Ассасин 1: миссия в Сараево

Глава 20 Обустройство

Артамонов помолчал, изучая молодого человека напротив. Спокойное лицо, ровное дыхание, руки без дрожи. Или он прекрасный актер, или действительно не боится. А может, и то, и другое.

— Александр Николаевич, — заговорил он тише, наклоняясь через стол, — я должен быть честен с вами. Ситуация хуже, чем думает Петербург. Я знаю Балканы. Я прожил здесь десять лет. Видел, как растет напряжение, как копится ненависть. Сербы жаждут мести за аннексию Боснии. Австрийцы жаждут раздавить сербский мятеж раз и навсегда. Между ними нет места для компромисса. Война неизбежна.

Он помолчал, подбирая слова.

— Ваша задача отсрочить ее. Дать России время. Два года, три, пять, сколько получится. Каждый месяц мира — это сотни новых орудий, тысячи обученных солдат, километры железных дорог. Это шанс на победу вместо катастрофы. Вы понимаете масштаб ответственности?

Молодой человек кивнул, но в глазах его мелькнуло что-то, что Артамонов не смог определить. Не страх, не сомнение. Что-то другое. Древнее знание? Усталость души?

— Я понимаю, господин подполковник. И я выполню задачу. — Он помолчал, потом добавил тише: — Но я должен знать все. Расскажите мне о «Черной руке». Не то, что написано в досье. То, что вы видели своими глазами. Как они работают. Кого вербуют. Как принимают решения. Где их слабые места.

Артамонов откинулся на спинку стула, прикрывая глаза. Воспоминания поплыли перед ним, темные и кровавые.

— «Черная рука» — это не просто террористическая организация, — начал он медленно. — Это идея, воплощенная в структуру. Идея Великой Сербии, объединяющей все южнославянские земли от Адриатики до Черного моря. Ради этой идеи они готовы на все. Буквально на все.

Он открыл глаза, посмотрел на молодого человека.

— Организация основана в тысяча девятьсот одиннадцатом году полковником Драгутином Дмитриевичем. Официальное название — «Уједињење или смрт», «Объединение или смерть». Название «Черная рука» уже придумали враги, но они приняли это название. Структура конспиративная, ячеистая. Центральный комитет из девяти человек. Региональные ячейки по пять-семь человек. Исполнители знают только своего непосредственного начальника, никого выше.

— Классическая конспирация, — негромко заметил молодой человек. — Эффективно против провалов.

— Именно. За три года существования австрийцы раскрыли всего две ячейки. Обе в Боснии, обе случайно. Остальные работают безнаказанно. — Артамонов понизил голос еще больше. — Вербуют молодежь. Студентов, гимназистов, молодых офицеров. Ищут обиженных, злых, фанатичных. Тех, кто видел, как австрийцы унижают сербов. Тех, кто потерял родных в подавлении демонстраций. Тех, у кого нет будущего и нечего терять.

Он вспомнил досье на Милована Чабриновича, убитого позавчера австрийскими офицерами после убийства гауптмана Шульца. Двадцать четыре года, отец убит австрийскими жандармами в восемьсот девятом, мать умерла от горя, сестра служит в доме австрийского офицера. Ненависть, кристаллизованная в чистом виде.

— Процесс вербовки многоступенчатый, — продолжал Артамонов. — Сначала наблюдение. Кандидата изучают месяцами. Проверяют семью, связи, политические взгляды. Потом первый контакт, обычно через книжную лавку или кафану. Разговор о политике, о славянском единстве, о борьбе с угнетателями. Если кандидат откликается, его приглашают на «собрание друзей». Там продолжают обработку. Дают читать запрещенные листовки, показывают протоколы с описаниями зверств австрийцев. Разжигают ненависть.

— А потом клятва, — тихо сказал молодой человек, и в голосе его прозвучала странная уверенность, словно он сам участвовал в подобном. — Ритуал посвящения. Кинжал, оружие, священная книга. Клятва кровью. Психологическое давление, ощущение избранности, принадлежности к тайному братству.

Артамонов посмотрел на него с удивлением.

— Вы читали об этом?

— Читал, — ответил молодой человек уклончиво. — И кое-что видел. Тайные общества работают по схожим принципам во всех странах и во все времена.

Это было правдой, но что-то в том, как он это сказал, заставило Артамонова насторожиться. Словно молодой поручик говорил не как наблюдатель, а как участник.

Но участник чего? В России нет организаций, которые использовали бы подобные методы… Или все-таки есть?

