Ассасин 1: миссия в Сараево

Глава 4 Испытание

К вечеру, когда мы вернулись в казарму после ужина, я почувствовал приятную усталость от насыщенного дня. Лебединский развалился на кровати с томиком Пушкина, Белозерский что-то записывал в толстую тетрадь, а Римский-Корсаков чертил какие-то схемы на листе бумаги.

— Знаете, господа, — произнес Лебединский, не отрываясь от книги, — а ведь наша профессия удивительно похожа на литературу. Сплошные выдуманные истории и перевоплощения.

— Только последствия несколько серьезнее, чем плохая рецензия, — заметил Жедринский, чистивший свой револьвер.

В дверь постучали. Вошел знакомый вестовой, рядовой Семенов с неизменно серьезным выражением лица.

— Господин поручик Бурный, — доложил он, вытягиваясь в струнку, — полковник Редигер приказал немедленно прибыть к нему в кабинет.

Воцарилась тишина. Все подняли головы, с любопытством глядя на меня.

— Интересно, — протянул Лебединский. — И что бы это могло означать? Особое внимание начальства к нашему выздоравливающему товарищу?

— Может, проверяют последствия травмы, — предположил Белозерский.

— А может, наоборот, убедились, что голова работает как часы, — усмехнулся Жедринский.

Я встал, поправил мундир и последовал за вестовым.

Кабинет полковника Редигера располагался на втором этаже главного штабного здания, в конце длинного коридора, выстланного красной ковровой дорожкой. Двойные дубовые двери украшены медными ручками и табличкой «Полковник А. М. Редигер».

Я здесь уже был пару раз до этого.

Семенов постучал и отошел в сторону.

— Войдите! — раздался знакомый голос.

Я вошел в просторный кабинет с высокими потолками и тремя большими окнами, выходящими на плац. Последние лучи заходящего солнца окрашивали комнату в золотистый свет. Стены обшиты темным дубом до половины высоты, выше шли обои глубокого зеленого цвета.

За массивным письменным столом из карельской березы сидел Редигер, изучавший какие-то документы. Стол покрыт зеленым сукном и заставлен всевозможными предметами: чернильным прибором из малахита, бронзовой статуэткой двуглавого орла, хрустальным пресс-папье и несколькими фотографиями в серебряных рамках.

Справа от стола стоял высокий сейф немецкой работы, его черная эмаль поблескивала в свете настольной лампы с зеленым абажуром. Слева книжные шкафы с томами военных уставов, карт и исторических сочинений за стеклянными дверцами.

На стенах висели большие карты Европы и западных губерний империи, унизанные цветными булавками. Рядом портреты императора, начальника генерального штаба армии и фотографии полковника с сослуживцами в различных гарнизонах. В углу стояли скрещенные сабли под георгиевскими лентами.

Особое внимание привлекал угловой столик красного дерева, на котором располагался самовар, фарфоровый сервиз и ваза с сушками. Рядом стояло кожаное кресло с высокой спинкой, а на полу лежал небольшой персидский ковер с затейливым узором.

— Господин полковник, поручик Бурный прибыл по вашему приказанию, — доложил я, вытягиваясь по стойке смирно.

— Вольно, Александр Николаевич. Присаживайтесь вон в то кресло. — Редигер указал на удобное место у чайного столика. — Чаю желаете? Или предпочитаете что-то покрепче?

— Чай будет в самый раз, господин полковник.

Редигер поднялся и принялся хлопотать у самовара. Его движения были размеренными, почти ритуальными. Он ополоснул заварочный чайник кипятком, насыпал ложку душистого чая, залил горячей водой.

— Знаете, Александр Николаевич, я всегда считал чаепитие лучшим способом располагать людей к откровенному разговору, — сказал он, ставя передо мной тонкую фарфоровую чашку в золотистом подстаканнике. — Что-то в этом ритуале успокаивает нервы и проясняет мысли.

Я осторожно отпил горячий чай, крепкий, с легким привкусом бергамота.

