Ассасин 1: миссия в Сараево

Глава 25 Чашка кофе

Дверь открылась внутрь с тихим скрипом. Елена вошла первой, и я последовал за ней, инстинктивно оценивая пространство.

Квартира оказалась небольшой. Одна комната с двумя окнами, выходящими на внутренний двор. Лунный свет проникал сквозь тонкие занавески, окрашивая все в серебристо-синие тона.

Елена зажгла керосиновую лампу на столе у окна. Мягкий желтый свет разлился по комнате, и я смог рассмотреть детали.

Простая железная кровать под стеной, покрытая темно-синим шерстяным одеялом. Книжные полки из некрашеного дерева вдоль одной стены, забитые томами.

Я различил корешки на французском, немецком, сербском, русском. Небольшой письменный стол с чернильницей и стопкой бумаг. Два стула. Старый шкаф из потемневшего дуба. В углу умывальник с фарфоровым кувшином и тазом.

На стенах несколько фотографий в простых рамках. На одной молодая пара, Елена и мужчина лет тридцати, оба в свадебных нарядах, смотрят в камеру с серьезными лицами. Стефан. На другой тот же мужчина один, в адвокатской мантии, с печальными темными глазами.

Никаких дорогих вещей. Никаких украшений. Все строго функционально, как у человека, который просто живет, но не наслаждается жизнью. Квартира вдовы, которая хранит память о прошлом, но не строит будущего.

Я закрыл дверь за собой, услышал, как щелкнул замок. Автоматически отметил, что это простой замок, легко вскрывается. Окна старые, деревянные рамы. Можно открыть бесшумно. Расстояние до земли пять аршинов, можно прыгнуть.

Пути отхода есть. Это успокаивало.

Но больше всего настораживала сама ситуация. Женщина, которая флиртовала в кафане, проверяя меня, теперь привела в свой дом.

Зачем? Действительно хочет поговорить? Или это ловушка?

Я прислушался. За стеной тишина. Никаких посторонних шагов на лестнице.

Во дворе внизу голоса, смех, кто-то играл на гармошке. Обычные вечерние звуки. Никаких признаков засады.

Но настороженность не уходила. В Аламуте учили, что самые опасные ловушки выглядят безопасно.

— Садитесь, — Елена указала на один из стульев у стола, сама опустилась на другой. — Хотите кофе? Или что покрепче?

— Кофе, — ответил я, присаживаясь, но держа спину прямо, готовый в любой момент подняться.

Она встала, прошла к маленькой печке в углу, достала медную турку. Движения привычные, отработанные. Насыпала кофе, налила воды из кувшина, поставила на горелку.

Я наблюдал за ней, продолжая сканировать комнату. Что-то здесь не так. Слишком чисто. Слишком аккуратно. Как будто она готовилась к гостям. Или…

Мой взгляд зацепился за край одеяла на кровати. Оно лежало идеально ровно, но в углу торчал краешек подушки. Недавно постель заправляли, но поспешно.

Окна. Занавески задернуты, но одна отодвинута чуть-чуть, будто кто-то недавно смотрел на улицу.

Она ждала меня? Или ждала кого-то другого?

— Вы очень осторожный человек, Александр, — сказала Елена, не оборачиваясь, помешивая кофе в турке. — Сидите на краешке стула, спина прямая, глаза следят за каждым моим движением. Как будто ожидаете нападения.

Я не ответил. Она была права.

— Можете расслабиться, — продолжала она, и в голосе прозвучала усталость. — Здесь нет ловушки. Никто не придет. Это просто моя квартира, где живет вдова-переводчица, которая устала от игр.

Она повернулась, и в свете лампы я увидел ее лицо. Усталое. Настоящее. Без той маски флирта, которую она носила в кафане.

— Я привела вас сюда, потому что устала притворяться, — сказала она тихо. — Устала изображать femme fatale, которой никогда не была. Устала проверять людей, пытаясь понять, друзья они или враги. — Она села обратно, облокотилась на стол. — А вы, Александр Дмитриевич, единственный человек за последнее время, который увидел сквозь эту игру. И это… Это было облегчением.

