Ассасин 1: миссия в Сараево

Глава 12 Вербовка

Мы просидели в том темном дворе еще минут двадцать, дожидаясь, пока стихнут последние звуки погони. Коваль постепенно пришел в себя, перестал дрожать и поднялся на ноги. Лицо его все еще оставалось бледным. Пулавский стоял рядом, прислонившись к стене сарая, и не сводил с меня пристального взгляда.

— Стефан, — тихо сказал я, поворачиваясь к Ковалю, — тебе нужно идти домой. Другой дорогой, через Маршалковскую. Жандармы не успели разглядеть лица в темноте, так что они не знают, кто ты. Но будь осторожен. Ближайшую неделю не появляйся на собраниях кружка.

Коваль неуверенно кивнул, все еще не до конца понимая, что произошло.

— А вы? Казимир?

— Нам нужно поговорить, — ответил Пулавский за меня, не отрывая взгляда от моего лица. — Иди, Стефан. Все будет хорошо.

Коваль посмотрел на нас обоих, потом развернулся и быстро пошел к выходу из двора, оглядываясь через плечо. Через минуту он скрылся в темноте переулка, и мы остались вдвоем. Между нами повисла тяжелая и напряженная тишина.

Пулавский снял очки, протер их краем рубашки дрожащими руками, потом надел обратно и посмотрел на меня.

— Вы рисковали собой, — произнес он медленно, подбирая слова. — Могли быть убиты. Вас могли застрелить. Или арестовать вместе с нами. Зачем вы это сделали?

Я выпрямился и помолчал, давая себе время собраться с мыслями. Лунный свет пробивался сквозь облака и освещал двор призрачным серебристым сиянием. Где-то в соседних домах кто-то зажег свечу в окне, видимо, разбуженный шумом погони.

— Три дня назад в костеле Святой Анны я предлагал вам сотрудничество, — начал я спокойно, не глядя на собеседника. — Вы отказали. Назвали меня провокатором. Не поверили словам о том, что я хочу помочь. Сегодня я показал делом то, что не смог доказать словами.

Пулавский молчал.

— Это была ловушка, — продолжил я. — С самого начала. Никакого провокатора Ковальчика не существует. Этот человек на самом деле жандармский агент по имени Грабовский. Вся история о предательстве чистая выдумка. Вас заманили сюда, чтобы арестовать с поличным за нападение на «мирного гражданина».

— Крупский, — прошептал Пулавский, и лицо его побледнело еще сильнее. — Он организовал эту встречу. Он…

Я покачал головой. Я не хотел раскрывать Крупского окончательно, зачем выдавать его? Намека достаточно. Пулавский умный человек, он сам сложит картину.

— Этого не могу сказать точно даже я. Возможно, в вашем кружке есть тот, кто работает на охранку, — сказал я осторожно. — Я не могу пока что назвать имя сейчас, пока нет доказательств. Но вы должны понимать, что вас используют. Подталкивают к радикальным действиям, чтобы потом арестовать всех сразу.

Пулавский прислонился к стене, словно ноги перестали его держать. Он снял очки снова и закрыл лицо руками. Плечи его дрожали. Не от страха, а от потрясения и гнева.

— Иван, — повторил он глухо. — Он всегда призывал к действию. Всегда говорил, что мы слишком медлим. А я… я поверил ему. Думал, что он искренний патриот.

— Настоящие патриоты осторожны, — сказал я тихо. — Провокаторы торопливы. Они подталкивают к немедленным действиям, потому что им нужны результаты для начальства. Но, с другой стороны, мне интересно, почему я не видел Ежи Домбровского. Он отсутствует слишком часто.

Я подождал, давая ему переварить информацию, потом медленно подошел ближе и поглядел в глаза. Наши лица оказались на одном уровне.

— Три дня назад вы спросили меня, почему я должен вам помогать, — продолжил я. — Какая мне выгода от сотрудничества с польскими патриотами. Отвечу честно. Я служу России, но это не значит, что я одобряю методы охранки. Провокации, подставы, аресты невинных людей — это не служба отечеству. Это подлость.

Пулавский поднял голову и посмотрел на меня внимательно, изучающе.

— Вы не обычный офицер, — произнес он медленно. — Кто вы на самом деле?

— Человек, который пытается делать правильные вещи в неправильном мире, — ответил я уклончиво. — У меня есть свои источники информации. Я знаю о планах охранки. Могу предупреждать вас об опасностях. Но мне нужна помощь.