— У меня для вас есть интересное предложение, — продолжал полковник, устраиваясь в кресле напротив. — Точнее, не предложение, а задание. Первое настоящее испытание ваших способностей.

Он достал из ящика стола толстую папку и положил ее на колени.

— Не буду долго томить вас, а сразу перейду к делу. В Варшаве существует студенческий кружок, который называет себя «За освобождение Польши». Официально они изучают польскую литературу и историю, обсуждают вопросы национальной культуры. Неофициально — мечтают о независимости и не исключают радикальных методов ее достижения.

Редигер открыл папку и показал мне несколько документов с подробными описаниями молодых людей.

— Руководитель кружка некий Ежи Домбровский, студент юридического факультета, сын участника восстания шестьдесят третьего года. Идеолог — Казимир Пулавский, изучает историю, мечтает о «Великой Польше от моря до моря». Есть еще Стефан Коваль, студент-химик, и Анна Залуская, она переводит патриотические стихи.

Я внимательно изучал описания, запоминая детали.

— Ваша задача, — продолжал полковник, — проникнуть в этот кружок, завоевать доверие участников и выяснить, насколько далеко заходят их планы. Есть подозрения, что они могут готовить какие-то акции протеста или даже более серьезные действия.

— Понял, господин полковник. А легенда прикрытия?

— Молодой офицер, разочаровавшийся в существующем порядке после Цусимы и Девятого января. — Редигер налил себе чай и задумчиво помешал серебряной ложечкой. — Вы служите в штабе, имеете доступ к информации, но постепенно приходите к выводу, что империя обречена. Ищете единомышленников среди тех, кто тоже недоволен режимом.

— А не покажется ли подозрительным, что русский офицер интересуется польскими делами?

— Наоборот, это вполне логично. После революционных событий многие думающие люди задаются вопросами о будущем империи. Поляки — образованная нация, у них есть чему поучиться в вопросах организации сопротивления. — Редигер прихлебнул чай. — К тому же у вас есть прекрасный повод для знакомства. Интерес к польской культуре, желание изучать язык.

Он достал из папки еще несколько документов.

— Встречаются они в кафе «Под орлом» на улице Новый Свят. Довольно публичное место, что говорит об их незнании основ конспирации. Руководство кафе сочувствует польскому движению, но пока никаких радикальных действий замечено не было.

— Сколько времени у меня есть?

— Два дня на установление контакта, еще пять дней, максимум неделя, на получение конкретных результатов. — Редигер закрыл папку. — Главное завербовать надежного информатора из их числа. Лучше всего кого-то из второго плана, не лидера, но имеющего доступ к планам группы.

Я допил чай и поставил чашку на блюдце.

— А что, если обнаружится действительно серьезная угроза? Планы терактов или восстания?

Редигер внимательно посмотрел на меня.

— Интересный вопрос, Александр Николаевич. Что бы вы предприняли в такой ситуации?

— Доложил бы вам для принятия решения.

— Правильно. Но представьте, что времени на доклад нет, ситуация критическая, под угрозой жизни невинных людей. Готовы ли вы взять ответственность на себя?

Я почувствовал, что это не просто гипотетический вопрос, а важная часть экзамена.

— Готов, господин полковник. Интересы государства выше личных колебаний.

— Отлично. — Редигер кивнул с одобрением. — Еще один вопрос. Эти молодые люди искренне верят в свои идеалы. Они будут доверять вам, возможно, считать другом. Готовы ли вы обманывать людей, которые открыли вам душу?

Вопрос прямой и жесткий. В прошлой жизни мне приходилось обманывать и убивать людей, которые считали его союзником. Но сейчас я не Халим, а Александр Бурный, для которого честь не пустой звук, и мне нужно найти правильные слова, чтобы убедить полковника в своей игре.

— Сожаление — роскошь, которую разведчик не может себе позволить, — ответил я. — Если их планы угрожают безопасности государства, личные симпатии не должны влиять на исполнение долга.

Редигер улыбнулся, той особой улыбкой человека, который получил именно тот ответ, которого ожидал.

— Превосходно. Вы хорошо понимаете суть нашей работы. — Он встал и подошел к сейфу. — Теперь практические детали.

