Беглый

Глава 3

Обход начался в девять. В палату вошёл капитан медицинской службы в аккуратно отутюженной форме и с выражением скуки на лице. За ним — фельдшер и санитарка, перекладывавшая истории болезни.

— Борисенок… Константин Витальевич? — холодный взгляд скользнул по списку.

— Я.

— Поступил с жалобами на нарушение сна, эпизодами дезориентации, перемежающимся тахикардическим синдромом, гипотонией.

Объективно — давление в пределах нормы, анализ крови без отклонений. ЭЭГ — с очаговой активностью в височно-теменной зоне. Это откуда?

— Возможно, от жизни, товарищ лейтенант.

Тот хмыкнул.

— Или от парашюта, — заметил фельдшер. — Тут же написано: десант, ЧС при приземлении.

— Угу. Вот что, Борисенок. Пока под наблюдением. Сегодня контрольный осмотр невролога, и если не будет рецидива, к следующей неделе переведём в часть. Ясно?

— Так точно.

Он уже шел к выходу, когда вдруг остановился:

— Ах да… Кто вас при поступлении назвал «тревожно-спокойным»?

— Не знаю, я был без сознания.

— Интересное состояние, — сказал медик, глядя мимо меня, как будто размышляя о чём-то своём. — Спокойствие — это когда внутри порядок. Тревожность — когда внутри война. Вы как будто и то, и другое. Ладно, живите пока.

И они ушли.

Территория госпиталя оказалась больше, чем я ожидал. Пыльная дорожка уходила между клумб, аккуратно подстриженные ели стояли вдоль забора, как часовые. Воздух был насыщен теплом, чуть влажным и сладковатым — прелая листва, земля после ночной росы, запахи августа. Вдали поблёскивала речка или пруд — по глади скользила пара уток, лениво, будто тоже были на излечении.

Я шёл, прислушиваясь к себе. Тело двигалось послушно. Но пока чужое чужое. И тут я увидел спортгородок. Турники, перекладины, стенка с зацепами, брусья — краска облупилась, но конструкция держалась, как вся армия: на ржавчине, сварке и упрямстве.

— «Друг,» — позвал я мысленно. — Тестим?

— Предлагаю комплексную нагрузку. Восстановление полной нейромоторной карты требует практической верификации.

— Погнали.

Я начал даже не с разминки. Я начал с того, что выбрав пару достаточно тонких но самых длинных ивовых прутиков, подвязал пятку госпитальных шлепок. Для удобства. Сначала лёгкий бег трусцой по тропинке — шаг, дыхание, сердце.

Темп 110 ударов. Всё в пределах. Мышцы икр и бёдер — отзывчивость хорошая. Суставы не скрипят. Координация в норме.

Турник. Подскок, хват, подтянулся десять раз. Легко, даже слишком.

— У парня, похоже, была совсем неплохая физподготовка, — заметил я.

— Его мышечный статус выше среднего. Возраст тела — 20. Общая физическая подготовка: стабильная. Рекомендуется переход к статическим нагрузкам.

Брусья. Отжимания на трицепс. Повторов двадцать. Сердце — 126.

Пауза. Прыжок на место. Пятка ударила мягко. Суставы живы.

Перекладина с зацепами. Пробежка через неё, как по руинам гравитации. Сцепление рук с металлом, ощущение ритма, дыхание выровнялось.

— Давай сердечно-сосудистую систему сильнее нагрузим?

— Рекомендуется круговая — бег, с переходом на силовой блок. Контроль кислородной сатурации и пульса в реальном времени.

Я улыбнулся.

— Звучит как вызов. — Ивовые прутья еще уверенно держали пятки шлепок.

Через пятнадцать минут я был мокрый от пота. Куртка госпитальной пижамы прилипла к спине. Подошвы шлепанцев хлюпали. Руки слегка дрожали. Но я чувствовал себя… живым. Настоящим. Это тело приняло меня. Или хотя бы допустило.

— Друг, как общая оценка?

— Интеграция стабильна. Кардиоритм в пределах. Двигательная и вегетативная система без патологий. Рекомендуется повторная нагрузка через 48 часов.

— Спасибо, доктор Хаус.

— Я не понимаю контекста.

— И слава богу.

Я возвращался в палату, весь как после воскресной службы: очищен потом, прояснён разумом и наполнен миром.

И тут, как из засады в чистом поле, вынырнула она — сестра-хозяйка.

Невысокая, но крепко сбитая. Грудь — как два обещания, которые никто не сдержал, но все помнят. Накрахмаленный халат, на груди натянут так, что еще немного и тот сдастся.

— «Ефрейтор Борисенок!» — сказала она, прищурившись.

Голос у неё был чуть прокуренный, но тёплый, с таким намёком, что впору было покраснеть заранее.

— «Я всё видела. Ты там, в спортгородке, как студент на дискотеке — носился, будто в увольнении. А у нас, между прочим, режим щадящий!»

— «Так это не я — это тело хочет жить!» — ляпнул я на автомате, потом понял, что ляпнул буквально.

