Башня мертвых

XXVIII. Все как там, только здесь

Ричард метнул плоский камушек, и тот сделал четыре блинчика на водной глади. Река петляла меж холмов, неся на своем иссиня-черном теле черные листья мертвого древа.

— Как же их много. Никогда столько не видел.

— Чем выше поднимаешься, тем их больше, — ответил мне брат.

За спиной поодаль гремела деревушка. Там сейчас пир на весь мир. Словно все эти существа решили в последний раз повеселиться перед смертью. На дерево рядом с нами взобрался дивный паренек лет десяти на вид. Он сидел на ветке и метал взгляд повсюду, словно впервые видел эти края и восхищался ими. Через реку напротив нас покачивалась стая рогоза, будто грозя кому-то черными головами.

— Во тьме веками сеют смуту корабли! Черные, как сталь, черные, как ночь они! Из мрака рождены древнейшим древом, таковы узники, посланники беды!

Я смотрел на брата с восхищением. Как легко лились из его уст стихи… как легко из них лилась эта красота, завернутая в слова!

— Их ни счесть на горизонте, горд их на рассвете блик. Волнуйся же ты сине море, ибо их штандарт горит! — продолжил я.

Брат улыбнулся:

— Мне даже грустно, что я не застал каким здоровским поэтом ты вырос!

— Ты много чего не застал.

— Например?

— Смерть нашей матери и смерть отца.

— Отчего же они умерли?

— Думаю, от старости.

— Замечательная смерть! Раньше я думал, что нет ничего хуже дожить до тех лет, когда не можешь взять в руки перо, но теперь мне кажется это самая что ни на есть героическая смерть. Сколько нужно воли и тяги к жизни, чтобы прожить нашу ужасную, полную горестей человеческую жизнь!

— Я бы обиделся на тебя за такие слова, но ты уже мертв, так что нечего тут раскисать.

Хотя, конечно, на этого Ричарда я очень сильно обиделся.

— Пройдемся еще немного?

— Конечно.

По тропе вдоль реки. По зыбкому бережку, смотря куда наступаю. Под сводом плачущих ив. Дальше легче, свернули на грунт. Брат раскинул руки, вдохнул покрепче, я сделал так же, и мы друг дружке улыбнулись. Рядом с ним я чувствовал себя ребенком. Тем самым младшеньким из Арденского семейства, смотрящего на взрослых глазами яркими, горящими! Глаза взрослых всегда казались мне пустыми и безжизненными. Не то что у моих друзей. Я боялся, что когда вырастет и брат, его мотыльки тоже потухнут, оставив лишь пару тлеющих угольков… но, когда он вырос, я увидел в его зрачках пламя такой силы, какая способна спалить весь мир. Вот и я вырос. И мои глаза, — эти два крошечных уголька, — зажигались так же ярко, как и его, но только здесь и сейчас, пока он рядом. Я не хочу плакать. Не хочу плакать, смотря ему вслед. Он так легко идет, словно под ногами не земля, а облака, сами несущие его вдаль, к границам мироздания.

Мы остановились. Словно брат вспомнил нечто очень важное, о чем, как он считал, не мог забыть.

— Кстати, почему ты пришел в башню? — спросил он, почесав нос.

— А должна быть какая-то причина?

— Согласен, не всегда она нужна. Получается, просто так? Не для того, чтобы убить Смерть не для того, чтобы спасти людей или не потому, что был в себе слишком самоуверен и хотел славы?

— Получается… просто так.

Он подумал немного. А затем взглянул на меня серьезно. Казалось, его взгляд проник в самую мою душу.

— А как же испытать судьбу? Воспротивится ей? Не от всепоглощающего чувства одиночества? Не из-за того, что искал смерти?

Я покачал головой, глупо улыбаясь.

— Я очень хорошо разбираюсь в людях.

— Я знаю.

— Ха! Так вот каков ты, КРАУ АРДЕН! Мы с тобой совсем не похожи, но кровные узы делают свое дело!

Я рассмеялся. Да, это правда.

