Беглый

Глава 17

Утро воскресенья началось без суеты. Чайник тихо кипел. Радио не включал, не хотел отвлекаться, хотел чувствовать и слышать кожу.

На столе лежал аккуратно разложенный материал. Кожа — тонкая, гибкая, будто живая.

Обработана по всем рекомендациям «Друга». Промята, проглажена, разогрета теплом рук. Я работал вручную. Машинка помогала только на прямых участках. Воротник — сам. Рукав — сам.

Швы — двойные, но без утяжеления. Пояс — с потайной петлёй, по которой Инна точно спросит: «А зачем это?» Плащ рождался. Медленно. Верно.

В полвторого сходил в офицерскую столовую госпиталя. Поварихи уже знали меня — не как солдата, а как «того техника с верхотуры, что починил электродуховку и носа не задрал». Насчет этой духовки у меня были планы — сделать плавную регулировку температуры через тиристоры и добавить электронный термометр. А там глядишь, со временем будет процессорное управление поддержанием постоянной температуры в рабочей зоне и реле времени.

На раздаче сегодня, Людмила Семеновна. Фартук в горох, волосы под сеткой, глаза как у человека, который повидал сто с лишним обедов в день и ни один не забыл.

— О, а ты чего так в одиночестве?

— Работа.

— Воскресенье, милок. Люди в парк ходят, или в кино.

— А я — в скорняжий космос.

Она хмыкнула, положила борщ, пюре, шницель и предложила мне:

— Может, ужин тебе собрать? Я вечером мимо пройду. Принесу — с пылу с жару. Только скажи.

Я чуть улыбнулся.

— Спасибо, Людмила Семёновна. Очень по-доброму. Но я сегодня в ритме. На кураже. Один лишний запах — и строчка уйдёт.

Она оценила. Кивнула:

— Ну ладно. Я тебе бутеров настрогаю, с чаем будет что на ужин. Только не забывай про людей — даже если шьёшь мечту.

Я поблагодарил, взял после обеда бутеры в обычный армейский котелок и вернулся на техэтаж.

Заканчивал поздним вечером, уже под лампой. Последние швы легли как надо. Я прошёлся пальцами — чувствовалось: не ткань. Живое. Настоящее. Её. Повесил на плечики. Отступил.

Посмотрел.

И в тишине сказал:

— Готово. Завтра она уже пойдет в нем.

В понедельник я проснулся раньше обычного — не от будильника, а от тишины, наполненной ожиданием. Плащ висел на плечиках у окна и слегка шевелился от сквозняка, словно дышал.

Словно знал, что его скоро наденут.

Я протёр глаза, умывался долго, будто сам готовился к примерке. Еще раз проверил все строчки. Прошёлся ладонью по поясу. И понял — всё. Он готов. Больше ничего не надо трогать — лучшее враг хорошего.

Щелкает наконец замок двери. Я сразу понял — это она. Только у нее замок так щелкает — дважды. Инна вошла.

— Доброе утро.

— Доброе у меня. А у тебя — сейчас будет волшебное.

Я взял плащ, подал ей, как нечто священное. Она остановилась. Смотрела на него, потом на меня.

— Это… он?

— Он.

— Его можно…

— Его — тебе нужно.

Она медленно надела его. Пальцы дрожали едва-едва — не от холода. От важности момента. Я застегнул пояс. Отступил. Инна подошла к зеркалу. Долго смотрела. Молча. Очень молча.

Настолько, что даже «Друг» не подавал сигнала.

А потом она обернулась. Взгляд — глубокий, без защитный, и какой-то потерянный. Так смотрят не на одежду. Так смотрят на человека, который понял тебя раньше, чем ты себя.

— Ты сделал не плащ, — тихо сказала она.

— Ты сделал…

Я кивнул.

— Ты живая.

— В нём.

— Ты — как в эскизе. Только настоящая.

Она подошла ближе. Положила ладонь на мою грудь. Губы — близко. Голос — совсем рядом:

— Не теряй меня. Никогда.

— В свете только что сказанного, давай я тебя провожу до отделения?

Она в ответ только опустила веки.

Я спустился с ней вместе. На первом этаже был устойчивый запах сырой плитки. Обычное утро, обычный фоновый гул: тени белых халатов, перекличка шагов. Но когда она вышла из лифта и пошла по коридору, всё вдруг поменялось.

Сначала никто не понял, что произошло. Просто начали останавливаться взгляды. Потом — чуть дольше задерживаться на ее фигуре. И финалом — оборачиваться. И тут я понял: дело не в плаще.

Он просто осень удачно подчёркивал то, что уже было. Легкость походки. Предъявление себя. Линия ключицы, шея, подбородок, взгляд. Инна не шла — держала равновесие между собой и всем остальным.

— Костя, — позвал меня кто-то сзади. — А это кто?

Я обернулся:

— Медсестра. Инна.

— А что за плащ?..

— Подарок.

