухался ли, Фёдор Юрьевич? — прогудел кто-то.

— В процессе, — пробормотал я чужим внезапно молодым голосом и от удивления распахнул глаза.

— Ах, «в процессе»⁈ Знать, мало науки тебе от порки вышло, скотина бездарная! — заорал всё тот же некто — невысокий, весьма плотного сложения, богато, хоть и странновато, одетый дядька, с виду — мой ровесник, то есть, под семьдесят. — Григорий и Матвей на Балканах сгинули, живота не пожалев, а ты, бесов трутень, всё «в процессе»? Сукин ты сын, а не последний наследник древнего рода! Два дня, два дня еще мне терпеть твою бессмысленную харю! Закон я знаю, но осталось лишь два дня! А потом — извините-подвиньтесь, сударь без имени, без роду-племени — вот Бог, вот порог! Знать тебя не желаю! — и ушел. Дверью, правда, не хлопнул — я успел заметить, она тут такая монументальная, что, верно, ею можно сплющить средних размеров танк.

Задрав обалдело голову, остался оглядывать крышесносящую роскошь помещения, в котором очутился: затейливый лепной фриз; расписанный в стиле Босха, но с явным русским колоритом потолок, шелк, позолота — и тщился разобраться в законах этого странноватого ада. И пока что не смог понять вообще ничего. Не сойти с ума активно помогал организм, настойчиво повторявший идею совершить гигиенические процедуры. И я сел на огромной антикварной кровати, свесив ноги. Ох, ни фига себе! Вот эти лапищи, эти колонны — это я, что ли? Дела-а-а…

Вскочив, упал обратно: ноги подкосились, орк в фартуке экзекуторское дело, похоже, знал на «отлично». Но что ж мне теперь, под себя ходить? Нет уж, такой ад нам не нужен! Поэтому тихонечко, держась за спинку кровати, встаём… Встаём, я сказал! Так, вот это уже хорошо. Эх, костыль бы — но чего нет, того нет. Ладно, пойдем по стеночке. Правда, до ближайшей метров пять, но это ничего: если выставить руки вперед (мама дорогая, ручищи, как у мясника какого) и быстро-быстро перебирать ногами-колоннами, наверное, есть шанс добраться до спасительной опоры, не утратив окончательно равновесия.

Раз… Два… Вперёд! Уф, добежал. Теперь уже можно поувереннее, к ближайшей двери — вдруг там искомый санузел? Увы, нет. Не то кабинет, не то библиотека, и, хотя все выглядит чистенько и аккуратно, производит впечатления помещения из какого-нибудь «музея-квартиры», как у Горького в особняке Рябушинского, к примеру: всё красиво-интересно, но мертво, жизни нет. Непременно ознакомлюсь, но, ради Бога, не сейчас, ползём дальше.

Вторая дверь оказалась столь же мемориальным спортзалом — небольшим, но очень круто «упакованным». Штанги-гантели… И батарея непочатых винных бутылок вдоль стены. Не то, всё не то, дальше, держаться нету больше сил…

По законам всех классических жанров, на третий раз свезло, и я попал в сияющий мрамором рай сибарита. Всё настолько дорого-богато, что, пожалуй, никогда подобного уровня роскоши — причем не сказать, чтоб прямо вот пошлой — не видел, а видел я в этой… нет, теперь уже «в той» жизни всякое, уж поверьте.

Избавившись от наиболее насущных проблем, решил наконец познакомиться с собой и подошел к зеркалу. А знаете, господа, ведь могло бы быть и хуже, как говаривал один популярный полтораста лет назад адвокат. Мог бы там, к примеру, отразиться кривой-косой горбун с ногами разной длины. Но нет. На меня смотрел здоровенный — кил этак сорок, правда, явно лишние — юноша лет не более двадцати. Рост повыше среднего, в плечах немало. Мда, атлетической фигурой эту оплывшую тушу даже с пьяных глаз не назовёшь. Смотрим дальше. Копна соломенного цвета волос, нос прямой, хороший, но вот всё остальное… Щёки такие, что любой бассет умрёт от зависти. Карие глазки заплыли жиром, но в них теплится злость. Моя злость. Давно и прочно забытая, но — моя.