— Здесь нам придется проститься, если будет возможность, я снова тебя навещу. — Ричард передал мне серебряную брошь в виде пера, — Она ненастоящая, и как только ты пойдешь дальше, она рассыпится. Но хорошенько запомни ее. Если когда-нибудь ты найдешь подлинную, то она обязательно приведет тебя ко мне. А тогда… кто знает?

Я с почтением принял этот кратковременный подарок:

— Обязательно найду. И тогда… никто не знает, что будет тогда.

— Ха! Хорошо! Тогда ступай, боюсь твоим спутникам потребуется помощь. Не каждый день увидишь мертвых родственничков. А я еще посмотрю на реку. Тянет меня природа.

Мы обнялись и пожали руки. Я ушел с мыслью, что никогда больше его не увижу. За весь вечер я так и не сказал ему ни разу, как сильно его люблю. Но иногда не нужно никаких слов. Я знаю, что он и так все понял.

Празднество стихало. А я все шел и думал. Кто все эти люди, пришедшие к нам, словно во сне? Неужели это души, которые когда-то забрала Смерть, а теперь выставившая их нам на показ? Должно быть, ты очень цинична. А еще умелый манипулятор. Просто ли ты охраняешь свои владения без чувств и других людских спутников, или ты похожа на своих слуг? Сейчас я хочу узнать это больше всего на свете. Увидеть тебя. Поговорить. Может быть, я схожу с ума… Но ты нужна мне.

— У нас проблема, Крау. — сказал мне Альтер, когда я встретил его у указателя. — Но для начала ответь мне. Ты готов идти дальше?

— А у меня есть выбор?

— В тебе я не сомневаюсь. Недавно ты уже доказал, что готов.

— Так что за проблема?

— Эленмер… Элен не хочет уходить.

Я посмеялся, а затем затих, уловив дурной настрой эльфа:

— То есть как это не хочет?

— Она заперлась в доме вместе с той рыжей девчонкой и сказала мне убираться. Я думаю, она серьезно настроена.

Я сжал в кулаке брошь:

— И что ты собираешься делать?

— Выбить к чертям ту хлипкую дверь, вырубить ее и тряхануть, когда все это будет позади.

— Идет. Но для начала соберем всех. — мы двинулись к деревне, — А сам-то ты как?

— Поговорил недолго с матушкой и отцом. Они счастливы здесь. Помирились. Все у них хорошо. И я им здесь ни к чему. Думаешь, в прошлый раз все было так же? Может мы просто спим?

— Нет, Альтер. Как я это понял… иллюзии можно построить, исказив души живых. Но если это мертвецы, их иллюзии искренни и подлинны.

— Хочешь сказать матушка и правда меня любит? И поэтому продала? А отец? Он решил меня не искать, потому что думал, что в другом месте я счастлив?

— Люди совершают глупости и очень часто думают, что ничего правильнее в жизни они не совершали.

— Чушь все это. Но переубеждать не буду.

Мы нашли Рондо в таверне. Он заливал вновь пережитое горе вином. Мы с Альтером поддержали его, сполна выпив. Раньше Альтер экономил наши запасы, ведь алкоголь на эльфа не действовал, но теперь он мог позволить себе пропустить кружечку другую просто так.

— Попросил прощения? — обратился я к Рондо.

— Спрашиваешь еще… но за такое не прощают.

— Бог простит, — вяло произнес Альтер, — А нам пора.

Что же, мечи при нас, дух отсутствует, но это та вещь, без которой мы и так обходились. Следовательно, пора отправляться. Впереди нас ждет смерть, как всегда. И ничто, кроме нее.

— Ну и где этот дом? — спросил я, торопясь.

— Вон тот, с красной крышей.

Я постучал в дверь:

— Элен, это Крау. Не хочешь поговорить?

Тишина. Вот что происходит, когда ты обременен кровными узами, ты теряешься в закоулках собственного разума, ты не являешься собой, а лишь несчастной копией, обреченной на привязанность к живым или мертвым.

— Может проще окно? — предложил Рондо.

— Нет, давайте дверь, — настоял Альтер.

Я проверил. Она была почти хлипкой.

— Ты бы и сам с ней справился.

— Знаю, просто мне уже тяжело держать себя в руках. А вы, если что меня поддержите.

Рондо улыбнулся и понимающе кивнул. Тяжело быть убийцей.

