Беглый

Глава 14

Шли молча. Осень в Гомеле выдохлась, и теперь пахло не листвой, а углем и ранним снегом.

Я шел с руками в карманах, дед — со сдвинутой на затылок кепкой, чуть прищуренный, как будто обдумывал, как вылепить фразу.

На полпути к крыльцу он вдруг остановился.

— Слухай, унук… А скажы-ка ты лепш сам Палычу, што не паедзеш.

Я обернулся:

— Думаешь, обидится?

— Не. ен не з крыўдлівых. Але ен павінен пачуць паважную прычыну.

— И ты хочешь, чтобы я это сказал лично.

— А хто ж яшчэ? Гэта — твая рашэнне. Твая дарога. І твае слова.

Я кивнул.

— Хорошо. Когда?

— Ды хоць заўтра. ен ўвесь дзень на складі, не працуе тількі па нядзелях.

Мы дошли до крыльца, и тут дед добавил, будто между делом:

— А раз ужо ты тут, то можа паглядзіш тую «Чайку-132»?

— Она тоже зажевывает нить?

— Ці то, ці душа ў яе баліць. Ты ж майстар — ты разбярэшся.

Я усмехнулся.

— Дед, ну ты ж знаешь, что я не могу мимо техники пройти.

— Вось і добра. Знойдзеш алей у шклянцы з-пад гарчыцы, і тая плоская адвертка — ляжыць у табе ўжо ў крыві, я бачу.

Мы вошли в дом, и я понял: дело с отказом — важное.

К Михалычу, мы с дедом добрались налегке. Осенний воздух был сырой, но не промозглый — тот самый, в котором каждый шаг звучит чуть громче, чем надо.

Склад стоял на краю промзоны, за старым бетонным забором. Металлические двери с потертой краской, ржавые петли, табличка «Проход запрещен» уже перекошена, но держалась.

Внутри — тепло. Пахло кожей, маслом, паклей и старым деревом. Михалыч встретил нас у входа — крупный, седой, с такой спиной, что видно было сразу: тянул, носил, делал, ругался и снова делал.

— О, сам пришел. — ухмыльнулся он, подавая мне руку. — Ну, показывай, что за руки у минского гения.

Дед кивнул:

— Кастусь, давай — машынка на стале. Я падтрымаю, ты падкруціш.

Швейка «Чайка-132» была старая, но не убитая. Просто уставшая, как человек с хроническим недосыпом.

Я снял корпус, почистил зубчатую рейку, разобрал челнок, промыл, заменил одну пружинку. Смазал каретку, натяжитель, балансировочный вал. Затянул две гайки, и — щелк-щелк — пошел ход, как у новой.

Педаль не скрипела. Игла — не дрожала. Нить — не закусывала.

— О-о-о, другое дело! — хмыкнул Михалыч. —

— Вот такие люди мне и нужны. С головой и руками. Не нытики. Не ждуны. А — люди дела.

Я поднялся, вытер руки:

— Александр Михайлович, я вам благодарен. За доверие. За предложение. За отношение.

Он сразу посмотрел пристально. Увидел. Все понял. И замер.

— Ты отказываешься?

— Да.

— Почему?

— Потому что я нашел место, где нужен. Не просто как мастер. А как человек, от которого зависит чья-то жизнь. И я не могу разорваться. У вас — дело. А у меня сейчас — люди.

Тишина. Секунда. Другая. Пахло маслом. Швейка тихо тикала, остывая. Михалыч резко повернулся, собираясь что-то сказать… И резко вскрикнул — словно что-то внутри него рванулось.

— Ах… черт!

Он схватился за поясницу, побледнел, присел на край стола:

— Опять эта грыжа. Защемило. Позвонок… не встал.

— Где боль?

— Слева… вниз отдает. Как ножом.

Я уже стоял рядом. Нащупал. Почувствовал мышечный спазм. Пальцами — проверил трапецию, ось таза, переход. Сдвиг был… четкий.

— Сейчас. Я знаю, что делать. Потерпи.

— «Друг, микроконтроль. Вводим вектор коррекции. Я — рычаг, ты — стабилизатор.»

Одним движением, мягко, но точно — я вывел позвонок обратно. Хруст. Выдох. Секунда тишины.

Михалыч тяжело дышал, потом выругался:

— Ты че… костоправ?

— Почти.

— А что ж ты тогда не тут?

— Потому что, Михалыч… если я начну тут, я перестану быть тем, кто тебя сейчас поставил обратно в строй.