Она фыркнула, потом указала подбородком куда-то вглубь госпитального корпуса.

— «Пойдём. Есть разговор. Только давай без вот этих ваших „хочу жить“. У нас таких — весь лазарет.»

Каптёрка оказалась её вотчиной. Пыль, ящики, ведро с тряпкой, стойка с бельём. И штанга. Серьёзно — штанга. На ней пыль ровным слоем. Рядом гантели, две гири.

— «Вот здесь, ефрейтор, ты и будешь дёргать железо, раз тебя так ломит. А я — я тебе выдам доступ в душ, горячая вода, если не врут, ещё есть. Только не запарься там — у нас наряды не резиновые.»

— «А ведро зачем?»

— «Это чтоб в случае перегрева в себя прийти. Да и пыль сподручнее вытирать. Удобно. Намек понял?»

— «Вы ж шутите.»

— «Я вообще-то серьёзная девушка, Борисенок. Но с юмором. А теперь марш под душ. Я через десять минут занесу тебе чистую пижаму. Будь человеком, не ходи голый.»

Душ. Он был, мать его, горячий. Не просто тёплый, а горячий. Я стоял под струёй, и вода лилась по спине, между лопаток, по шее, стекала вниз, и это был кайф. Такого в экспедиции не было с тех пор, как нас заперло в пылевом поясе у звезды Эпсилон.

— «Вода… Пресная, горячая…»

Мы добывали влагу из воздуха, конденсировали её на панелях корабля, но тёплый душ был роскошью — как окрошка на кефире на Марсе.

Я прикрыл глаза и вздохнул.

— «Братцы… ради этого стоило умереть.»

— «Ого. Кто это у нас тут философствует, как Карл Маркс в бане?»

Я вздрогнул — и не потому, что кто-то вошёл. А потому, кто вошёл.

Сестра-хозяйка стояла у приоткрытой двери душевой, держа в руках свернутую пижаму. А в другой — полотенце.

Грудь у неё была настолько… ну, всё ещё в соку, что полотенце непроизвольно от зависти дрогнуло.

— «Эээ… простите… я…»

— «Да расслабься ты… Видела я ваших всех — и дохлых, и быков. У тебя хоть спина ровная. И, судя по тому, как стоишь, не только спина.»

Я кашлянул. Она подошла ближе. Было тепло, влажно и опасно.

— «Знаешь, Борисенок, мне тут все солдатики как с конвейера — а ты какой-то… нестандартный. Не пьёшь, не материшься, в глаза мои смотришь, как будто в них что-то интересное. И на груди моей не зависаешь… »

— «Так я просто из… Гомеля.»

— «Угу. Гомель — он онтологический, да? Или просто хорошо вписывается в резонансную матрицу?»

Я вылупился. Она подмигнула.

— «Шучу. Я ж у вас здесь старше по званию — мне можно. Всё, вылезай, а то горячая вода закончится. Это ж БССР, не Голливуд. Пижаму положу на скамейку. Не перепутай с тряпкой.»

И ушла. Шаги мягкие, запах — чуть с хвоей и хозяйственным мылом. И спина — как у богини снабжения.

Комментарий от «Друга» (где-то в глубине разума):

— «Психоэмоциональный резонанс нестабилен. Фокусировка нарушена. Уровень дофамина растёт.»

— «Спасибо, Кэп. Это грудь виновата.»

— «Подтверждаю. Симптоматика соответствует норме. Дальнейшее взаимодействие с субъектом может вызывать… непродуктивные отклонения.»

— «Друг, ты просто завидуешь. Впредь делай это молча.»

Я вышел из душа чистенький, побритый, с причёской в стиле «по уставу плюс чуть-чуть от души». Пижама накрахмалена, тапки не скрипят — идиллия.

В животе урчит: тело требовало углеводов, белка, жира и, желательно, двойную порцию всего.

Судьба вела в столовую.

Здание госпитальной столовой было низкое, с облупленной вывеской и запахом еды, который въелся даже в оконные рамы. Внутри — длинные столы, обитые клеёнкой, и очередь, шевелящаяся под приказы дежурной:

— «Не лезь без тарелки, ефрейтор, ты ж не в наряде по кухне!»

— «Быстрее, бойцы, не на шведском курорте!»

Я подошёл. И тут началось.

— «Ой, ефрейтор Борисенок!» — воскликнула молоденькая повариха с веснушками и ямочками на щеках, — «Борщеца тебе — как деду в деревне! Погуще, чтоб ложка стояла!»

Она навалила в миску борща так, что тот стал скорее вторым блюдом.

Другая, пониже ростом, но с глазами, как две заваренные черешни, добавила пюре:

— «А пюрешку тебе пушистую, как облачко над Полоцком.»

Третья — с маникюром, которого бы и в цирке не показали — с блёстками и сердечками — налила мясной подливки столько, что пюре сжалось от страха.

— «О, а подливку-то — двойную! Нам не жалко для наших героев. Всё равно скоро на дембель, да?»

Я моргнул.

— «Чего?..»