Рондо взял добрый разгон и вышиб дверь с петель. Местные, судя по всему, живут в таком мире друг с другом, что не заботятся о безопасности. В конце концов, что грозит уже мертвым?

На первом этаже краснел камин и стоял неубранный стол, полный всякой пищи. Я быстро нашел глазами лестницу — по ней уже поднимался Альтер. Мы пошли следом. Второй этаж был скорее чердаком, чем полноценной комнатой. Всюду лежали игрушки. Деревянный конь с густой соломенной гривой, раскрашенные в цвета радуги шары, вязанные куклы. Лунный диск приветливо горел в крошечном круглом окне, разделенном крестовой рамой.

А они играли на полу. Элен и младшая сестра, умершая когда-то на ее руках. Впервые я видел столько радости на этом несчастном лице. Обычно она была по-детски взрослой. Говоря по-детски, я имею ввиду, что она была такой взрослой, какой бы представлял взрослость маленький ребенок. Недавно ей снился кошмар (ей всегда снятся только кошмары), тогда мы с Альтером впервые отчетливо услышали имя той загадочной маленькой девочки, по которой так тоскует ее душа. «Эри… не уходи…» — много раз повторяла она. Альтер тогда взял ее за руку и не отпускал до самого утра. Он действительно любил ее. Может по-своему, как любят те, кого никогда не любили.

Эленмер культями держала куклу и, нежно ее обнимая, приговаривала, как сильно любит ежа воина (у него была своя же иголка вместо шпаги).

Альтер сел на стул рядом с ними. Он закрыл лицо руками, чего-то ожидая. Мне так и хотелось напомнить ему: «нам просто нужно хорошенько ударить ее по голове».

Я уместился рядом с Элен и Эри. Эри улыбнулась мне, а я ей, дав серебряную брошь в виде перышка слишком уж большой птицы. Пока она разбиралась с новой игрушкой, я обратился к Эленмер:

— Слышал, ты хочешь остаться, — я собрал всю серьезность во взгляде, — Это точно та судьба, которой ты желаешь?

— Если пойду дальше, то наверняка умру. Если останусь здесь, с Эри, то скорее всего тоже умру, но проведу последние мгновения с ней. Сам бы ты что выбрал, Крау? Был ли у тебя настолько любимый человек, встречи с которым ты желаешь больше всего на свете? Что если бы он был здесь?

— Он сказал бы мне проваливать отсюда да поскорее, — я улыбнулся, вспомнив своего братца, — Мне кажется, если ты просто сейчас пойдешь с нами, оставив позади еще один свой страшный сон, то у нас будут шансы. Если же ты остаешься, то обрекаешь нас на верную смерть. Я могу представить, как дорога тебе Эри. Но подумай сама, не предаешь ли ты таким образом ту настоящую Эри?

— Я чувствую, что она настоящая. Она помнит, как умерла…

Элен через силу подавила поток слез, так желавший вырваться на свободу. Может быть… лучше бы она заплакала.

— Хорошо, допустим это так. Но что, если именно она всадит в тебя нож? Или может быть умрет раньше тебя? Каково это снова пережить ее смерть?

— Я найду как решить эту проблему.

Элен трагично мне улыбнулась. И все мне стало понятно. Я ненавидел таких людей.

— Теперь ты меня послушай. Я — калека, — она помахала у меня перед лицом культями, — Вы будете двигаться быстрее, если не придется за мной ухаживать. Также будет на один рот меньше…

— Заткнись!!! — прокричал Альтер. Эри испугалась от неожиданности и захныкала. — Не желаю больше этого слушать!!! Я думал, что мы!.. Что мы… Я думал, что ты… неважно…

Альтер поднялся с места и пошел вниз. Я услышал, как на первом этаже перевернулся стол и как застучали сапоги по упавшей двери.

— Ему никогда не понять меня, а мне никогда не понять его, — сказала Элен, — И так и должно быть. Иначе бы это называли магией, а не то, что умею я.

Эри протянула мне серебряную брошь, утирая слезы рукавом голубенькой рубашечки.