Не знаю, какие тут у них в аду порядки, но в перерывах между пытками надо постараться привести новое вместилище моего еще с утра казавшегося бесполезным духа в относительный порядок. Никогда прежде не занимался ни спортом, ни хотя бы фитнесом, но с этим же надо что-то делать! А то таких жиртрестов девушки не любят, это я по молодости помню хорошо. Велосипед для начала раздобыть, что ли? Дело хорошее, но делают ли тут велосипеды для таких бегемотов, как нынешний я?

Удивительное дело: наконец умерев и попав в преисподнюю, я истово захотел жить.

Окончил самоосмотр, всё так же по стеночке вернулся в свое обиталище и наконец-то его разглядел. Право, лучше б этого не делал, потому как немедленно стало подташнивать: обитал я в натуральном свинарнике. Нет, антураж-то изначально подразумевался не менее роскошный, чем в остальных помещениях, но загадил его кто-то капитально. То тут, то там валялись какие-то предметы одежды, пара стульев, еще что-то, не понять толком. Изящный (в прошлом) сервант пал жертвой попадания в него какого-то крупного тела — возможно, что и моего нынешнего, но вот уж этого точно не помню. Огромный стол был погребен под курганом объедков былого пиршества — достаточно давнего, судя по всему. Странно только, что ни одной мухи вокруг не видно: такой густой запах просто обязан соблазнить сотню-другую этих вездесущих тварей.

Определенно хотелось есть, но смотреть в сторону стола пока не мог и решил заменить пишу телесную духовной. Добыв в одной из куч безразмерный халат, упаковал в него телеса, подпоясался кушаком с кистями. Срам прикрыл, можно и в библиотеку.

Библиотека, увы, состояла сплошь из иностранной литературы. Хотя нет… Не сразу, но сообразил: названия всех книг на корешках отчего-то написали на транслите: по-русски, но латиницей. Едва я это понял, воодушевился, но, как оказалось, несколько преждевременно. Потому что вот как назывались книги, названия которых я прочел первыми: «Osnovy teoreticheskoy magii», «Prakticheskoe demonovodstvo», «Spravochnik nachinayuschego nekromanta»…

Бочком-бочком, по-прежнему не отлипая от стены, вернулся в комнату. Магия⁈ Весело… Хотя, это же ад, чему удивляться? Практиковать дальнейшую порку и прочие истязания надо мной, правда, пока никто не спешил, но вот бардачный натюрморт, кроме всяких шуток, заставляет испытывать истинно адские мучения. Потому что, даже занырнув в апатию с головой, я всегда мыл и убирал посуду, по утрам застилал кровать и чистил зубы минимум дважды в день. Не терплю беспорядка, хотя, казалось бы, журналист, творческая личность…

Дополз до входной двери, выглянул — никого. Давя в себе брезгливость, исследовал стол и таки нашел его — позолоченный колокольчик на длинной ручке, в назначении которого трудно ошибиться. Позвонил. Подождал. Еще позвонил. Ещё подождал — никакой реакции! Выполз в коридор и позвонил со всей дури там. Где-то в конце коридора кто-то выглянул из-за угла и тут же юркнул обратно.

— Эй! — заорал я. — Кто там, как вас… У меня убраться надо, и есть хочу! — только эхо моего беспомощного вопля, ничего кроме. Вакуум! Ладно, возьмём себя в руки и пойдем почитаем что-нибудь.

Стараясь не смотреть на справочник начинающего некроманта, вдумчиво осмотрел другие полки. Уже на второй повезло: там явно содержались труды, посвященные общеобразовательным дисциплинам. Так что я цапнул книгу «Nikolay Karamzin. Istorya Gosudarstva Rossiyskogo» и с этой добычей уполз на кровать. Читаю я очень быстро, никакому транслиту не сбить мой полёт, так что удивляться начал уже секунд через десять.

Если этому Карамзину можно верить хоть чуточку больше, чем придворному историографу Романовых, opus magnum которого я читал в прошлой жизни, мой ад назывался словом «Твердь» и был, в общих чертах, немало похож на тот мир, в котором меня шарахнуло по лбу молнией. Но сразу же нашлись и отличия, и какие! Начнем с того, что вместо большинства античных легенд и Ветхого Завета, тут был толкиновский «Сильмариллион» пополам с «Властелином Колец». То есть, на полном серьезе считалось, что плюс-минус так оно всё и было во времена, которые принято именовать легендарными, а Гэндальф-Митрандир почитался примерно на уровне библейского пророка — впрочем, это у илуватарианцев. Кроме шуток, к труду Карамзина прилагалась карта, где и Минас-Тирит, и древняя земля Белерианд, и даже огненная гора Ородруин были размещены на евразийских просторах. Охренеть. Мальчики и девочки из Нескучного сада были не мечтателями-эскапистами, а реконструкторами, оказывается.