— Какая помощь? — Голос его был настороженным.

— Не предательство, Казимир, — поспешно заверил я. — Я не прошу выдавать товарищей или раскрывать планы кружка. Только одно. Сообщайте мне, если кто-то подталкивает к радикальным действиям. Если появляются подозрительные предложения. Если чувствуете опасность. Я помогу избежать ловушек.

Пулавский долго молчал, взвешивая мои слова. Где-то вдали прозвучал полицейский свисток, и мы оба замерли, прислушиваясь, но звук не повторился. Наша погоня больше не появлялась.

— А что вы хотите взамен? — спросил он наконец. — Никто не делает добро просто так.

Я ожидал этого вопроса. Люди верят не словам, а мотивам. И если мотив понятен, доверие приходит легче.

— Три года назад, когда вы учились у профессора Жеромского, он рассказывал вам о Великой Польше, — начал я тихо. — О землях от Балтики до Черного моря. О справедливости и возрождении. Он верил в это до последнего дня.

Пулавский вздрогнул, услышав имя учителя.

— Его убили в тюрьме, — продолжил я. — Задушили, а потом замаскировали под самоубийство. Поручик Виктор Суворин, офицер Варшавского гарнизона. Он лично это сделал.

— Откуда вы знаете? — прошептал Пулавский, и в его голосе прозвучала боль.

— Я же сказал, что у меня есть доступ к информации, которой нет у вас, — ответил я. — Работайте со мной, Казимир. Помогайте мне защищать кружок от провокаций. А взамен я обещаю, что Суворин получит то, что заслужил. Не месть, но справедливость.

Пулавский долго смотрел на меня. Я видел, как в его глазах борются сомнение и надежда, недоверие и отчаянное желание поверить. Он вспоминал своего учителя, вспоминал клятву отомстить за его смерть, вспоминал, как бессилен был против системы.

— Справедливость, — повторил он тихо, словно пробуя слово на вкус. — Вы обещаете справедливость.

— Обещаю, — твердо сказал я. — И сегодня вечером я уже доказал, что мои обещания не пустые слова.

Он опустил взгляд, глядя на свои руки, сжатые в кулаки. Потом медленно разжал пальцы и поднял голову.

— Хорошо, — произнес он, и в голосе его звучала твердость решения. — Я согласен. Но с условиями.

— Какими?

— Никакого предательства товарищей. Никакой информации о конкретных планах действий кружка. Только предупреждения об опасности. Только защита.

— Согласен, — кивнул я.

— И еще, — Пулавский посмотрел мне в глаза. — Вы зря думаете на Домбровского. Я хочу познакомить вас с ним. Он настоящий лидер нашего кружка. Не я, не Крупский. Ежи. Если вы действительно хотите помочь делу Польши, вы должны знать его.

Я задумался на секунду. Домбровский тот самый студент права, сын участника восстания, которого я еще не встречал. Познакомиться с ним означало углубить проникновение в кружок, получить доступ к настоящим лидерам. Это именно то, что требовал Редигер.

— Буду рад, — согласился я. — Когда?

— Через два дня. В нашем кафе, там же, где наш кружок всегда собирается. Вечером. Я приведу его.

— Хорошо.

Пулавский протянул мне руку, и я пожал ее. Рукопожатие крепкое, хотя пальцы Пулавского все еще дрожали от пережитого потрясения.

— Доверяю ли я вам, Александр? — спросил он тихо. — Пока нет. Но у меня нет выбора. Сегодня вы спасли мне жизнь. Даже больше, чем жизнь, свободу. И Стефану. Это что-то значит.

— Значит больше, чем вы думаете, — ответил я.

Мы вышли из двора разными путями. Я проводил его взглядом, наблюдая, как его силуэт растворился в ночной темноте Варшавы, и почувствовал странную смесь удовлетворения и тяжести.

Задание Редигера почти выполнено. Информатор завербован, кружок проникнут, провокация сорвана. Но почему-то вместо профессионального торжества я ощущал только усталость.

Пулавский поверил мне, потому что я спас его. Но я спас его, используя провокацию Крупского, которого сам завербовал через шантаж. Сложная паутина обмана, где каждый манипулирует каждым.

«Современная разведка», подумал я, направляясь к своей комнате на Сенаторской через темные переулки. В прошлой жизни, в Аламуте, все было проще. Цель, клинок, тишина. Здесь же приходилось играть с душами людей, ломать судьбы, предавать доверие.

Что самое страшное, мне это нравилось.