Он усмехнулся.

— Сильно.

— Зато честно.

Михалыч, отдышавшись, поморгал, посмотрел на меня исподлобья. Затем встал. Медленно, но уверенно. И вдруг фыркнул:

— Ну ты даёшь… Швейку мне оживил, позвонок — вправил, отказался культурно.

Чё ж, тебя теперь проклинать, что ли?

— Надеюсь, не придётся.

— Не, не прокляну. Наоборот — если когда надо будет кожа, хоть телячья, хоть козлиная, хоть черепашья — просто скажи. Без бабок. Понял?

Я кивнул.

— Понял. Тогда можно я сразу, чтоб не откладывать…

— Ну?

— Полный комплект.

— Под что?

Я усмехнулся.

— Под длинный плащ. Женский. Цвет — что-то между винным и шоколадным. Матовый, мягкий, чтоб переливался.

Дед посмотрел внимательно.

— Для неё?

— Для неё.

Тем временем Михалыч молча подошёл к стенке, открыл тяжёлую, скрипучую дверь склада, куда, судя по запаху, сам воздух боялся заходить без респиратора. Порывшись, вытащил идеальный рулон.

— Болгарская выделка. Пять лет лежит. Мягче уже не будет. Бери. Шей. И не экономь.

Я провёл рукой по коже — она была живая.

— Спасибо, Александр Михайлович.

— Погоди. Шей — в удовольствие. А спасибо — потом. Когда увижу, как она в этом плаще смотрится.

— Вы тоже обращайтесь если со здоровьем что не так. Чем смогу помогу.

Мы пожали руки. Крепко. Без обид. От души. Не как заказчик и мастер. А как человек, который дал — и человек, который понял.

Атмосферник скользил над осенним лесом. Тишина в кабине была как внутри скрипки — глубокая, натянутая. На коленях у меня — рулон кожи, которая мягкая, густая, тёплая даже на ощупь. Цвет — винно-шоколадный, как бархат на старинном кресле в театре. Для неё.

— «Птичка», полет завершён. Прогноз погоды — без осадков. Посадка на ручном управлении.

— Спасибо. Дальше я сам.

Я посадил аппарат мягко, почти без звука — у знакомой посадочной точки возле техэтажа. Взял свёрток, вышел. Листья хрустнули под ногами. Воздух — как первый глоток крепкого чая после долгого дня.

Спустился по пожарной лестнице на свою лоджию. Открыл дверь. Около кровати горел ночник.

Инна спала в халате. Волосы распущены. На тумбочке остывший чай. Я положил рулон на стол.

Снял куртку, ботинки. Потом подошёл и обнял её сзади — аккуратно, что бы не испугать.

Она вздохнула. И только тогда сказала:

— Я не слышала, как ты вошел. А потом почувствовала — ты рядом.

— А я специально мягко. Чтоб не будить. Ты чего здесь?

— Ждала. Знала, что вернёшься.

Мы молчали. Минуту. Две. Я прижал щеку к её плечу.

— Угадай, что на столе?

— Кожа.

— Какая?

— Та, в которой я увижу себя в зеркале — и не узнаю.

— Почти. Та, в которой ты будешь собой, только ещё красивее.

Она повернулась. Посмотрела мне в глаза.

— Сам сошьёшь?

— Уже начал.

— Тогда я не спрошу, где ты был.

— А я всё равно расскажу. Но завтра.

Позже, уже за чаем, я сидел напротив, и видел, как свет от лампы ложится на её лицо, и тень от чашки ложится точно туда, где будет ворот плаща.

— Будет красиво, — сказал я вслух, и продолжил про себя: «Она должна быть — красивой. Каждый день. Для меня.»

На госпитальной парковке стоял старый санитарный УАЗик — мрачный, зелёный, с погнутым зеркалом и характерным «уставшим» звуком двигателя. Рядом курил Валера, водитель, в бушлате и с синдромом ворчащего дворника.

— Опять ты, Борисенок?

— Опять я. Но не по твою душу, Валера, а по твою лошадь.

— Куда теперь?

— Домой к Инне.

— Помню.

Я хлопнул по ящику салоне:

— Там всё аккуратно. Медицинский груз. Лёгкий, но не сотрясай — оборудование.

Он затушил сигарету об покрышку.

— Ну, коль для женщины… Поехали, шевалье техники.

С орбиты пришло всё. Чётко, как в списке:

— Кровать-коляска с многопозиционной трансформацией, управлением и анатомическим ложем.

