Ассасин 1: миссия в Сараево

Глава 13 Срыв

Ротмистр Павел Константинович Зотов сидел в своем кабинете на втором этаже Варшавского охранного отделения и смотрел на папку с грифом «Совершенно секретно».

Май. Середина мая 1914 года. За окном расцветала весна.

Каштаны на улице Шуха покрылись белыми свечами соцветий, воздух теплый и свежий, девушки в светлых платьях гуляли под зонтиками от солнца.

А на его столе лежал план операции «Губернатор». Двадцать три страницы детальной разработки, которую он координировал последние четыре месяца. Срок исполнения — первое июня. Через две недели.

Провокация покушения на варшавского генерал-губернатора во время его визита в университет. Студенческий кружок «За освобождение Польши» должен был стать прямым исполнителем.

Бомбы с дефектами, которые не взорвутся. Покушение провалится, губернатор останется цел, но сам факт даст охранке повод для массовых арестов. Двадцать три имени в списке. Показательный процесс. Образцово-показательная операция, которая должна была принести Зотову звание майора.

Все было готово. Агент номер двести сорок семь, Крупский, методично подталкивал студентов к радикальным действиям. Оружие приготовлено. Сроки согласованы с полковником Медведевым.

И вот, записка. Срочная. От самого Крупского.

«Необходима встреча. Срочно. Проблемы с операцией».

Зотов закурил папиросу, глубоко затянулся.

Проблемы. После недавнего провала с типографией на Грохувской, когда печатников кто-то предупредил за сутки до облавы, он приказал установить слежку за Крупским.

Агент номер триста двенадцать докладывал регулярно. Никаких подозрительных контактов, никаких странностей. Крупский вел себя безупречно.

Но что-то не давало покоя ротмистру. Интуиция, выработанная годами службы. Крупский слишком спокоен, слишком уверен. Как человек, который уже принял решение и теперь просто исполняет роль.

Дверь кабинета открылась. Вошел пристав.

— Господин ротмистр, агент Крупский прибыл.

— Веди.

Крупский вошел уверенной походкой, закрыл за собой дверь и остановился перед столом. Одет как обычно. Рабочая блуза, потертые брюки, сапоги. Образ кузнеца с Праги. Но лицо слегка напряженное, во взгляде читалась тревога.

— Добрый день, господин ротмистр.

Зотов не ответил. Молча смотрел на агента, давая нарасти напряжению. Старый прием. Дать человеку почувствовать дискомфорт.

Но Крупский не нервничал. Просто стоял и ждал.

— Садись, — наконец произнес Зотов, кивнув на стул.

Крупский сел, положил руки на колени.

— Ты писал о проблемах, — начал ротмистр, не отрывая взгляда от агента. — Какого рода?

Крупский медленно выдохнул, словно собираясь с мыслями.

— Операция «Губернатор» под угрозой, господин ротмистр. Студенты узнали о провокации.

Тишина.

Зотов застыл с папиросой в руке. Пепел медленно падал на стол, но он не заметил.

— Повтори, — произнес он очень тихо.

— Два дня назад вернулся Домбровский. Ежи Домбровский, лидер кружка. Он был в Кракове две недели, встречался с эмигрантами. — Крупский говорил ровно, четко, как на допросе. — Собрал всех на экстренное совещание в кафе «Под орлом». Правжа, без меня и этого новенького, Борисова. Я потом узнал. Домбровский сказал, что до него дошли слухи. О том, что охранка готовит провокацию. Подталкивает их к покушению на губернатора, чтобы потом арестовать всех.

— Слухи, — повторил Зотов. Голос его был ледяным. — Откуда слухи?

— Он не сказал точно. Упомянул какого-то человека в Кракове, у которого есть связи в Варшаве. Кто-то из сочувствующих, кто имеет доступ к информации. — Крупский посмотрел Зотову в глаза. — Домбровский осторожный. Он не назвал имя источника другим студентам. Но он уверен, что информация достоверная.

Зотов медленно поднялся со стула. Прошелся к окну, встал спиной к Крупскому. Смотрел на улицу, где мирно текла жизнь. Трамваи, прохожие, торговцы. Обычный майский день.

Мысли в его голове проносились с бешеной скоростью.

Утечка. В операции такого уровня — утечка.

Кто? Полковник Медведев? Исключено. Он сам инициатор. Кто-то из штаба? Маловероятно. Список посвященных ограничен. Сам Крупский? Возможно.