Я смотрел на нее, пытаясь понять, правда это или еще один слой обмана? Женщина может играть усталость так же хорошо, как и соблазн.

Но что-то в ее глазах, в том, как она сидела, ссутулившись, с опущенными плечами… Это трудно подделать.

— Зачем вы привели меня сюда, Елена? — спросил я прямо. — Чего вы хотите?

Она долго молчала. Кофе закипел, она встала, разлила по двум маленьким чашкам, поставила одну передо мной. Села обратно.

— Не знаю, — наконец ответила она, обхватив чашку руками. — Честно, не знаю. Может быть, хотела поговорить с кем-то, кто понимает. Кто тоже играет роль. Кто тоже устал.

Она подняла на меня глаза.

— Вы ведь играете роль, верно? Журналист Соколов, это не совсем вы. Я вижу это. В том, как вы двигаетесь. Как смотрите на людей. Как держите себя в опасности. — Она сделала глоток кофе. — Вы не обычный журналист.

Я не подтвердил и не опроверг ее слова. Просто смотрел на нее.

— И я не прошу вас говорить правду, — продолжала Елена. — Все мы лжем сейчас. Такое время. Но могу я попросить об одном? — Она наклонилась вперед. — Хотя бы здесь, в этой комнате, на этот вечер… Давайте не будем играть. Давайте просто будем двумя усталыми людьми, которые пытаются выжить в этом безумном мире.

Молчание затянулось. Я взял чашку, сделал глоток. Кофе крепкий, горький, с привкусом кардамона. Хороший кофе.

— Хорошо, — сказал я наконец. — Без игр.

Елена улыбнулась. Первая настоящая улыбка за весь вечер.

— Тогда скажите мне, Александр, — она откинулась на спинку стула, — что вы чувствовали, когда говорили сегодня о войне? О мясорубке? Это было не абстрактное рассуждение. Вы говорили, как человек, который видел войну.

Я помедлил. Сколько правды можно сказать?

— Я видел смерть, — ответил я осторожно. — Видел, как люди умирают за идеи, которые им навязали другие. Видел, как бессмысленное насилие порождает еще больше насилия. И устал от этого.

— Но продолжаете, — заметила она. — Продолжаете быть частью этой игры.

— А вы? — я ответил вопросом на вопрос. — Вы тоже продолжаете. Ходите в кафану, встречаетесь с Чиричем, проверяете подозрительных журналистов. Почему?

Елена долго смотрела в свою чашку.

— Я уже говорила вам. Потому что если я остановлюсь, придется признать, что Стефан умер напрасно. Что мой выбор, мои слова о долге, убили его. — Голос ее стал тише. — И я не могу этого признать. Не могу.

Она подняла глаза, и в них блестели слезы, которые она не позволяла себе пролить.

— Вы понимаете это, Александр? Как жить с виной, которую нельзя искупить? Как продолжать, когда знаешь, что, возможно, все бессмысленно?

Я понимал. Слишком хорошо понимал.

В Аламуте я убивал, веря в высшую цель. Потом узнал, что цель была ложью. Что Старец манипулировал нами, используя нашу веру. И все убийства, вся кровь, все это было напрасно.

Но я продолжал убивать. Потому что альтернатива, признать бессмысленность всего, была невыносима.

— Понимаю, — сказал я тихо.

Елена встала, прошла к окну. Отодвинула занавеску, посмотрела на ночной Белград.

— Иногда я думаю, — сказала она, не оборачиваясь, — что было бы проще просто… уйти. Уехать куда-нибудь далеко. В Америку, как хотел Стефан. Начать новую жизнь, где нет «Черной руки», нет Австрии, нет этой бесконечной борьбы.

— Почему не уезжаете?

Она засмеялась. Грустно, без веселья.

— Потому что тогда придется признать, что была не права. Что он был прав. — Она обернулась. — И потому что… Потому что я уже не помню, как быть просто Еленой. Как жить не для дела, а для себя. Как чувствовать что-то, кроме вины и усталости.