Артамонов решил не копать глубже. У каждого агента свои секреты. Главное, чтобы он выполнял задачу.

— Клятва да, — подтвердил он. — Проводится в подвале или изолированном помещении. Ночью, при свечах, для драматического эффекта. После клятвы новый член получает задание. Обычно сначала мелкое. Передать письмо, наблюдать за кем-то, распространить листовки. Проверка на надежность. Потом задания серьезнее. Поджог, взрыв, наконец — убийство.

Он достал из кармана футляр для сигары, открыл, предложил молодому человеку. Тот отказался, слегка качнув головой. Артамонов закурил, выпустил дым к потолку.

— Слабые места у них есть, — продолжал он задумчиво. — Первое — фанатизм. Члены организации настолько преданы идее, что теряют осторожность. Второе — молодость исполнителей. Юноши девятнадцати-двадцати лет, горячие, неопытные, делают ошибки. Третье — личные конфликты внутри руководства. Дмитриевич и Танкович не всегда согласны в методах. Танкович более радикален, Дмитриевич осторожнее. Этим можно воспользоваться.

— Кого из них проще завербовать или дискредитировать?

— Никого из руководства, — категорично ответил Артамонов. — Они фанатики, убежденные идеологи. Денег не берут, угрозами не пронять, шантажом не возьмешь. Единственное, что их волнует, — Великая Сербия. Но низшие звенья… Там возможны варианты. Студенты, мелкие исполнители. Часть из них романтики, мечтатели. Другие озлобленные неудачники, ищущие смысл жизни в борьбе. Третьи просто ищут приключений. Вот по ним и нужно работать.

Молодой человек слушал внимательно, и Артамонов чувствовал, как в его голове идет быстрый расчет, анализ, построение планов.

— Мне нужны имена, — сказал молодой человек. — Конкретные имена низших членов, с которых можно начать. Кто из них наиболее доступен, наименее фанатичен, имеет слабости.

Артамонов кивнул. Вот это правильный подход. Начинать снизу, с периферии, постепенно проникать вглубь.

— У меня есть список, — он достал из внутреннего кармана сложенные листки, — но здесь слишком много сведений. Австрийцы наблюдают за читальным залом. Если увидят, что мы передаем бумаги… — Он помолчал. — Вечером, в девять часов, идите к Калемегданской крепости. Знаете, где это?

— Найду.

— Старая турецкая крепость на холме над слиянием Савы и Дуная. Сейчас там парк, гуляют влюбленные пары, туристы смотрят на закат. Много людей, легко затеряться. Есть беседка на северной стене, откуда виден Дунай. Подойдите туда, я буду ждать. Там я передам вам полный список с биографиями и слабостями каждого.

— Хорошо.

Артамонов затушил сигару в пепельнице, посмотрел на часы. Прошло двадцать минут. Достаточно для первой встречи. Больше сидеть не стоит, привлечет внимание.

— Последнее, — сказал он, вставая и закрывая книгу. — Майор фон Урбах. Австрийский разведчик, самый опасный противник на Балканах. Он знает о вас.

Молодой человек замер.

— Откуда?

— Не знает лично, но знает, что мы прислали кого-то. У него информатор в посольстве, я до сих пор не вычислил кто это. Урбах умен, осторожен, безжалостен. Он превратил слежку за нашими агентами в искусство. За последние два года трое моих лучших людей провалились. Один сидит в австрийской тюрьме, двое исчезли бесследно. — Артамонов посмотрел молодому человеку в глаза. — Если Урбах заподозрит вас, у вас будет очень мало времени. Он не арестовывает сразу. Сначала наблюдает, изучает контакты, выходит на всю сеть. А потом наносит удар разом. Будьте всегда начеку. Проверяйте, нет ли за вами слежки. Меняйте маршруты. Используйте подворотни и задние дворы.

— Я буду осторожен, — спокойно ответил молодой человек.

Что-то в его спокойствии заставило Артамонова почувствовать странную уверенность. Этот молодой поручик не боялся. Совсем не боялся. Словно опасность была для него естественной средой обитания.

— Тогда до встречи вечером, Александр Дмитриевич, — сказал Артамонов негромко, протягивая руку. — Добро пожаловать в Белград. Город, где каждый день может стать последним.

Молодой человек пожал руку. Крепкое рукопожатие, сухая ладонь, никакого волнения.

— Спасибо, господин подполковник. Я справлюсь.

Они вышли из читального зала порознь. Сначала Артамонов, потом, через пять минут, молодой человек. Артамонов спускался по лестнице и думал о том, что Редигер прислал ему необычного агента.