Кафе «Под орлом», как всегда, встречало гостей сырой прохладой каменного подвала и густым табачным дымом, зависшим под сводчатыми потолками. Спускался я по знакомым уже ступеням, истертым сапогами посетителей, и каждый мой шаг отдавался глухим эхом.

Керосиновые лампы с зелеными абажурами бросали неровные пятна света на потемневший от времени кирпич стен, превращая весь подвал в театр теней, где каждый разговор становился спектаклем.

После той ночи на складе Повонзковской все изменилось. Пулавский стал моим человеком.

Не по идейным соображениям, а по необходимости и благодарности. Я спас ему жизнь, и теперь он будет докладывать мне о каждой встрече, о каждом слове, произнесенном в кружке. Крупский же, провокатор охранки, работал теперь на меня под угрозой разоблачения и с проблеском надежды на искупление.

Двойная игра. Обман в обмане. Паутина, где каждый манипулирует каждым, а я сижу в центре, держа все нити в руках.

Анна первой заметила меня в дверях. Она сидела за дальним столиком, тем самым угловым, где студенты всегда собирались для осторожных разговоров.

Лицо девушки посветлело, когда она увидела меня, и она помахала рукой, приглашая присоединиться. Я улыбнулся в ответ, но в груди ощутил знакомую тяжесть. Анна полностью доверяла мне, а я использовал это доверие, как использовал всех вокруг.

— Александр! — позвала она. — Иди скорее, мы тебя ждали.

Я прошел между столиками. Здесь уже собралась почти вся компания.

Пулавский сидел слева от Анны, поправляя круглые очки нервным жестом. Он поднял на меня взгляд, и я уловил в нем смесь благодарности и страха.

Коваль устроился справа, попивая крепкий черный кофе из толстой чашки. Коренастый, с мозолистыми руками химика, он не подозревал, что именно его имя стоит в списке «особо опасных» в досье охранки.

Не знал, что провокация на складе Повонзковской задумана специально для него и Пулавского. Не знал, что я сорвал эту операцию, чтобы завоевать доверие кружка. Я уже успел объяснить ему, что почти случайно узнал о засаде на складе.

А напротив сидел Крупский. Человек с раздвоенной душой.

Он смотрел на меня темными глазами, в которых читалось смирение и затаенная ненависть, к себе, к системе, к миру. Теперь он работал на меня. Продолжал играть роль провокатора для охранки, но докладывал мне обо всех их планах.

Двойной агент. Предатель предателей.

— Добрый вечер, друзья, — сказал я, опускаясь на свободный стул. — Извините за опоздание. Много срочных дел.

— Ничего страшного, — улыбнулась Анна. — Мы только начали. Сегодня к нам должен присоединиться особенный человек.

Я поднял бровь с любопытством.

— Ежи Домбровский, — тихо произнес Пулавский, наклонившись ко мне. — Наш настоящий лидер. Он долго отсутствовал, якобы на экзаменах, но на самом деле занимался делами в Кракове. Но сегодня вернулся.

Я кивнул, скрывая волнение. Ежи Домбровский, тот самый человек, о котором я читал в досье Редигера.

Сын обедневшего помещика, потомок участника восстания 1863 года, студент юридического факультета. Настоящий мозг кружка, харизматичный вдохновитель, которого боготворили остальные участники.

Человек, которого я еще не встречал.

— Он знает обо мне? — спросил я тихо.

— Да, — кивнул Пулавский. — Я рассказал ему о тебе. О том, что ты спас нас на складе.

— И как он отнесся?

Пулавский замялся, поправляя очки.

— С осторожностью. Ежи всегда осторожен с новыми людьми. Но он хочет познакомиться.

Я откинулся на спинку стула. В углу кто-то тихо наигрывал на скрипке печальную мелодию, «Мазурку Домбровского», неофициальный гимн польского сопротивления.

— Александр, — Анна наклонилась ко мне, и я уловил аромат ее духов, легкий запах лаванды, — я хотела спросить… ты в последнее время какой-то задумчивый. Что-то случилось?

Я посмотрел на нее и увидел искреннюю заботу в ее глазах. Она по-настоящему беспокоилась обо мне. А я использовал ее чувства, чтобы глубже проникнуть в кружок.

— Просто устал, — ответил я, выдавливая улыбку. — Работа отнимает много сил. А еще… размышления. О нашей и вашей странах. Иногда такие размышления становятся тягостными.