Она подошла ближе, остановилась в полушаге от моего стула.

— А вы, Александр? Вы помните, как быть просто собой? Или тоже забыли?

Я смотрел на нее снизу вверх. Лунный свет падал на ее лицо сбоку, освещая высокие скулы, темные глаза, в которых была боль и что-то еще.

Потребность. Не в информации. Не в проверке. В чем-то другом, более простом и более сложном одновременно.

— Забыл, — признался я. — Давно забыл.

Елена протянула руку, коснулась моего плеча. Легко, почти невесомо.

— Тогда, может быть, — прошептала она, — хотя бы на эту ночь мы можем попробовать вспомнить?

Я понял, что это не соблазн. Не манипуляция.

Это мольба. Мольба одинокой, уставшей женщины, которая хочеи хотя бы на несколько часов почувствовать что-то настоящее.

Я встал. Медленно. Она не отступила. Стояла близко, так близко, что я чувствовал тепло ее тела, запах ее духов, смешанный с запахом кофе и чего-то еще, кажется, жасмина за окном.

— Елена, — сказал я тихо, — вы уверены?

Вместо ответа она подняла руку, коснулась моего лица. Пальцы холодные, дрожащие.

— Нет, — прошептала она. — Но я так долго была уверенной. Так долго делала правильные вещи. И куда это привело? — Она сделала паузу. — Хочу хоть раз сделать что-то неправильное. Что-то просто для себя.

Я накрыл ее руку своей. Держал. Смотрел в ее глаза, пытаясь найти хоть тень обмана, расчета. Не нашел. Только усталость. И надежда.

— Это может все изменить, — предупредил я.

— Пусть, — ответила она. — Может быть, мне нужны перемены.

Я притянул ее к себе. Медленно, давая время отступить. Она не отступила.

Наоборот, прильнула ко мне, спрятав лицо у меня на груди, и я почувствовал, как ее тело вздрагивает.

Плачет? Нет, просто дышит, глубоко, судорожно, как человек, который слишком долго держался и наконец позволил себе отпустить.

Я обнял ее. Крепко. Чувствуя, как что-то во мне, что было холодным и мертвым с момента пробуждения в этом теле, начинает оттаивать.

Это опасно. Чувства это слабость. Привязанность равна уязвимости. В Аламуте это вбивали нам в голову с первого дня.

Но сейчас мне было все равно.

Елена подняла голову, посмотрела на меня. В ее глазах больше не было слез. Только решимость.

Она потянулась вверх, и я наклонился навстречу.

Поцелуй был медленным, осторожным, как первый шаг на тонком льду. Она целовала не страстно, а пытливо и осторожно, будто пыталась найти в этом прикосновении ответ на вопрос, который не могла сформулировать.

Я ответил. Тоже осторожно. Тоже пытливо.

И потом лед треснул.

Она прижалась ко мне сильнее, руки скользнули вверх, обвили шею. Поцелуй стал глубже, требовательнее. Я чувствовал, как в ней просыпается то, что она держала под замком слишком долго.

Мои руки скользнули по ее спине, ощущая тепло сквозь тонкую ткань блузки. Она была стройной, почти хрупкой, но в то же время сильной. Тело женщины, которая выжила, несмотря ни на что.

Елена отстранилась на мгновение, тяжело дыша. Посмотрела на меня, в глазах вопрос.

Я ответил, но не словами, а действием. Поднял ее на руки, она была легкой, почти невесомой, и отнес к кровати.

В этот момент настороженность никуда не делась. Часть меня, частичка бывшего ассасина, продолжала следить. Слушать. Анализировать.

Никаких шагов на лестнице. Никаких подозрительных звуков. За окном продолжалась обычная вечерняя жизнь Дорчола.

Это не ловушка. Или, если и ловушка, то другого рода.

Я опустил ее на кровать. Она смотрела на меня снизу вверх, волосы рассыпались по подушке. В лунном свете, пробивающемся сквозь занавески, она казалась не реальной, а призрачной.

— Ты передумал? — спросила она тихо.

— Нет.