Но если Крупский предатель, зачем ему самому докладывать об утечке? Логичнее было бы просто сорвать операцию тихо, не привлекая внимания.

Или это игра? Двойная игра?

Зотов медленно обернулся. Посмотрел на Крупского долгим, изучающим взглядом.

— И что ты предпринял? Ты пытался хоть как-то исправить?

— Я потом попытался убедить их, что это паранойя. Что Домбровский слишком осторожен, видит заговоры там, где их нет. — Крупский пожал плечами. — Пулавский поддержал меня. Коваль тоже склонялся к тому, чтобы не верить слухам. Но Домбровский непреклонен. Он приказал всем прекратить любые контакты с подозрительными людьми. Запретил обсуждать какие-либо радикальные действия. Сказал, что кружок уходит в глубокое подполье, самое меньшее, на месяц.

Зотов снова подошел к столу, сел, закурил новую папиросу. Молчание затягивалось. Крупский сидел неподвижно, ожидая реакции.

— Ты веришь Домбровскому? — наконец спросил ротмистр.

— Не знаю, — честно ответил Крупский. — Может, это правда. Может, просто его обычная подозрительность. Но факт в том, что теперь кружок насторожен. Любая попытка подтолкнуть их к действиям будет встречена с недоверием. Они ждут подвоха.

Зотов затянулся, выпустил дым через нос.

— Твоя рекомендация?

— Отложить операцию, — сказал Крупский твердо. — Дать им успокоиться. Подождать месяц, может, два. Пока они не расслабятся. А потом запустить новый план. Другой, который они не будут ждать.

Правильно. Разумно. Логично.

Слишком логично для агента-провокатора, который должен был довести студентов до покушения любой ценой.

Зотов откинулся на спинку кресла, скрестил пальцы на груди.

— Ты понимаешь, что эта операция готовилась четыре месяца? Что полковник Медведев лично курирует ее? Что от успеха зависят карьеры многих людей, включая твою и мою?

— Понимаю, господин ротмистр. — Крупский не отводил взгляда. — Но провал операции будет хуже, чем отсрочка. Если мы попытаемся действовать сейчас, когда они насторожены, студенты просто откажутся. Или, что еще хуже, сбегут. Тогда мы потеряем их всех. А так, есть шанс вернуть контроль.

Логика. Холодная, трезвая логика.

Зотов долго молчал. Очень долго.

Внутри него нарастала ярость, медленная, холодная, как лед.

Четыре месяца кропотливой работы. Четыре месяца тщательной подготовки. И вот, какой-то информатор в Кракове, какие-то слухи, и все летит к чертям.

Он хотел швырнуть папиросу в лицо Крупскому. Хотел выхватить «Наган» и приставить к его виску. Хотел закричать, что это предательство, что Крупский играет в двойную игру, что он сам источник утечки.

Но Павел Зотов не кричал. Никогда. Двенадцать лет службы научили его контролировать эмоции.

Он медленно затушил папиросу в пепельнице. Посмотрел на Крупского.

— Хорошо, — произнес он ровным голосом, без единой эмоции. — Твоя рекомендация принята. Я доложу полковнику Медведеву об изменении обстоятельств. Операция «Губернатор» откладывается до особого распоряжения.

Крупский едва заметно расслабился.

— Спасибо, господин ротмистр.

— Не благодари, — отрезал Зотов. — Это не прощение. Это тактический отход. — Он наклонился вперед, и его серые глаза впились в лицо агента. — Но если я узнаю, что ты имеешь отношение к этой утечке… если я узнаю, что ты предатель… — Он не закончил фразу.

Крупский побледнел, но выдержал взгляд.

— Я верен присяге, господин ротмистр. Я служу вам шесть лет. Моя репутация чиста.

— Была чиста, — поправил Зотов. — До провала с типографией. До этого. — Он постучал пальцем по столу. По папке с операцией «Губернатор». — Одна случайность — невезение. Две — закономерность. Понимаешь?

— Понимаю.

— Тогда иди. Продолжай работу. Наблюдай за кружком. Докладывай о каждом шаге Домбровского. О каждом слове. Понял?

— Так точно.

— Свободен.

Крупский встал, кивнул и вышел из кабинета. Дверь тихо закрылась за ним.

Зотов остался один.

Он сидел неподвижно несколько минут. Потом медленно поднялся, подошел к сейфу в углу кабинета, открыл его ключом. Достал графин с коньяком и стакан. Налил, выпил залпом. Потом еще один.