Что ещё добавляло эмоций, при таком богатом прошлом христианство в более-менее привычном виде на Тверди также присутствовало.

С другой стороны, чему удивляться, если, оказывается, в этом мире по сей день спокойно обитают эльфы минимум трёх пород, гномы, орки нескольких разновидностей — одного успел лично повидать — и даже тролли. Вот с хоббитами засада вышла: как утверждал Karamzin, «Nikakih hobbitzev ne suschestvuet».

В горле пересохло. Захотелось одновременно попить, поесть, выпить и покурить — хотя последние два упражнения я уж лет семь, как не проделывал. Но, краем глаза вновь окинув жуткий стол, поборол слабость и вернулся к чтению.

После Первой Империи Людей (нам известной под названием «Римская»), местная история, как это ни странно, вырулила на привычный мне по школьным учебникам путь. Не без нюансов, конечно, но в рамках погрешностей. Но вот история местной России пошла не то вверх, не то просто в другую сторону после царя Иоанна IV Васильевича. Начнем с того, что сына и наследника Иоанна Иоанновича он не убивал, так что затасканной на смешные картинки в вотсапе многострадальной картины на Тверди не было и быть не могло, даже если бы вдруг сыскался лишенный инстинкта самосохранения художник. Да и меньшой, Димитрий Иоаннович, не падал в Угличе на ножик раз этак несколько. Царь — мощнейший маг-менталист — передал старшему сыну, обладавшему схожими талантами, державу в полном порядке, с действующей опричниной, выигранной Ливонской войной и живым-здоровым Малютой Скуратовым. А прозвище «Грозный» царю так понравилось, что он сделал его родовой фамилией, так что с XVI века и, судя по всему, до нынешних времён, Русью правила династия менталистов Грозных — безо всяких смут и прорубания окон куда ни попадя.

Помимо опричнины и земщины, в здешнем мироустройстве существовали также «юридики» — как я понял, эволюционировавшие из боярских вотчин, а также уже напрочь мне непонятные «сервитуты». А еще в державе нашей и прочем мире обильно присутствовала некая Хтонь, что уж вовсе было далеко за горизонтом моего понимания. Ну да ничего, разберусь — время, надеюсь, у меня есть. Потому что, чем бы ни был этот мир, кем бы он ни был населен, а я снова чувствую себя по-настоящему живым. И очень не хочу терять это ощущение.

Прочел я всё это и осознал, что переутомился. И, хотя на дворе был еще белый день, без лишних затей лёг спать, героически наплевав на завывания избалованного желудка. «Если хочешь ты покушать, ляг поспать, и всё пройдёт, — вспомнил я вековую мудрость из детства. И ехидно добавил: — Кушай, Феденька, собственные подкожные запасы. Небось, не зачахнешь!».

Не знаю, сколько спал, но разбудил меня топот котов и последовавший за ними истошный вопль. Топот котов я не спутаю ни с чем: в детстве мы жили в коммуналке на Старой Басманной, и у всех соседей, кроме нас, были коты, которые слаженно тубадумили по дощатым полам коридора каждую ночь, выясняя, кто тут самый главный молодец. Вопль же был примерно, как у сэра Генри Баскервиля, когда на тропинке средь девонширских болот он в ночи повстречал воплощение родового проклятия. Я сел в кровати. Тьма — хоть глаз коли.

— И как бы здесь включить свет? — подумал вслух, и свет незамедлительно зажегся.

Встал, отметив, что сон пошел на пользу, так что, очень может быть, стенка мне больше в качестве опоры не понадобится, поковылял к двери.

— Тимоха, что там за вопли? — послышался за дверью голос.

— Да кошки арагонца опять гоняют, Родион Гордеич, — ответил второй.

— А… Так и пускай их гоняют, тьфу ты, нечисть латынская.

Голоса удалились, но я продолжал подпирать дверь. И тут в нее поскреблись где-то внизу. — Кто там? — приоткрыл.

— Мадре де дио, меня услышали! — едва слышно простонал кто-то на полу. — Сеньор попаданец! Ради всего святого, умоляю, впустите, спасите от верной лютой смерти!