Редигер прислал ему оружие.

Холодное, точное, смертоносное оружие в обличье вежливого молодого человека.

Господи, пусть это оружие выстрелит вовремя и точно в цель. Пусть оно остановит войну.

Потому что если нет…

Артамонов вышел на солнечную улицу Краля Милана, надел шляпу, зашагал в сторону посольства, где его ждали рутинные дела военного атташе. Обычная работа, прикрытие для настоящей работы.

А настоящая работа только началась.

Я вышел из читального зала на залитую солнцем улицу Краля Милана и на мгновение замер, прикрывая глаза от яркого света. Белград встретил меня майским теплом, шумом дрожек на мостовой и запахом жареного кофе из ближайшей кафаны.

Город красив. Красив той специфической балканской красотой, где европейская респектабельность смешивалась с восточной хаотичностью.

Многоэтажные дома в стиле эклектики соседствовали с одноэтажными турецкими постройками. Дамы в парижских платьях проходили мимо крестьянок в расшитых сербских костюмах. Автомобили «Бенц» и «Панхард» делили дорогу с запряженными волами повозками.

Я достал из кармана конверт, который дал мне Артамонов, и проверил адрес. Улица Дубровачка, дом номер семь, квартира на втором этаже. Дорчол, старый квартал на берегу Дуная. По словам подполковника, минут двадцать пешком от центра.

Я зашагал по улице, держа в руке небольшой чемодан. Второй, с двойным дном и опасным содержимым, я оставил на хранение на вокзале до вечера. Нести оружие и шифровальные книги на первую явку было бы неразумно.

Белград тысяча девятьсот четырнадцатого года жил напряженной жизнью. Я чувствовал это всеми инстинктами, отточенными за годы в Аламуте и месяцы в Варшаве. Город напрягся, как зверь перед прыжком.

На углах улиц стояли жандармы в темно-синих мундирах с винтовками наперевес. У входа в Народную Скупщину, местный парламент, дежурил целый взвод.

Газетчики выкрикивали заголовки о «героях сербского народа» и «австрийских провокациях». На стенах домов виднелись плакаты с портретом короля Петра I и лозунгами о славянском единстве.

Убийство гауптмана Шульца два дня назад всколыхнуло город. Сербы видели в убийце Чабриновиче мученика за свободу. Австрийцы считали его террористом, которого нужно примерно наказать. Между этими двумя позициями нет места для компромисса.

Я свернул с главной улицы в узкий переулок, ведущий вниз к Дунаю. Здесь архитектура менялась.

Старые дома турецкого периода с нависающими вторыми этажами, узкие окна с деревянными решетками, мощеные булыжником улочки, где двое человек могли разойтись с трудом.

Дорчол был рабочим кварталом. Здесь жили ремесленники, мелкие торговцы, рабочие с табачных фабрик, студенты, снимавшие дешевое жилье. Пахло рыбой из дунайских сетей, дымом из кузниц, кожей из сапожных мастерских.

Из открытых окон доносились голоса. Кто-то ругался по-сербски, кто-то пел народную песню, где-то плакал ребенок.

Идеальное место для конспиративной квартиры. Никто не обращает внимания на новых жильцов. Люди заняты выживанием, а не глазеют по сторонам с любопытством.

Дом номер семь оказался двухэтажным зданием из потемневшего от времени кирпича с облупившейся штукатуркой. Деревянная дверь на петлях скрипела, когда я толкнул ее. Узкая лестница вела наверх, ступени стертые и шатались под ногами.

На втором этаже я нашел дверь под номером «два». Достал из конверта ключ, тяжелый, старинный, из кованого железа. Вставил в замок, повернул. Механизм щелкнул с металлическим звуком, и дверь открылась внутрь.

Квартира была маленькой и спартанской. Одна комната с двумя окнами, выходящими во двор.

Железная кровать с тонким матрасом, покрытым серым шерстяным одеялом. Деревянный стол под окном, два стула с протертыми сиденьями. Шкаф из темного дуба с облупившимся лаком. Умывальник с медным тазом в углу. Керосиновая лампа на столе. Печь-буржуйка для отопления, не так уж и нужная в конце мая.

Пол деревянный, половицы скрипучие. Стены выкрашены в тусклый желтый цвет, кое-где штукатурка отваливалась, обнажая кирпичную кладку. Потолок низкий, с потемневшими балками. Пахло затхлостью, пылью и чем-то кислым, запахом старого жилья, где долго никто не жил.

Я закрыл дверь, поставил чемодан на пол и начал методичный осмотр.