Ярость.

Чистая, холодная ярость.

Кто-то сорвал его операцию. Кто-то слил информацию в Краков. Кто-то сделал так, что четыре месяца работы пошли прахом.

Крупский? Возможно. Но доказательств нет. А без доказательств — только подозрения.

Зотов налил третий стакан, но не выпил. Просто держал в руке, смотрел на янтарную жидкость.

Полковник Медведев тоже будет в ярости. Он требовал результатов, а теперь вместо громкого дела получит отчет о провале. Кто-то за это ответит. Кто-то должен ответить.

И Зотов найдет этого кого-то. Обязательно найдет.

Он вылил коньяк обратно в графин, закрыл сейф. Сел за стол, достал чистый лист бумаги. Обмакнул перо в чернильницу.

«Агент 247 — Крупский И. Подозрение усиливается. Требуется непрерывное наблюдение. Проверить все контакты за последние три месяца. Выявить возможные связи с краковскими эмигрантами. Доложить лично мне. Приоритет максимальный».

Подписал. Поставил печать.

Если Крупский чист, это подтвердится. Если виновен, он ответит.

Павел Зотов не прощал предательства.

Никогда.

Явочная квартира на Грохувской встретила меня привычной затхлостью и запахом старой краски. Пустой подвал, из которого я помог эвакуировать типографию, теперь служил местом встреч с Крупским. Безопасное, известное только нам двоим, вдали от любопытных глаз охранки и кружка.

Я пришел первым, как всегда. Спустился по скрипучим деревянным ступеням, зажег керосиновую лампу, которую держал здесь специально для таких случаев. Желтый свет выхватил из темноты голые кирпичные стены, пустые столы, пятна краски на полу, следы поспешной эвакуации. Сел на пыльный ящик у стены и стал ждать.

Крупский появился через десять минут. Спускался он медленно, тяжело, как человек, несущий непосильную ношу. Лицо его было серым, под глазами залегли тени.

Он выглядел старше своих тридцати двух лет. Шесть лет работы провокатором выжгли его изнутри, а последние недели двойной игры довершили разрушение.

— Здравствуй, Иван, — сказал я спокойно.

Он кивнул, достал из кармана помятую пачку дешевых папирос, прикурил дрожащими руками. Затянулся глубоко, выпустил дым в полутемный потолок.

— Сделано, — произнес он хрипло. — Я встречался с Зотовым два часа назад.

— И?

— Сказал, что студенты узнали о провокации. Что Домбровский вернулся из Кракова с какими-то слухами об операции «Губернатор». — Крупский затянулся снова, пепел упал на пол. — Предложил отложить операцию. Дать кружку успокоиться, потом разработать новый план.

Я внимательно смотрел на него, оценивая каждое слово, каждую интонацию.

— Как он отреагировал?

Крупский усмехнулся, коротко, без радости.

— Как ты думаешь? Он был в ярости. Я видел это по глазам, хотя он держал себя в руках. Четыре месяца работы псу под хвост. — Он замолчал, глядя на тлеющий кончик папиросы. — Он подозревает меня. Не говорит прямо, но я чувствую. После того провала с типографией за мной следят.

— Ты осторожен?

— Стараюсь. Но долго так продолжаться не может. — Крупский посмотрел на меня, и в его глазах была усталость. — Рано или поздно он найдет зацепку. И тогда…

Он не закончил фразу. Не нужно.

Мы оба знали, что ждет разоблаченного провокатора, который сам стал предателем. Подвал на Шуха. Допросы. Пытки. Медленная смерть.

— Главное, что операция сорвана, — сказал я. — Студенты в безопасности. Это то, ради чего ты согласился работать на меня.

Крупский криво усмехнулся.

— Искупление. — Он затушил окурок о кирпичную стену. — Думаешь, это искупает шесть лет предательства? Сотни людей, которых я отправил в тюрьмы? Витольда Заремба, шестнадцатилетнего мальчишку, которого добили прикладами?

— Нет, — честно ответил я. — Не искупает. Ничто не искупит. Но это начало. Первый шаг. Вернее, уже второй. Дорога складывается из таких шагов.

Он долго молчал, глядя в темноту подвала.

— А что дальше? — спросил он наконец. — Что ты хочешь от меня теперь?

Я помолчал.

— Зотов согласился отложить операцию?

— Да. Сказал, что доложит полковнику Медведеву об изменении обстоятельств. — Крупский закурил новую папиросу. — Но он недоволен. Очень недоволен. Если будет еще один провал, мы встретимся в подвале на Шуха.