— «Ну ты ж через месяц — вольная птица! Мы уж знаем.» — с заговорщицким подмигом сказала веснушчатая.

В голове у меня щёлкнул «Друг».

— «Ты им военник слил?»

— 'Я? Никогда. Люди, очень любопытные существа. Сестричка-хозяйка смотрела твой билет минут десять. Наверное, обсуждали в курилке."

Я прошёл мимо буфета, где сидели бабки в халатах и беззвучно жевали ватрушки, и сел за свободный стол, где уже уплетали кто котлету, кто компот.

— «Здорово, мужики.»

Один, с физиономией, как у добродушного поросёнка и плечами шире двери:

— «А, это ты — тот самый киборг (до „Терминатора“ еще года три, но могли читать книгу Мартина Кайдина, либо вычитать очень похожее слово у Стругацких: „Кибер“:))) ) на дембеле!»

— «Киборг?»

— «Так ты вчера в спортгородке так гонял, что у нас тут два фельдшера ставки делали. А девки тебя уже в списки женихов записали. Улыбаются, борщ варят, а вечером ещё будут шептаться — "Борисенок… Константин… с глазами, как у киноактёра и жопой бегуна».

Весь стол захихикал. Я чуть не захлебнулся компотом.

Другой — парень с тёмными бровями и хриплым голосом:

— «Ты им главное не говори, что ты внеземной. А то перестанут двойную подливку наливать.»

— «Серьёзно, вы думаете, это из-за дембеля?»

— «Брат, ты ж у нас с дисциплинаркой, с ВУСом радиста-разведчика и прыжками. А это тут, как у самца павлина — хвост. Только у тебя — из военника.»

Я рассмеялся. Было тепло. И сытно. Тело чувствовало себя почти счастливым, мозг — почти дома, а душа… душа, кажется, впервые за всё это время перестала дрожать.

Послеобеденный покой обрушился, как камнепад в горах. Я завалился на койку, растянулся, будто меня размотали на солнце, и отдался заслуженной дрёме. Тело довольное. Желудок урчит — но уже ласково, как котёнок. А вот гормональная система начала втихаря бузить.

«Друг… У меня тут, гм… нештатная ситуация. Гормональная.»

— «Выделение тестостерона активизируется при достаточном уровне питания, отдыха и безопасности. Всё по учебнику. Организм считает, что пора размножаться.»

— «Да он не просто считает — он требует. Если я сейчас не скину давление в системе, я не знаю, что выкину. Иди, говори, что делать.»

— «Физическая активность, желательно с интенсивной нагрузкой. Мышечный отклик подавляет возбуждение. Или альтернатива…»

— «Нет! Альтернатива — не сегодня. У нас тут советский госпиталь, а не кабаре в галактике Орион!»

Я вскочил, отряхнул пижаму, надел тапки и пошёл искать человека, который, возможно, спасёт окружающий мир от моего гормонального коллапса.

Инна Ивановна. Сестра-хозяйка. Воплощение советской строгости, аккуратности и тайной роскоши в белом халате. Она стояла у окна, перебирая простыни — как будто решала, какая сегодня достойна тела солдата.

— «Инна Ивановна!»

Она обернулась, её взгляд — как у санитарного инспектора и немного — как у женщины, которую трудно удивить.

— «Ты чего, ефрейтор? Опять в душ хочешь? Или уже в прачку?»

Я сглотнул.

— «Инна Ивановна… Мне срочно надо в каптерку. Пожать железо. Потягать. Подышать пылью социализма. Иначе…»

Она сощурилась, поправила очки.

— «Иначе?»

Я вздохнул.

— «Иначе плоть возьмёт верх. Над разумом. А я сейчас на грани. Серьёзно. Это медицинская необходимость.»

Она рассмеялась — впервые за всё время. Такой смех, будто пыль с улыбки стерли, и под ней оказалась девушка с характером.

— «Ты хочешь сказать, что тебя прижало, и только штанга тебя спасёт?»

Я кивнул, глядя честно, открыто, по-комсомольски. Она поставила стопку простыней на тумбу и сказала:

— «Ладно. Убедил. Только так — двадцать минут, потом душ, потом обратно в койку. И чтоб гантели не сваливал — они у нас из тех времён, когда ещё сам Фрунзе качался!»

Я обрадовался, шагнул было к выходу — но она добавила, уже почти шепотом:

— «А если совсем крышу сорвёт — зови. Я знаю пару способов, как выровнять твоё внутреннее давление без штанги. Но это уже по особой договорённости.»

Я замер, глотнул воздух.

— «Эм… вы сейчас… шутите?»

Инна Ивановна прошла мимо, слегка коснувшись плеча и оставив за собой запах лаванды и какой-то дикой уверенности.

— «Иди уже, спортсмен. Пока не поздно.»

Каптерка встретила меня холодным железом и обветшалым деревянным полом. Я схватил гантели и начал приседать — не только телом, но и волей. Каждое повторение выбивало из меня жар, мысли, мечты о белом халате.

«Друг…»

— «Да?»

— «Плоть взята под контроль. Но я чувствую, что не надолго.»