Я сел рядом, начал расстегивать пуговицы своего жилета. Она смотрела, не двигаясь, потом вдруг усмехнулась.

— Ты даже это делаешь осторожно, — заметила она. — Будто проверяешь каждую пуговицу на наличие ловушки.

Я остановился, посмотрел на нее.

— Профессиональная привычка.

— Какая профессия учит быть таким бдительным? — Она приподнялась на локте. — Профессия журналиста?

Вместо ответа я наклонился и поцеловал ее снова. Она ответила, и разговоры прекратились.

Дальше все происходило медленно, почти церемониально. Она расстегивала мою рубашку, я пуговицы ее блузки. Каждое движение — вопрос. Каждый ответ — согласие.

Я видел шрам на ее плече, старый, бледный. От чего? Не спросил. У каждого свои шрамы, видимые и невидимые.

Она коснулась моей груди, провела пальцами по мускулам.

— Ты не похож на журналиста, — прошептала она. — Совсем не похож…

— Не говори, — попросил я. — Не сейчас.

Елена кивнула и притянула меня к себе.

В полумраке, освещенном только лунным светом и слабым отблеском керосиновой лампы, я впервые увидел ее не как участницу подпольной организации, а просто как женщину.

Она была стройной, даже слишком стройной для своего роста. Три года вдовства и скудной жизни оставили следы. Острые ключицы, тонкие запястья, ребра, которые прощупывались под кожей.

Но в этой хрупкости была своя притягательность. Тело женщины, которая выжила. Которая не сдалась.

Кожа бледная, почти прозрачная в лунном свете, с несколькими родинками на плечах. Темные волосы, распущенные, падали на подушку волнами, они оказались длиннее, чем я думал, когда она носила их собранными в узел. Пахли жасмином и чем-то еще, мылом с лавандой.

Грудь на удивление, большая, красивой формы. Талия узкая. Бедра женственные, выпуклые по бокам, несмотря на общую худобу.

Но больше всего меня поразили глаза. В кафане они были настороженными, оценивающими. Сейчас другими. Открытыми. Уязвимыми.

В них читалась жажда, не столько физическая, сколько эмоциональная. Жажда близости. Прикосновения. Человеческого тепла, которого она была лишена слишком долго.

— Ты смотришь на меня так, будто видишь впервые, — прошептала она.

— Это и вправду так, — ответил я честно. — В кафане видел маску. Сейчас вижу тебя настоящую.

Румянец тронул ее щеки.

— Я… Я не красавица, — сказала она неуверенно. — Знаю. Слишком худая. Слишком…

Я заткнул ее рот поцелуем.

— Ты прекрасна, — сказал я, отстранившись. — И не потому, что соответствуешь каким-то стандартам. А потому что настоящая.

Она улыбнулась, трепетно, неуверенно, как девушка, которой впервые сказали комплимент.

Я начал целовать ее, медленно исследуя все тело. Губы, подбородок, шею.

Она вздрагивала от каждого прикосновения, будто забыла, каково это, быть желанной.

Когда мои губы коснулись ее ключицы, она тихо ахнула. Руки вцепились в мои плечи.

— Александр…

Я продолжал. Спускаясь ниже. Целуя каждую родинку на плечах. Каждый изгиб тела. Она дрожала подо мной, дыхание становилось чаще.

И вдруг она рассмеялась. Тихо, почти удивленно.

— Что? — Я поднял голову.

— Я… — Елена прикрыла глаза рукой. — Я забыла, как это. Я думала, что помню, но… — Она посмотрела на меня сквозь пальцы. — Со Стефаном было по-другому. Хорошо, но… спокойно. Правильно. А сейчас… — Она сделала глубокий вдох. — Сейчас я чувствую себя живой. Впервые за три года. И это пугает.

— Хочешь, чтобы я остановился?

— Нет! — Она быстро схватила меня за руку. — Нет. Наоборот. Я хочу… — Голос сорвался. — Я хочу чувствовать. Все. Даже если это неправильно.