— Что еще обсуждали?

— Он приказал мне продолжать наблюдение за кружком. Докладывать о каждом шаге Домбровского. О каждом слове. — Крупский затянулся. — Особенно его интересуют связи с краковскими эмигрантами. Он хочет выяснить, кто слил информацию об операции.

— Хорошо, — кивнул я, продолжая писать. — Ты будешь делать вид, что расследуешь утечку. Скоро я подброшу тебе нужные сведения. Которые отведут от тебя подозрения.

Крупский поднял голову, посмотрел на меня удивленно.

— Какие сведения?

— У меня есть кое-какие идеи. — Я не стал вдаваться в детали. — Зотов никогда не найдет источник утечки.

Крупский покачал головой.

— Ты играешь в опасную игру.

— Мы оба играем, — поправил я. — И ставки высоки для обоих.

Он не стал спорить. Просто курил и смотрел в темноту.

— Что еще нужно знать? — спросил я.

— Зотов упомянул, что после провала операции «Губернатор» начальство потребует результатов. Любых результатов. — Крупский затушил вторую папиросу. — Он намекнул, что возможны аресты по другим делам. Просто чтобы показать эффективность работы. Случайные люди, которых легко обвинить.

Я внимательно посмотрел на него.

— Имена?

— Пока нет. Но Зотов наверняка поднимет список «подозрительных элементов». Люди, которые попали в поле зрения охранки, но против которых недостаточно улик. Теперь улики будут сфабрикованы.

Я отметил это себе. Редигеру нужна такая информация. Имена невиновных, которых собираются арестовать для отчетности. Это можно использовать как для спасения конкретных людей, так и для компрометации охранки в будущем.

— Хорошо. Когда будут имена, сообщишь немедленно. — Я потер озябшие ладони. — Теперь о кружке. Как Домбровский?

— Насторожен. Параноидально насторожен. — Крупский достал новую папиросу, но не закурил, просто вертел в пальцах. — После возвращения из Кракова он запретил любые обсуждения радикальных действий. Сказал, что кружок уходит в глубокое подполье минимум на месяц. Только книги, дискуссии, теория. Никаких контактов с подозрительными людьми.

— Он имел в виду тебя?

— Возможно. Он всегда относился ко мне с осторожностью. — Крупский наконец закурил. — Но прямо не говорит. Слишком умный для этого. Знает, что если я действительно провокатор и почувствую опасность, могу исчезнуть или, что хуже, донести на них раньше времени. Кстати, тебя он тоже подозревает. Будет проверять.

— А Пулавский? Коваль? Анна?

— Пулавский поддержал Домбровского. Сказал, что осторожность никогда не помешает. — Крупский выдохнул дым. — Коваль колеблется. Он горячий, хочет действовать, но подчиняется лидеру. Анна… Анна смотрит на него как на героя. Она доверяет ему больше всех.

Я почувствовал знакомую тяжесть в груди. Анна. Искренняя, честная, верящая в справедливость.

Она доверяла мне, а я использовал это доверие. Манипулировал ее чувствами, втирался в кружок через нее. Классический прием разведки, найти эмоционально уязвимую цель и использовать ее как вход.

— Хорошо, — сказал я, отбрасывая эмоции. — Продолжай работать как обычно. Не давай повода Домбровскому усилить подозрения. Веди себя как осторожный, но преданный член кружка. Понял?

— Понял.

— И еще одно. — Я посмотрел ему в глаза. — Если Зотов вызовет тебя еще раз и начнет давить сильнее, ты знаешь, что делать?

Крупский кивнул медленно.

— Отрицать все. Ссылаться на случайности. Играть роль верного агента, которому просто не везет.

— Правильно. И помни, я слежу за тобой. Если попытаешься меня сдать, я узнаю раньше, чем ты дойдешь до Зотова. — Это ложь, конечно. Я не мог следить за ним постоянно. Но он должен верить в это. Страх лучший контролер, чем любая слежка.

Крупский усмехнулся горько.

— Не беспокойся. Мне незачем тебя сдавать. Если ты упадешь, я упаду вместе с тобой. Зотов убьет меня за провал типографии и операции «Губернатор». Нет, мы теперь в одной лодке, Борисов. Или как там тебя на самом деле зовут.

Я не ответил. Не его дело знать настоящее имя.

— Иди, — сказал я. — Следующая встреча через три дня, в обычное время. Если что-то срочное, условный знак у костела Святой Анны.