Полковник достал из сейфа конверт и несколько предметов.

— Вот документы на имя Александра Борисова, мелкого чиновника из губернского города, бывшего офицера. Достаточно невзрачная личность, чтобы не привлекать внимания. Деньги на расходы, не экономьте, но и не сорите. Адрес квартиры, которую мы сняли для вас в студенческом районе.

Он протянул мне небольшой медальон на цепочке.

— А это для экстренной связи. Если возникнет опасность, оставьте медальон в условленном месте. Через два часа с вами свяжется наш человек.

— Где условленное место?

— Католический костел Святой Анны. Есть там исповедальня в левом приделе, оставите медальон за иконой святого Станислава. — Редигер вернулся в кресло. — Но надеюсь, до этого не дойдет. Считайте это страховкой.

Я спрятал медальон под рубашку, ощущая холодок металла на коже.

— Есть еще одна деталь, о которой должен вас предупредить, — продолжал полковник, снова наливая чай. — В польских кружках иногда появляются провокаторы из охранки. Люди, которые подстрекают к радикальным действиям, чтобы потом сдать всю группу с поличным. Будьте осторожны, не все, кто призывает к действию, совершенно искренние в своих намерениях.

— Как их распознать?

— Обычно они слишком активно толкают к немедленным действиям. Настоящие революционеры осторожны, провокаторы торопливы. — Редигер задумчиво покрутил ложечку в стакане. — К тому же провокаторы плохо знают детали польской истории, путаются в именах и датах.

— Понял. А начинать с завтрашнего дня?

— Именно. Утром получите увольнительную, переоденьтесь в штатское и отправитесь знакомиться с польской Варшавой. — Полковник встал, давая понять, что разговор окончен. — Удачи вам, Александр Николаевич. Надеюсь, это задание станет первым шагом к большой карьере в нашем деле.

Я поднялся и вытянулся по стойке смирно.

— Постараюсь оправдать доверие, господин полковник.

— Уверен в этом. И помните, если все пройдет успешно, вас ждут гораздо более интересные задания. Возможно, даже за пределами империи.

Редигер проводил меня до двери, и я вышел в пустой коридор с ощущением, что моя жизнь снова кардинально изменилась.

Анна Залуская покинула кафе «Под орлом» с тяжестью на сердце, которая стала ее постоянной спутницей с того мрачного дня восемь лет назад, когда мир ее семьи рухнул под грохот сапог и выстрелы карательного отряда.

В то майское утро 1906 года казаки генерала Скалона ворвались в их небольшое имение под Лодзью, обвинив отца в укрывательстве участников Кровавой среды, тех самых двадцати пяти отчаянных революционеров, что дерзнули напасть на полицейский участок и на несколько часов заставили трепетать всю губернию.

Станислав Залуский действительно дал приют троим раненым бойцам Боевой организации Польской социалистической партии, спрятал их в подвале старой конюшни, кормил и лечил, пока те не окрепли достаточно, чтобы продолжить путь. Но предатель нашелся, местный староста, торговавший жизнями соплеменников за звонкую монету и покровительство властей.

Пятнадцатилетняя Анна смотрела из окна мансарды, как отца волокут во двор, как командир карательного отряда, молодой ротмистр с лицом херувима и душой палача, зачитывает приговор. Выстрел прозвучал одиночно, хлестко, оборвав мольбы матери и детский крик младшего брата Юзефа. Отец упал лицом в аккуратно подстриженную траву, которую выполол от сорняков два дня назад.

Мать, Каролина Залуская, урожденная Чарторыйская, не пережила потрясения. Сердце ее остановилось через три месяца, не выдержав горя и позора. Десятилетний Юзеф умер следующей зимой от дифтерита, потому что не было денег на лечение, имение конфисковали, а родственники отвернулись, боясь навлечь на себя гнев властей.