Это правда. Но я по большей части не думал, а вспоминал. О песках Персии, о крепостных стенах Аламута, о лезвии кинжала, входящем в плоть. О прежней жизни, которая казалась такой простой по сравнению с этой паутиной лжи.

— Ты хороший человек, Александр, — тихо сказала Анна. — Я вижу это.

Крупский дернулся, услышав эти слова, и я перехватил его взгляд. В его глазах мелькнуло что-то.

Насмешка? Сочувствие? Он тоже знал, каково это, играть роль, притворяться тем, кем не являешься.

После провала с провокатором он долго извинялся перед Пулавским и Казимиром, утверждая, что не знал о засаде. О том, что тоже пал жертвой обмана.

В этот момент дверь кафе открылась, и в подвал спустился новый посетитель.

Ежи Домбровский вошел не как заговорщик, а как хозяин. Высокий, широкоплечий молодой человек лет двадцати пяти, с темными волосами, зачесанными назад, и острыми чертами лица.

Одет просто, но со вкусом. Темный сюртук хорошего покроя, белая рубашка, черный галстук. В руках он держал трость с серебряным набалдашником, хотя хромоты у него не было. Чистая аффектация, попытка выглядеть аристократом, каким были его предки.

Но самое главное — его глаза. Серые, холодные, оценивающие. Взгляд человека, привыкшего взвешивать людей и события, принимать решения и нести за них ответственность. Взгляд лидера.

Он окинул подвал одним быстрым взглядом, заметил наш столик и направился к нам широкими уверенными шагами. Трость постукивала по каменному полу в такт его движениям.

— Ежи! — Анна вскочила со стула и бросилась навстречу. — Как же мы соскучились!

Домбровский обнял ее по-братски, поцеловал в щеку, потом пожал руки Пулавскому и Ковалю.

С Крупским он поздоровался более сдержанно, я заметил это. Значит, он не доверял провокатору полностью. Хорошее чутье.

А потом Домбровский повернулся ко мне.

— Значит, вы и есть тот самый Александр Борисов, — произнес он спокойно, изучая меня внимательным взглядом. — О котором мне столько рассказывали.

Я встал и протянул руку для рукопожатия.

— Приятно познакомиться, пан Домбровский. Слышал о вас много хорошего.

Он пожал мою руку крепко, но долго не отпускал, продолжая смотреть мне в глаза.

Проверка. Он пытался прочитать меня, понять, кто я такой на самом деле. Я выдержал его взгляд спокойно, не отводя глаз и не напрягаясь.

— Казимир говорит, что вы спасли его и Стефана от ареста, — наконец произнес Домбровский, отпуская мою руку и садясь за стол. — Рискуя собственной жизнью. Это требует храбрости. Или безрассудства.

— Или того и другого, — улыбнулся я, возвращаясь на свое место. — Я не мог стоять в стороне, когда товарищей ведут в ловушку.

— Товарищей? — Домбровский поднял бровь. — Мы не товарищи, пан Борисов. Мы едва знакомы.

Напряжение повисло над столом. Анна испуганно посмотрела на Домбровского, Пулавский нервно поправил очки. Крупский замер, наблюдая за нашим поединком.

Я смотрел Домбровскому прямо в глаза.

— Вы правы, — спокойно согласился я. — Мы не знакомы. Но я знаю, за что вы боретесь. И я разделяю ваши убеждения. Справедливость не зависит от национальности. Польша имеет право на свободу. И если я могу помочь этому делу, я помогу.

Домбровский некоторое время молчал, изучая меня. Потом медленно кивнул.

— Красивые слова, — произнес он. — Но слова это просто звуки. Меня интересуют дела. Казимир говорит, что вы предупредили их о засаде. Откуда у вас информация?

Я ожидал этого вопроса. Ответ подготовлен заранее.

— У меня есть знакомый в жандармерии, — сказал я тихо, наклоняясь ближе к столу, чтобы никто посторонний не услышал. — Младший офицер, который разделяет мои взгляды. Он случайно услышал разговор о планируемой операции и предупредил меня.

Ложь, конечно. Но Домбровский не должен был знать правды.

— Имя? — спросил Домбровский.

— Извините, но этого я сказать не могу, — я покачал головой. — Он рискует жизнью. Если его раскроют, конец.

Домбровский прищурился, но кивнул.

— Понимаю. Что ж, ваша осторожность похвальна. — Он сделал паузу, потом добавил: — Или хитрость.

Я не дрогнул.