— Не забирайте сестренку, — попросила она, но не жалостливо, — У всех здесь есть друзья и родные, а у меня все это время никого не было…

Я взял рыжую девочку за руку:

— Я обещаю, что мы не заберем Элен, если ответишь мне на два вопроса. Договорились?

— Что за вопросы, Крау?

— Все нормально, Элен. Самые безобидные, — я вновь обратился к Эри, — Скажи мне, как давно вы все здесь?

— Около полугода. Я так думаю…

Примерно столько же, сколько и мы.

— Хорошо, спасибо. Теперь еще один. Живет ли здесь высокий дядя с каштановыми волосами и в черном балахоне?

— Я таких не знаю. Хотя сегодня видела похожего…

— Ясно, спасибо, — я пригрозил ей пальцем, — Так, защищай свою глупую старшую сестренку! Обещаешь мне?

Эри хихикнула:

— Обещаю!

Я улыбнулся. Что же, по крайней мере, я что-то узнал. Рондо, судя по всему, был не против уйти без Элен. У него всегда было свое отличное мнение на любой вопрос. Позже обязательно поинтересуюсь у него, почему ему так плевать. Ни слова я больше не сказал Элен. Во мне засела жуткая обида, сродни предательству. В спине у меня не торчал кинжал, но в сердце, пожалуй, был именно он.

Мы нашли Альтера в добром здравии у входа. Казалось, он никогда не знал такую женщину, как Эленмер. Вот и славно. Осталось только обрадовать Вивай, что больше у нее нет конкурентов. Где она, к слову? Стояла уже глубокая ночь, большинство людей отдыхало в своих домах, пока какая-то часть продолжала пить и гулять. Я решил сам поискать ее, оставив Альтера и Рондо собирать вещи. Раз у нас была такая возможность, нужно было взять с собой как можно больше даров, оставленных Смертью этим несчастным людям на краю мироздания.

Под вывеской «Всего понемногу» стояла с грустным видом девушка. Я сразу узнал в ней родственницу Рондо. Это она нашла его ранее, и именно ее он убил много лет назад. Красива, как апрель… или май.

— Вы же друг Рондо? Верно? Я видела вас вместе… — голосок тонкий-тонкий, почти воздушный.

— Верно.

— Не могли бы вы ему кое-что передать? — девушка протянула мне свернутую записку, обмотанную серебряной цепью с кулоном в форме звезды. — Но только не сейчас… Когда будете далеко отсюда.

— Почему же, леди, вы сами не сделаете этого? И почему нужно сделать это позже? — я вытащил из ее крепкой хватки записку и кулон.

— Здесь нет никакого дурного помысла, я просто хочу, чтобы успокоилась его душа, — девушка сложила руки в молитве, а в глазах ее белели черные бусинки, — Если он прочтет письмо сейчас, то наверняка захочет остаться. Я не хочу удерживать его. Я верю, что он обретет счастье, если продолжит путь.

— А что с ним бы случилось, если бы он остался?

— Я не знаю… мы живем здесь уже давно и не задаемся лишними вопросами. Просто радуемся тому, что у наших жизней появилось продолжение.

— Ясно. Я передам. Спасибо.

Она поклонилась мне. Все время за нами наблюдал из-за угла какой-то паренек. Наверняка тот самый ни в чем неповинный ухажер, которого казнили вместо Рондо.

Опросив половину деревни, я смог разузнать, где засела со своей родней чертовка Вивай. Дом этот был самым роскошный в деревне, что в который раз подтвердило мои догадки о происхождении нашей неритки. Фасад был украшен кустящимися люпинами, а на подоконниках цвели фиалки. И тут я сообразил кое-что. Я вернулся назад и прикупил у центрального перекрестка цветов у спящей торговки. Взял корзинку с фиолетовыми гортензиями и положил вместо нее свою серебряную цепочку, которую нашел в доме снов.