Сначала окна. Я подошел, проверил рамы. Старые, деревянные, но прочные.

Открываются бесшумно, если знать, как поднимать их правильно. Во двор ведет расстояние около трех аршинов до земли, прыжок возможен, но лучше использовать простыню как импровизированную веревку.

Из окна виднелся внутренний двор, заставленный дровами и ящиками, выход на улицу через арку. Путь отступления номер один.

Потом дверь. Замок простой, не надежный. Любой опытный взломщик откроет за минуту. Но есть задвижка изнутри, толстый деревянный брус. Если задвинуть, это даст дополнительные секунды при попытке взлома.

Я осмотрел стены, простукивая их костяшками пальцев. Кирпич, прочный. Между моей квартирой и соседней толстая стена, разговор не услышат, если не кричать. Это хорошо.

Потом пол. Я прошелся по комнате, проверяя скрип половиц.

Три доски особенно громкие. у двери, у окна и возле печи. Нужно запомнить и обходить ночью, когда требуется бесшумное перемещение.

Дальше поиск тайников. Я проверил шкаф. Старый, с двойной стенкой сзади. Простучал, там пусто, но можно устроить тайник, если вынуть заднюю панель. Запомнил.

Кровать. Под матрасом деревянные рейки на железной раме. Одну рейку можно вынуть, спрятать там документы или деньги. Недолговечный тайник, но для краткосрочного хранения подойдет.

Печь. Я открыл дверцу, заглянул внутрь. Кирпичная кладка, несколько кирпичей можно вынуть, создав углубление для хранения оружия или взрывчатки. Но рискованно, печь могут растопить новые жильцы, если я уйду внезапно.

Пол под кроватью. Я опустился на колени, изучил половицы. Три доски прилегают неплотно, их можно поднять, если поддеть ножом.

Пространство под полом около двадцати сантиметров глубиной. Идеальное место для оружия, патронов, шифровальной книги.

Я кивнул сам себе с удовлетворением. Квартира подходит. Простая, неприметная, с несколькими путями отхода и возможностями для тайников.

Теперь соседи. Нужно изучить, кто живет рядом.

Я вышел на лестничную площадку, прислушался. Снизу, из квартиры на первом этаже, доносилось мерное постукивание. Кто-то стучал молотком. Сапожник, вероятно. Запах кожи подтверждал догадку.

Сверху, с третьего этажа — смех, женские голоса, музыка. Студенты или молодые рабочие, судя по веселости. Шумные, но это хорошо. Шум маскирует подозрительные звуки.

Я спустился на первый этаж и постучал в дверь. Стук прекратился.

Через мгновение дверь приоткрылась, и в щели появилось лицо старика. Морщинистое, с седыми усами, подслеповатыми глазами за толстыми очками. Пахнуло табаком и кожей.

— Добрый день, господин, — сказал я по-сербски с легким русским акцентом. — Я ваш новый жилец, из квартиры на втором этаже. Александр Соколов, корреспондент из России.

Старик изучил меня недоверчивым взглядом, потом кивнул.

— Милутинович. Хозяин дома. — Голос хриплый, прокуренный. — Русский, говоришь? Квартиру для тебя сняли?

— Да, господин Милутинович. Буду писать статьи о Сербии для петербургской газеты.

— Хм. — Старик почесал седую бороду. — Смотри не шуми. И плати вовремя. Тридцать динаров в месяц, наперед.

— Я пришлю деньги, — заверил я. — Могу я спросить, кто еще живет в доме?

— А зачем тебе? — подозрительно прищурился Милутинович.

— Просто хочу знать соседей. По-дружески.

Старик помолчал, потом махнул рукой.

— Сверху, на третьем, студенты. Трое парней из университета. Шумные, но платят вовремя. Снизу, в подвале, живет вдова с двумя детьми. Муж погиб в Балканских войнах. Тихая женщина, не мешает.

— Благодарю. Если что-то понадобится, обращусь к вам.

— Ага. — Милутинович уже закрывал дверь. — Только не ввязывайся в политику. Времена неспокойные. Австрийцы везде ищут агентов. Русский журналист подозрительная фигура. Смотри не попади под арест.

Дверь захлопнулась. Я вернулся в свою квартиру, усмехнувшись про себя. Милутинович прав. Русский журналист в Белграде тысяча девятьсот четырнадцатого года — это автоматически объект внимания австрийской контрразведки.

Майор фон Урбах, вероятно, уже знает о моем прибытии. Вопрос только, когда он начнет наблюдение.