— Из ателье?

Я улыбнулся:

— Из… мастерской.

Он замер, кивнул. Даже не попытался спросить, где находится эта «мастерская». Видимо, понял — не для всех.

Инна всё это время молчала. Лишь чуть касалась моей руки пальцами — легко, будто касалась струны, натянутой между нами. У отделения она остановилась.

— Мне сюда.

— Я знаю.

— Вернёшься к себе?

— Вернусь. Но… сначала запомню этот момент.

Она улыбнулась — без повода, без фразы. И только тихо добавила:

— Я не чувствую себя как в одежде. Я как… в домике.

Я кивнул:

— Именно. Это и был мой замысел.

И пошёл обратно. Медленно. Один. Но с чувством, что за поворотом осталось уже сто пудов своё — надёжно, навсегда.

Несмотря на понедельник, делать особо было нечего. Все что было поломано — уже починено. Предупредив свое начальство, где меня искать пошел домой. Поднялся по лестнице медленно. В комнате — тепло. Плащ уже стал частью нашей с Инной истории.

Я сел. Раскрыл рабочий блокнот и стал набрасывать план комплексной модернизации существующего в госпитале диагностического медоборудования. В этот момент активировался «Друг»:

—10:17. Объект ГРИНШТЕЙН Н. А. вошла в здание Облсовпрофа. Состоялась встреча с мужчиной, установленным как Грицко Виталий Аркадьевич — накануне у него была встреча в парке, ужин в ресторане с объектом наблюдения.

Диалог — зафиксирован.

Объект получила две путёвки на 14 суток в Пицунду.

Сумма расчёта: 1000 рублей наличными.

Документы — в сумке объекта.

Оформлены как «служебный резерв».

В графе «получатель» — прочерк.

В графе «сопровождающий(ая)» — прочерк.

Дата выезда — через 9 дней.

Я замер, держась за карандаш. «Друг» продолжил, не меняя тона:

— Установлен владелец дачи, где объект наблюдения провел почти двое суток:

Котов Георгий Леонидович, 34 года.

Должность: Сотрудник Минской городской прокуратуры,

Статус: заместитель начальника отдела общего надзора.

Звание: советник юстиции.

Адрес проживания: ул. Розы Люксембург, д. 116, кв. 43.

Текущее местоположение: здание городской прокуратуры.

Участие: совещание по линии контроля за поднадзорными структурами.

Контакт с объектом Гринштейн — зафиксирован неоднократно.

Характер связи — личный, неофициальный.

Я отложил карандаш и блокнот в сторону. Сделал глоток воды. Встал, подошёл к окну. Минск за стеклом был обычным. Люди спешили, вороны садились на поручень лоджии напротив.

Я вернулся к столу.

— «Друг».

— Слушаю.

— Пакет данных по Гринштейн и Котову — в отдельную папку.

— Название?

— «Пицунда». Вариант 1.

— Принято. Шифрование активировано.

Я снова взялся за блокнот, и понял — теперь это уже не только моя берлога — это — штаб.

Зазвонил телефон. Снял трубку.

— Алло…

— Привет. Ты занят? — Инна.

— Только руками.

— Ну тогда слушай, забыла сказать утром. — В её голосе — смех, еле сдерживаемый. — Мама сегодня… сама сняла носки.

— Самостоятельно?

— Да. И потом пошла на кухню. Без палки.

— Ты врёшь.

— Вру как радостный человек.

— Сними.

— Уже сняла. Покажу вечером. Надо только пленку проявить и снимки напечатать. Уже сдала, в обед заберу.

Я замолчал. Говорить было нечего. Всё уже сказано ею.

— Спасибо тебе, Костя.

— Я только начал.

— Знаю. И ты даже не представляешь, как это…

— … меняет всё?

— Да.

Мы молчали. И это было лучше тысячи слов.

В среду, в одном из отчетов наблюдения был отражен разговор Гринштейн с нашим Абрамом Давидовичем. Дело было уже вечером.

Значит, скорее всего завтра старый еврей меня «случайно» встретит и поинтересуется моими планами.

Так оно и произошло. Я только что закончил настройку автоклава и шагнул в сторону лифта, как вдруг меня перехватил знакомый голос:

— Константин Витальевич, постойте, постойте… — Абрам Давидович.

Пиджак в клетку, портфель с кожаными углами.

— Как ви молодой человек, приняли решение?

Я усмехнулся:

— Завтра в конце дня буду у Натальи Ароновны.

В очередной сводке присутствовал телефонный разговор старого еврея и начальника техотдела АТС-26.

В пятницу после обеда, отпросившись со службы, я поехал к Наталье Ароновне на работу.

— Добрый день.

Я стоял у её стола, спокойно и ровно дыша.

— Здравствуйте. Я смотрю вы приняли решение?

Гринштейн подняла на меня взгляд — тяжелый, хозяйский, приученный раздавать команды.