Крупский кивнул, затушил папиросу и поднялся. Направился к лестнице, потом остановился у первой ступени, не оборачиваясь.

— Скажи честно, — произнес он тихо. — Что случится со мной, когда твоя операция закончится? Когда ты уедешь отсюда? Меня просто бросят подыхать, как бродячего пса?

Я долго молчал, взвешивая ответ.

— Не знаю, — сказал я наконец. — Это зависит от многих факторов. Но я постараюсь обеспечить тебе выход. Если ты продолжишь работать честно.

Крупский кивнул, так и не обернувшись.

— Спасибо за честность.

Он поднялся по лестнице и исчез в темноте. Я остался один в подвале, глядя на тлеющий окурок его последней папиросы.

«Предатель предателей», — подумал я. «Человек, который предавал шесть лет, а теперь предает предательство. Кто он? Злодей, ищущий искупления? Или жертва системы, которая ломает людей?»

Не мое дело судить. Моя задача использовать его. Как я использовал всех остальных.

Пулавский пришел в костел Святой Анны ровно в девять вечера, как я и просил в записке, оставленной ему через условный знак, начертанный мелом на стене университета. Незаметная метка, которую мог прочесть только он.

Костел почти пуст в этот поздний час. Только две старушки молились у алтаря, да пономарь ходил между рядами, гася свечи. Я сидел в дальнем приделе, в полутьме, и ждал.

Пулавский вошел осторожно, оглядываясь по сторонам. Увидел меня, направился к скамье. Сел рядом, снял очки, протер их платком нервным жестом. Надел обратно.

— Вы звали, — тихо произнес он.

— Да, — кивнул я, глядя на распятие над алтарем. — Спасибо, что пришел, Казимир.

— У меня был выбор? — В его голосе прозвучала горечь. — После той ночи на складе Повонзковской я понял, что у меня больше нет выбора. Вы спасли мне жизнь. Вы держите меня за горло.

Я повернулся к нему, посмотрел в глаза.

— Я не держу тебя, Казимир. Ты свободен уйти в любой момент. Просто тогда кружок останется без защиты. И в следующий раз, когда вас подтолкнут к чему-то опасному, я не смогу предупредить.

Пулавский молчал, глядя на руки, сжатые в кулаки на коленях.

— Что вы хотите на этот раз?

— Информацию. — Я оперся о спинку скамьи. — Расскажи о встрече с Домбровским. О том, что он говорил после возвращения из Кракова. После того, как мы ушли с Крупским.

Пулавский медленно выдохнул.

— Ничего необычного. Сказал, что услышал тревожные слухи. О том, что охранка готовит провокацию против нашего кружка.

— Он назвал источник этих слухов?

— Нет. Только упомянул какого-то человека, у которого есть связи в варшавской полиции. — Пулавский подозрительно посмотрел на меня. — Это вы?

— Не важно, — уклончиво ответил я. — Важно, что Домбровский поверил в эту информацию. Как отреагировали остальные?

— Анна была потрясена. Коваль сначала не поверил, но Ежи убедил его. — Пулавский помолчал.

— И что решили?

— Уйти в подполье на месяц минимум. Никаких радикальных разговоров, никаких подозрительных действий. Только теория, дискуссии, книги. — Пулавский снял очки снова, протер. — Ежи сказал, что если в кружке действительно есть провокатор, он себя выдаст, когда поймет, что ничего не выходит.

Умно. Домбровский осторожный и проницательный лидер. Именно поэтому охранке пока не удавалось его арестовать.

— А Крупский? Как он себя ведет теперь?

— Тихо. Осторожно. — Пулавский надел очки обратно. — Он согласился с решением Ежи. Сказал, что действительно, лучше переждать. Но я вижу, что он напряжен. Что-то его беспокоит.

«Еще бы не беспокоит», — подумал я. «Он балансирует между двумя пропастями. С одной стороны Зотов, который подозревает предательство. С другой — Домбровский, который может раскусить провокатора».

— Хорошо, — сказал я. — Ты продолжай наблюдать. Особенно за Крупским. Если заметишь, что он пытается подтолкнуть кого-то к действиям, немедленно сообщи мне.

— А если он не провокатор? — спросил Пулавский. — Если вы ошибаетесь?

Я посмотрел ему в глаза.