— Модули регенерации суставов — компактные, внешне похожи на фен, но способные снимать воспаление и улучшать подвижность с микромагнитной точностью.

— Набор фотохромных очков — три пары, с градиентным фильтром, адаптирующиеся к сетчатке Раисы Аркадьевны.

— Микродозированный курс препаратов — в индивидуальных капсулах, в термобоксе с замком.

— И бонус — ручной «Орто-Кит»: инструменты для точной подгонки домашних поручней, фиксаторов, упоров и регулировок.

«Друг» отчитывался с удовлетворением:

— Всё доставлено. Все единицы — маскировка под гражданские. Механическая часть активна, химическая — стабилизирована.

— Я счастлив.

— Я тоже, — сказал я вслух. Валера хмыкнул:

— Ты это с прибором разговариваешь или с богом?

— С тем, кто в отличие от тебя — не курит под топливным баком.

Подъезд встретил запахом старой штукатурки. Мочой не пахло. «Птичка» не подводила.

Валера втаскивал коробку с кроватью, ворча:

— Я водила, а не грузчик!

— Держи спину прямо — иначе тебе понадобятся мои приблуды по полной программе.

Инниным ключом открыл дверь.

Увидев нас, Раиса Аркадьевна приподняла брови:

— О-о!! Курьер.

— Лично и при исполнении, — кивнул я.

— И это всё — для меня?

— И это только начало.

Мы с Валерой внесли всё, разложили аккуратно. Я открыл первую коробку, начал сборку.

Инструменты щёлкали тихо. Панели вставали на место, как будто ждали своей очереди в этой квартире.

Раиса Аркадьевна молча наблюдала.

Когда первая часть кровати была готова — она сказала только:

— Ты всё это…?

Я посмотрел ей в глаза:

— Я делаю это — для Инны, для вас, для себя.

Все было собрано. Я поправил последний раз подлокотники, проверил фиксацию и кивнул Валере:

— Готов?

— А то. Погнали аккуратно.

Вдвоем мы подхватили Раису под руки и ноги — мягко, без резких движений, как учили.

Она не сопротивлялась. Только сказала тихо:

— Я вам обоим потом торт испеку. Но не сразу.

Положили её на новую кровать-каталку. Матрас под ней принял форму тела, почти без усилия. Всё под ней — мягко, приятно, точно.

Я сразу подал пульт, от которого провод шел к креслу-кровати.

— Смотрите Раиса Анатольевна:

Кнопка вверх — спинка поднимается.

Вниз — опускается.

Ноги — вот эти кнопки.

А вот это — манипулятор управления движением.

Раиса нахмурилась.

— Это я, значит, теперь как… танк?

— Нет. Как капитан корабля. Только без шторма.

Она нажала на кнопку. Спинка поднялась с едва слышным жужанием и щелкнула, став на фиксатор. Затем она сама отпустила ноги. Раиса Аркадьевна сидя выпрямилась. Медленно, но с уверенностью и достоинством.

Потом — аккуратно взялась за джойстик. Кресло-кровать поехала. Тихо, плавно. Прямо к двери кухни. Она замерла. Посмотрела на нас.

— Так вот ты какой, мой новый мир.

Валера чмокнул в воздухе, покачал головой:

— Честно, Константин Витальевич… Я и не знал, что такое бывает.

— Бывает. Только нечасто. Но мы — в меру сил исправляем.

Я достал из кармана пятёрку, сложенную пополам. Протянул Валере.

— Спасибо за помощь.

— Не, ну ты чего…

— Бери. За надёжную доставку гуманитарного груза.

— Ну тогда… — он взял, сунул в нагрудный карман и подмигнул Раисе, — если что обращайтесь. Я теперь только так — по высшему разряду.

Раиса Аркадьевна улыбнулась. А я подумал: черт возьми, это лучше любого подвига.

Когда Валера ушел, она сделала ещё один круг по комнате. Остановилась у окна. Нажала кнопку.

Подняла спинку. Смотрела на улицу. Долго.

И сказала, уже не нам, а в пространство:

— Никогда не думала, что у меня снова появится своя скорость.

Я закрыл шторы, оставив только тонкий свет от тюля. В комнате было тихо. Только еле слышно щёлкал клапан термоса и дышал только что подвешенный вместо люстры ионизатор.

Раиса лежала в новой кровати, почти не шевелясь. Лицо расслабленное, но взгляд — внимательный.

— А теперь, Раиса Аркадьевна… мы немного поколдуем.