— Да. — С этими словами я положил ей на стол нечто в крафтовом пакете, как человек, который уже принял все решения.

Осторожно открыв бумажный клапан, она увидела стандартную видеокассету.

— Что это?

— Это для вас, — сказал я. — Сугубо личное. Очень интересное кино. Советую посмотреть дома и желательно без свидетелей. — Она нахмурилась. И не дожидаясь от нее вопросов, вышел из кабинета.

— Что это? — Донеслось мне вслед.

«Ну что господа присяжные, занавес поднимается, представление начинается!»

— «Друг»! Усилить наблюдение за объектом и прокурором!

— Уже, медик-навигатор второго ранга.

Наталья Ароновна ехала домой с чувством тревожного раздражения, прятавшегося где-то между солнечным сплетением и висками. На заднем сиденье, в сумке из плотной кожи, лежала видеокассета. Не подписанная. Просто переданная ей этим… Борисенком. Без слов, без намёков. Просто поздоровался, протянул и ушёл. И это было хуже, чем шантаж с криком и угрозами. Он знал, что делает. Гринштейн очень хорошо разбиралась в людях, и именно поэтому уверенно занимала должность начальника техотдела который год подряд. И этот парень был по жизни спокойный, и сто процентов не лизоблюд. Как он без истерики и без показного рвения передал ей эту кассету. Она догадывалась что там… и тем самым местом понимала, что все серьезно. Она не очень-то верила тем кто вертится вокруг начальства и выступает без нужды на всяких собраниях и совещаниях. Это были бездари и болтуны. Бездельники. А этот молчун. Она любила мужчин-молчунов. Если друг молчун, это друг. Если враг, то это враг. Она уважала молчунов, у них есть чему поучиться.

Стук каблуков по лестничному маршу. Ключ в замок — поворот. Дверь — захлопнулась.

Включив свет в прихожей, она сняла плащ, югославские сапоги, скинула жакет и направилась прямиком в гостиную.

— Кассета… — пробормотала я себе под нос.

Вставила её в «Panasonic»,стоявший на серванте. Привычный щелчок, звук кассетного мотора. Мерцание. Экран заполнился черно-белыми тенями. Проявляется изображение, и на экране возникло её лицо.

Точнее — мой кабинет, она за столом. Передо ней — женщина лет сорока.

— … вы же понимаете, очередь — это надолго, а если хотите до конца месяца, то нужно… —

она четко услышала свой собственный голос.

Спокойный, усталый, но невероятно чёткий.

— … ну, пятьсот. Но с установкой. Гарантировано. — И она, берущая конверт, а потом пересчёт купюр под бумагами.

В горле резко пересохло, она не успела даже подумать, как села на край дивана.

На экране появился мужчина. Я помню его. Электрик с тракторного. Принёс пол косаря — за установку матери вдове ветерана, которых я ни разу в глаза не видела.

Кассета не просто показывала, она предъявляла. Каждое слово, каждый жест, передача купюр. Лица, суммы, детали:

— «Улица Пулихова, 11, квартира 32 — там бабушка, ей 78, но сын обещал принести шестьсот, если без очереди…» — передача коробки из под конфет, в которой деньги. И опять пересчет… она смеётся.

— «С Автозавода — это под мою личную ответственность, я с ним в санатории вместе была.»

Кофе в моей чашке остался недопитым, остывшим. Я даже не заметила, как принесла его. Просто сидела, как будто кто-то вынул из нее позвоночник.

На экране появилась она, утирающая лоб, и что-то говорящая…

С каждым кадром её лицо уходило в серую, липкую тень. В какой-то момент рука потянулась выключить, но остановилась и она заставила себя досмотреть до конца. Наталья Ароновна еще долго смотрела на темный экран.

Стоп. Пауза.

Только потом встала. Взяла сигарету. Затянулась. Глубоко. И прошлась по комнате, как зверь в клетке.

Наконец она подошла к телевизору и выключила его. На нее навалилось дикое, липкое молчание квартиры.

И вдруг — глухой, вязкий голос из глубины головы:

— Кто? Кто тебя снял? Когда? Как?

Ответа она не знала. Но знала главное: это не просто запись. Это вещдок.

Зазвонил телефон. Она вздрогнула, и метнулась, как крыса к норе.

— Да!

— Наташа, ты дома? — голос Котова, прокурорская зараза.

— Да, Георгий… Дома. Устала.

— У меня тут коньячок. И вопросик, неофициальный. Может, подскочишь?

— Нет. Нет, извини. Голова болит.

— Ты чего такая? С тобой всё в порядке?

Она посмотрела на выключенный уже телевизор, потом на видеомагнитофон.

«Нет. Уже — не в порядке. Никогда уже не будет так, как прежде.»

— Всё нормально. Просто… Надо отдохнуть.

— Ладно, если что — я рядом.

Женщина положила трубку и вдруг впервые за много лет почувствовала страх, настоящий. Не за должность, не за карьеру. За себя.