Саму Анну ожидала иная участь. Когда казаки обыскивали дом, один из них, рыжий урод с многочисленными оспинами на лице, оттащил ее в амбар и принялся рвать платье. Спасло лишь то, что подоспел ротмистр, спасший девушку не из жалости, а из боязни огласки. Расстреливать помещика было делом обычным, но изнасилование дворянской дочери могло вызвать ненужные вопросы в губернском центре.

Теперь, восемь лет спустя, Анна шла по майской Варшаве, где липы на Краковском предместье только начали покрываться молодой листвой, где в витринах магазинов красовались модные парижские наряды, недоступные польской сироте, живущей на скудное жалованье переводчика.

Город готовился к лету. На Висле появились первые прогулочные пароходы, в Лазенковском парке зацвели каштаны, а на Театральной площади рабочие устанавливали афишные тумбы для летнего сезона.

Анна была невысокой девушкой, едва достигала плеча среднему мужчине, с тонкой фигуркой, которую подчеркивало скромное серое платье из дешевой шерсти. Но что сразу привлекало внимание, так это ее глаза, темно-синие, почти фиолетовые, с золотистыми искорками, которые вспыхивали, когда речь заходила о Польше и ее страданиях. Волосы каштанового цвета она носила собранными в простой узел на затылке, лицо было бледным, но правильным, с прямым носом и упрямо очерченным подбородком, выдававшим стойкий характер.

Одевалась Анна скромно, почти бедно, но со вкусом. Серое шерстяное платье было старомодным, но чистым и аккуратно заштопанным. Воротничок и манжеты, белоснежные и накрахмаленные на тонкой шее, простой серебряный крестик, единственное, что осталось от материнских украшений. Перчатки латаные, но на руках они сидели безупречно. Ботинки начищены до блеска, хотя подметки стерлись почти до дыр.

В руках она держала небольшую сумочку из черной кожи, тоже наследство от лучших времен, и сборник стихов Мицкевича в дешевом издании, который она читала в кафе, пока официант не начал намекать, что пора бы и заказать что-то существенное.

Анна направлялась к книжной лавке пана Ковальского на Краковском предместье, где можно найти не только официально разрешенные тома, но и те сокровища польской мысли, которые власти предпочитали держать подальше от народа. Старый Ковальский, участник восстания шестьдесят третьего года, сумевший избежать сибирской каторги лишь благодаря заступничеству влиятельной тетки, тайно торговал запрещенной литературой, понимая, что кормит огонь, который когда-нибудь спалит русское владычество.

Лавка «Новый свет» помещалась в подвале старинного дома, принадлежавшего когда-то воеводе Мазовецкому. Узкие окошки едва пропускали дневной свет, зато керосиновые лампы создавали уютную атмосферу, располагавшую к неторопливому изучению корешков с запретными именами. Здесь можно было найти «Книги народа польского» Мицкевича, исторические труды Лелевеля, стихи Словацкого и даже подпольные брошюры современных революционеров.

Спустившись по каменным ступеням, истертым ногами многих поколений читателей, Анна толкнула тяжелую дубовую дверь, украшенную медным гербом с орлом, и вошла в царство книг, где пахло кожей переплетов, типографской краской и тем особым ароматом старой бумаги, который всегда навевал на нее воспоминания о библиотеке в родительском доме.

Пан Ковальский, сухонький старик с седыми усами и прищуренными близорукими глазами, поднял голову от счетной книги и кивнул Анне с той особой теплотой, которую он приберегал для постоянных покупателей запретной литературы.

— А, панна Залуская, — прошептал он, оглядываясь на дверь, хотя посетителей в лавке было немного. — Что-то давненько не заглядывали. Есть для вас кое-что интересное, только вчера получил.

Анна благодарно улыбнулась и принялась рассматривать полки, где между томиками официально разрешенной русской классики прятались настоящие сокровища. Она искала новый перевод «Дзядов», старый экземпляр совсем истрепался от частого перечитывания, а жить без Мицкевича немыслимо.

В дальнем углу лавки, у полки с историческими сочинениями, стоял молодой мужчина в штатском платье, темном костюме хорошего покроя, который сразу выдавал в нем человека не из простых. Он листал толстый том в кожаном переплете, время от времени делая пометки в блокноте.