— Думайте как хотите, пан Домбровский. Я не прошу вас доверять мне. Доверие нужно заслужить. Дайте мне время, и я докажу что достоин.

— Время, — Домбровский усмехнулся. — Времени у нас мало, пан Борисов. Слишком мало. Польша ждет слишком долго. Сотни лет под игом. Сколько еще ждать?

Вот оно. Нетерпение. Желание действовать. Именно на этом играли провокаторы вроде Крупского, толкая молодых идеалистов на необдуманные поступки.

— Спешка враг успеха, — тихо заметил я. — Польша восстанет снова, пан Домбровский. Но только когда придет время. А пока нужно готовиться, собирать силы, а не бросаться в безнадежные атаки.

Домбровский смотрел на меня долго и внимательно. Потом медленно кивнул.

— Мудрые слова для молодого человека, — произнес он. — Хорошо, пан Борисов. Посмотрим, какой вы на деле. Анна, Казимир, вы за него ручаетесь?

— Да, — твердо сказала Анна.

— Безусловно, — кивнул Пулавский, и я уловил легкую дрожь в его голосе. Он боялся меня, но обязан поддерживать легенду.

Домбровский посмотрел на Крупского.

— А вы, Иван? Что скажете?

Крупский замер. Его пальцы сжали край стола. Он знал, что я слушаю каждое его слово, что любая ошибка будет стоить ему разоблачения. Знал, что я держу его на коротком поводке.

— Я… я мало знаю пана Борисова, — медленно произнес Крупский. — Но если он действительно спас Казимира и Стефана, значит, заслуживает доверия.

Я уловил его взгляд, быстрый, полный ненависти и покорности одновременно. Он ненавидел меня за то, что я сломал его. Но подчинялся, потому что нет выбора.

Домбровский кивнул и поднялся со стула.

— Хорошо. Будем считать, что вы приняты в наш круг, пан Борисов. Но помните, одна ошибка, одно предательство, и… — он не закончил фразу, но смысл был ясен.

— Понимаю, — кивнул я. — И благодарю за доверие.

— Не благодарите рано, — усмехнулся Домбровский. — Доверие еще нужно оправдать.

Он уселся у окна, а рядом положил трость.

— Анна, Казимир, Стефан, останьтесь. Нам нужно обсудить кое-какие дела. — Он посмотрел на меня и Крупского. — Пан Борисов, Иван, увидимся в следующий раз.

Это явный приказ покинуть помещение. Домбровский не собирался обсуждать серьезные планы при новичке.

Правильно. Осторожность признак настоящего лидера.

Я встал, попрощался с присутствующими кивком и направился к выходу. Крупский последовал за мной.

Мы поднялись по каменной лестнице молча, вышли на улицу Новый Свят, где моросил мелкий дождь, превращая мостовую в зеркало отражений.

Я прошел несколько шагов, потом остановился в тени дома и обернулся к Крупскому. Он стоял поодаль, сгорбившись под дождем, и его лицо в свете фонаря казалось осунувшимся, постаревшим.

— Хорошая работа, Иван, — тихо сказал я. — Ты правильно сыграл свою роль.

Он поднял на меня взгляд, полный отчаяния.

— Сколько еще? — хрипло спросил он. — Сколько еще мне притворяться?

— Столько, сколько потребуется, — ответил я жестко. — Ты работаешь на меня теперь. И будешь работать, пока я не скажу хватит. Ты понял?

Крупский сжал кулаки, и на секунду мне показалось, что он бросится на меня. Но потом его плечи опустились, и он кивнул.

— Понял.

— Хорошо.

Я развернулся и пошел прочь, оставляя Крупского стоять под дождем. Мои шаги эхом отдавались на пустынной улице, а в голове крутились мысли.

Встреча с Домбровским прошла хорошо. Он принял меня в кружок, пусть и с осторожностью.

Теперь у меня есть доступ к настоящему центру заговора. Пулавский доносит мне о настроениях, а Крупский о планах охранки. Двойная агентура, сложная паутина, где я контролирую все нити.

Именно то, чего хотел Редигер.

Но почему-то вместо удовлетворения я ощущал только пустоту.

Образ Анны всплыл в памяти,1 ее искренняя улыбка, доверие в глазах, забота в голосе. «Ты хороший человек, Александр».

Нет, Анна. Я не хороший человек. Я хищник, притворяющийся другом. Я использую твои чувства, как использую всех вокруг.

Но это цена игры. Цена, которую я согласился заплатить, когда вступил на этот путь.