Если придется ее уговаривать, делать это стоит по-кавалерски. Девушка не видела своих родителей много лет. Из-за их внезапной кончины она страдала долгие годы и лелеяла в колыбели сознания мечту о мести. Готова ли она отказаться от того, к чему стремилась всю жизнь, когда к ней вернется отнятое судьбой? Я бы отказался. Принципы, устои, постулаты, обещания, надежды, вера — все эти вещи просто наша выдумка. Взяв эти цветы, я положил на их место серебро. Просто забрать то, что тебе нужно — все равно, что обокрасть мертвеца. На войне нам часто представлялась ситуация так поступить. Но ни я, ни мой отряд не делали этого. Возможно, кто-то бы мог прожить чуть дольше, если бы не мой принцип, если бы не моя сделка с совестью. Сейчас же все просто. Мне нужны цветы, но не нужно серебро. Вот и нет никаких проблем… Если только торговка жива. А ведь она мертва! Мертва и все тут! Получается, прежде чем забрать у мертвеца тельняшку, я сунул ему горсть монет. Какой ему прок от этих монет? Тем более, что я почти уверен, что все здесь скоро…

На стук никто не отозвался. Мне уже начало это надоедать. Я спрятал цветы за спину и снова уведомил о своем прибытии.

…

Ладно, я вхожу. Надеюсь, Вивай уже перестала плакать, а родители достаточно ее утешили.

…

В просторном помещении весело множество картин. Все они были написаны на сюжеты реально происходящих исторических событий. В углу, под чучелом оленя висела совсем свежая, описывающая битву при Орилее, в которой я участвовал. И что же, как участник, я могу ответственно вам заявить, что художник выплеснул при помощи кистей на полотно полную ложь. На картине была изображена победа Шордана.

Дальше — просторная комната для гостей. В ней я заприметил дорогой диван, на котором сохранились пятна крови. Кожа, покрытая жидкостью жизни, переливалась на свету масляного канделябра. Я обхватил пальцами рукоять меча. Готовясь к худшему, я скользнул по бордовому ковру и приоткрыл дверь в трапезную.

Завтра будет важный поединок. Ночь. У тебя в кармане немного денег, как раз, чтобы купить пинту-две пива. Нужно немного успокоиться. Выпить. Трактирщик подает тебе счастливые кружки. Ты берешь их и с довольным видом шагаешь к своему столу, побитому и ссохшемуся… На тебя случайно наталкивается ребенок, и ты проливаешь свой драгоценный ужин. Он извинился и убежал. Но что тебе от его извинений?.. Ты сидишь печальный за столом, а потом найдя в себе силы, идешь домой. И вот в тебе просыпается крупица радости. На самом деле, все хорошо. Придешь рано домой, ляжешь спать. Ты проснешься без похмелья, полный сил и раздраженный. То, что нужно для боя. Оставишь очередного урода дрочить бороду и точить зубы. Так у нас в юсдисфале говорят про проигравших! А на вырученные деньги загуляешь на неделю. Снимешь Мартин, да хоть вместе с Рьямой и будешь всю ночь веселиться, пока барабанщик в сердце стучит и лучник в члене стреляет! Но сегодня, да… без выпивки. Ты прости уж жизнь, она всегда хочет как лучше. Вот они, радость и горе слитые воедино…

Радость и горе. Радостно и горестно было видеть убитых мать и отца Вивай.

Они лежали на полу в луже крови, проткнутые по многу раз в шею, живот, голову и ноги. За длинным столом, на другом конце сидела Вивай. Понурив голову, она сжалась, как комок и не издавала ни звука. Но она дышала…

Когда я подошел, она подняла голову. Я поставил перед ней на стол корзинку с цветами. Взгляд пустой, безжизненный. Я подтолкнул ее бедром, и она уступила мне немного места на широком стуле, больше походившем на трон. Я обнял ее, взял в кольцо рук.

— Мама любила гортензии. — сказала она шепотом.

Большое окно было плотно зашторено красным тюлем. От огня камина шло тепло. Оно обволакивало нас, как заботливая мать бы обнимала своих грешных детей. Отсюда хорошо было видно кухню. За прозрачными, позолоченными по краям дверцами серванта таилась роскошная посуда, часть которой лежала на столе. Еда была нетронута.

Вивай тяжело вздохнула. Все тело ее подрагивало в такт еле сдерживаемым всхлипам. Я нежно провел рукой по ее волосам и она, наконец, расплакалась. Я крепко прижал ее к груди. Рубашка впитывала теплые слезы, а я грустно смотрел на окровавленную рапиру, лежавшую у порога.