Анна мельком взглянула на него и поморщилась. Лицо незнакомое, но типичное, правильные русские черты, светлые волосы, серые глаза под прямыми бровями. Очередной чиновник или офицер в отставке, который от скуки решил приобщиться к польской культуре.

Таких она видела множество. Они появлялись в лавке Ковальского с видом снисходительных покровителей, покупали «Пана Тадеуша» в русском переводе и потом рассказывали в салонах, как глубоко понимают «польскую душу». Анна терпеть не могла подобных визитеров и старалась держаться от них подальше.

Незнакомец, видимо, почувствовав ее взгляд, обернулся и слегка поклонился с той учтивостью, которую преподавали в кадетских корпусах. Анна холодно кивнула в ответ и отвернулась, демонстративно углубившись в изучение корешков на ближайшей полке.

Но молодой человек оказался из настойчивых.

— Простите, — раздался за спиной негромкий голос с едва заметным провинциальным акцентом, — не подскажете ли, есть ли здесь что-нибудь из Лелевеля? Интересует «История Литвы и Руси до унии с Польшей».

Анна обернулась, готовая отрезать что-то колкое о том, что русским господам лучше читать русских авторов, но неожиданно увидела в руках незнакомца книгу, которая заставила ее пересмотреть первое впечатление. Это была «История Польши» Нарушевича, труд, который мало кто из русских вообще знал по названию, не говоря уже о том, чтобы читать.

— Лелевеля здесь найти трудно, — ответила она осторожно. — Его сочинения не слишком популярны среди широкой публики.

Молодой человек улыбнулся, и эта улыбка оказалась неожиданно теплой, лишенной той покровительственной снисходительности, которой Анна ожидала.

— Понимаю. Но мне действительно интересна его точка зрения на раздел унии. Особенно в контексте современных событий. — Он понизил голос. — После всего, что происходило в последние годы, хочется понять исторические корни происходящего.

Что-то в его тоне заставило Анну присмотреться внимательнее. Говорил он осторожно, но искренне, и в глазах было что-то… понимающее? Грустное? Она не могла точно определить.

— Вы историк? — спросила она, слегка оттаивая.

— Не совсем. Скорее, человек, который пытается разобраться в том, что происходит вокруг. — Он протянул руку. — Александр Борисов. А вы, если не секрет?

— Анна Залуская, — ответила она, пожимая протянутую руку.

— Залуская? — Его глаза слегка расширились. — Не родственница ли князей Залуских? Тех, что основали знаменитую библиотеку?

Анна удивленно моргнула. Мало кто из русских знал историю ее рода, а уж тем более помнил о библиотеке Залуских, одном из величайших книжных собраний Европы, которое французы разграбили в 1794 году.

— Дальняя, — призналась она. — Очень дальняя. От былого величия остались только фамилия и любовь к книгам.

— Зато какая фамилия, — серьезно сказал Александр. — И какое наследство. Библиотека Залуских была чудом света.

Они разговаривали уже минут десять, когда дверь лавки с грохотом распахнулась. На пороге возникли двое мужчин в темной форме, один высокий, с холодными серыми глазами, второй приземистый, с лицом бульдога. На их фуражках поблескивали жандармские кокарды.

— Проверка! — рявкнул высокий, входя в лавку размашистым шагом. — Всем оставаться на местах!

Пан Ковальский побледнел как полотно, но попытался сохранить достоинство.

— Господа жандармы, у меня все в порядке, имеются все документы на товар…

— Документы посмотрим, — оборвал его бульдог, направляясь к прилавку. — А пока проверим, что читают ваши покупатели.

Анна почувствовала, как ледяной комок подступил к горлу. В ее сумочке лежал томик Мицкевича, не самая запрещенная книга, но достаточная для неприятностей. А что если высокий жандарм обратит внимание на полки с действительно опасной литературой?

Александр Борисов тоже напрягся, и Анна заметила, как он быстро сунул свой блокнот во внутренний карман. Их глаза встретились, и в этот момент между ними возникло странное понимание.

Понимание людей, которые вместе очутились в опасности.