— Опять?

— Последний раз сегодня. Потом — только чай и любимая радиопередача.

Она усмехнулась, но спорить не стала.

Я включил аудиогармонизатор на низких частотах. «Муха» активировала режим инфразвукового покоя. «Друг» контролировал параметры: частота дыхания, пульс, уровень кислорода.

— Готов к началу. Пациент в стабильной дремоте.

— Протокол «Нейро-лимфатическая коррекция. Фаза первая.»

Я аккуратно приложил микроаппликаторы к шейно-грудной зоне. Ей сейчас тепло, и ощущение лёгкого покалывания.

Запустил внешнюю стимуляцию нейромодулятора, для локальной разблокировки синаптической связи в пояснично-крестцовой зоне. Затем — глубокий лимфодренажный импульс на уровень ниже диафрагмы. Раиса не просыпалась. Лицо — спокойное.

— Регенеративный протокол: активен.

— Местное воспаление: стабилизировано.

— Миелиновая передача: улучшена на 17,4%.

Я не улыбался. Но внутри, все светилось. Работать руками и видеть результат — всё равно, что играть симфонию. Только вместо звука — здоровье.

Через полтора часа я закончил. Протёр зоны контакта. Поднял Раисе Аркадьевне спинку. Аккуратно подложил валик и накрыл верблюжьим мягким пледом.

— Процедура завершена. Следующая — через 72 часа (вторник в это же время). Ожидаемый эффект: устойчивое улучшение координации, снижение болевого фона, снижение усталости на 48%.

Я выдохнул. Выключил инфразвук. Проверил дыхание — ровное. Ее рука — чуть потянулась во сне к груди. Спокойно. Это было движение человека, которому больше не больно постоянно.

В этот момент в замке повернулся ключ. Я быстро убрал инструменты, задёрнул штору, успел протереть увлажняющей салфеткой руки.

Инна вошла, сняла пальто, повесила его на вешалку и заглянула в комнату:

— Мама спит?

— Как младенец.

— Как ты это сделал?

— Секрет фирмы.

Она посмотрела на меня. Долго.

— Костя…

— Не сейчас. Давай просто… посидим рядом, пока мама спит.

Свет пробирался сквозь тюль, разливаясь по стенам мягким золотом. В квартире — тишина. Чайник уже давно вскипел, и на столе ждали два стакана с чаем. Один — с сахаром. Второй — без. Как всегда.

Раиса Аркадьевна пошевелилась. Не резко. Не от боли. Просто… проснулась. Она открыла глаза, посмотрела на потолок. Потом — на окно. Прислушалась к себе. И впервые за многие годы — счастливо улыбнулась.

Медленно согнула пальцы. Потом — кисть. Плечо. Подтянула колено. Не полностью, но уверенно.

— Я… снова… в теле, — выдохнула она. Не в голос, а как удивленное признание себе.

Инна вошла в комнату, не торопясь. На ней был её домашний халат, волосы собраны в пучок, глаза — чуть прищурены, но светлые.

Она замерла в дверях, как только увидела: Мама уже сидит. Сама. Руки на коленях. Ее губы тронула удивлённая улыбка.

— Мам?..

Раиса Аркадьевна повернула голову, медленно, впервые не через усилие, а по желанию:

— Помоги мне, доча… до кухни доехать.

— Конечно!

— … а потом не мешай. Я хочу сама себе чай налить.

На кухне я стоял у окна, пил чай и смотрел, как солнце касается краёв подоконника. Услышал звук — гладкий, почти бесшумный ход кровати-коляски. Развернулся. Раиса Аркадьевна въехала на кухню, как настоящий профи. Сделала аккуратный манёвр, нажала на кнопку, чуть приподняв спинку. Протянула руку, достала ложку, достала сахарницу, подняла крышку чайника. Инна стояла сбоку, как заворожённая.

Раиса глянула на неё, и с привычной сухой интонацией сказала:

— Чего застыла? Я делаю себе просто чай.

Инна усмехнулась. Смахнула уголком ладони под глазом.

Я поставил свой стакан и тихо сказал:

— С добрым утром.

Раиса Аркадьевна подняла взгляд.

— Спасибо. Но оно не просто доброе. Это моё первое настоящее утро за много лет. Спасибо тебе, Костя.

Я только кивнул. Потому что иногда слова — лишние.

И только «Друг» прозвучал в моей голове:

— Поздравляю. Первая фаза завершена.

— Ты спас одну жизнь. И изменил три.