— Все возможно, Казимир. Может, Крупский вовсе не агент охранки. Я не знаю этого наверняка. — Я не стал говорить, что знаю это точно, потому что сам завербовал его и теперь контролирую. — Но скоро мы узнаем точно.

Пулавский долго молчал, переваривая мои слова.

— Вы играете опасную игру, пан Борисов. Или как вас там на самом деле зовут.

— Ты, Казимир, не узнаешь моего настоящего имени, — усмехнулся я. — Так безопаснее для всех.

— Для вас, вы хотите сказать.

— Для всех, — повторил я твердо. — Чем меньше ты знаешь, тем меньше сможешь рассказать, если тебя возьмут.

Он вздрогнул, услышав это.

— Вы думаете, меня могут арестовать?

— Всегда есть риск. — Я положил руку на его плечо. — Но я делаю все, чтобы этого не произошло. Именно поэтому мне нужна твоя помощь. Понимаешь?

Пулавский медленно кивнул.

— Понимаю. — Он поднялся со скамьи. — Что-то еще?

— Нет. Иди. Будь осторожен. И помни, если что-то случится, оставь условный знак у университета.

Он кивнул и направился к выходу. Возле прохода между скамьями остановился, обернулся.

— Пан Борисов… Александр… Вы спасли нас от той ночи на складе. Вы готовите что-то еще, чтобы отвести от нас беду. Вы защищаете нас от охранки. Я это чувствую. — Он помолчал. — Но я все равно не понимаю, почему? Какая вам выгода?

Я долго смотрел на него, взвешивая ответ. Не мог же я сказать, что это делается для того, чтобы завоевать их полное доверие.

— Справедливость, — сказал я наконец. — Я обещал тебе справедливость, Казимир. И держу слово.

Он кивнул, не совсем убежденный, но принимая этот ответ. Вышел из костела, и дверь тихо закрылась за ним.

Я остался один в полутемном приделе. Свечи догорали, отбрасывая последние отблески на старинные иконы. Пономарь ушел, и теперь только две старушки все еще молились у алтаря, склонив седые головы.

Я прикрыл глаза, размышляя над полученной информацией.

Двойная агентура. Я контролировал обе стороны. Знал, что планирует охранка. Знал, как реагируют студенты. Управлял ситуацией, как кукольник управляет марионетками на нитях.

Операция «Губернатор» сорвана. Кружок в безопасности. У меня два информатора вместо одного.

Через Крупского я получу полный список всех провокаторов охранки в Варшаве. Двадцать три имени, бесценная информация для Редигера. Я знаю методы работы охранного отделения, их тактику, их слабые места.

Задание выполнено. Более чем выполнено.

Но почему-то я не чувствовал удовлетворения.

Я поднялся со скамьи, подошел к алтарю. Зажег свечу перед иконой Богоматери, не из религиозности, а из уважения к традиции. В Аламуте нас учили уважать все религии, потому что все они были инструментами контроля над людьми.

«Кто я?» — подумал я, глядя на мерцающее пламя. «Защитник? Манипулятор? Спаситель? Хищник?»

Халим ибн Ахмад, ассасин из Аламута, убивал врагов клинком в ночи. Это было честно. Прямо. Понятно.

Александр Бурный, офицер русской военной разведки, ломал судьбы людей, играя на их страхах, надеждах, слабостях. Крупский предает свою службу, потому что я нашел его болевую точку. Пулавский предает товарищей, потому что я спас ему свободу и жизнь. Анна доверяет мне, потому что я манипулирую ее чувствами.

Это современная разведка. Это то, чему меня учил Редигер. Это то, что я должен делать ради высших целей, чтобы предотвратить войну, спасти тысячи жизней, служить интересам России.

Но цена…

Цена — души людей, которыми я манипулирую.

Я погасил свечу, развернулся и вышел из костела в майскую ночь. Варшава спала, только редкие фонари освещали пустынные улицы. Я зашагал к своей комнате на Сенаторской, где меня ждал письменный стол, чернила и бумага.

Завтра с утра я начну готовить отчет для Редигера. Сухой, точный, без эмоций. Факты, имена, даты. Результаты операции. Список завербованной агентуры. Информация о методах работы охранки.

Полковник будет доволен. Очень доволен.

А я…

Я буду жить дальше с этим грузом.

Я свернул на Сенаторскую, поднялся по лестнице в свою комнату. Зажег лампу, сел за стол, разложил бумаги.

Начал писать отчет.

Хладнокровно. Профессионально. Без лишних эмоций.

Как и положено офицеру военной разведки Российской империи.