Я наклонился, поцеловал ее снова. На этот раз она ответила страстно, отчаянно. Руки скользнули по моей спине, ногти слегка царапнули кожу.

То, что началось осторожно, постепенно превращалось во что-то другое. Более интенсивное. Более настоящее.

Елена начала двигаться навстречу, сначала неуверенно, потом смелее. Она издавала тихие звуки, не стоны, а что-то среднее между удивлением и облегчением. Как будто в ней таял лед, который держал ее скованной три года.

— Можно? — спросил я, и она поняла, что я имею в виду.

— Да, — выдохнула она. — Пожалуйста.

Я вошел в нее медленно, осторожно. Она напряглась на мгновение, потом расслабилась, приняв меня. Руки обвили мою шею, ноги обвили бедра.

— Александр, — прошептала она мне в ухо. — Не останавливайся.

Я не останавливался.

Мы двигались в тишине, нарушаемой только нашим дыханием и тихим скрипом кровати. Лунный свет скользил по нашим переплетенным телам, превращая все в игру теней и света.

Елена сначала лежала неподвижно, будто боялась двигаться. Потом начала откликаться, сначала робко, потом все увереннее. Ее бедра поднимались навстречу, спина изгибалась. Дыхание сбивалось.

— Я… Я не думала… — начала она задыхаясь, но не закончила фразу.

Я почувствовал, как меняется ее тело. Мышцы напрягаются по-другому. Дыхание становится прерывистым. Она прикусила губу, пытаясь не издавать звуков громче шепота, но тихий стон все равно вырвался.

— Не сдерживайся, — прошептал я.

— Соседи… — начала она.

— Забудь о соседях.

Елена посмотрела на меня, и в ее глазах было что-то дикое, освобожденное. Она притянула меня ближе, впилась ногтями в спину.

И отпустила контроль полностью.

Следующие несколько минут были вихрем. Она двигалась подо мной не стыдясь, не сдерживаясь.

Стонала тихо, но настойчиво. Целовала меня так, будто хотела поглотить. Царапала спину. Шептала что-то бессвязное по-сербски, чего я не мог разобрать.

Она забыла, что должна проверять меня. Забыла о Чириче, о «Черной руке», о мертвом муже. Забыла обо всем, кроме этого момента, этого тела над ней, этого ощущения жизни, пульсирующей в каждой клетке.

Я чувствовал, как она приближается к пику. Тело напряглось, дыхание остановилось на мгновение. Она прижалась ко мне всем телом, судорожно вцепившись.

— Александр, я… — Голос сорвался.

И она застонала, протяжно, беззащитно, прячась лицом в моей груди, чтобы заглушить звук. Тело содрогнулось в спазмах, волна за волной.

Я дождался, пока она затихнет, потом позволил себе отпустить. Финальный рывок, и я замер, чувствуя, как напряжение покидает меня.

Мы лежали неподвижно, переплетенные, тяжело дыша. Она медленно провела пальцами по моей спине. Я почувствовал влагу на плече. Слезы? Нет, пот.

— Боже, — прошептала Елена хрипло. — Я… я не думала… не знала…

Я перекатился на бок, притянул ее к себе. Она свернулась калачиком, положив голову на мою грудь.

— Что не знала? — спросил я тихо.

— Что это так хорошо. — Голос дрожал. — Со Стефаном было хорошо, но… то было другое. Спокойное. Нежное. Правильное. А это… — Она подняла голову, посмотрела на меня. — С тобой. Это было неправильным. И поэтому прекрасным.

Я провел пальцами по ее волосам, убирая прилипшие ко лбу пряди.

— Не жалеешь?

Елена долго молчала. Потом покачала головой.

— Нет. Впервые за три года не жалею ни о чем. — Она снова положила голову на мою грудь. — Я чувствую себя… Я не знаю. Живой? Это правильное слово?

— Правильное.

Мы лежали в тишине, слушая, как наши сердца постепенно успокаиваются. Лунный свет переместился, теперь падал на стену, рисуя причудливые узоры теней от занавесок.

— Это было… — начала она.

— Знаю, — перебил я.

Она засмеялась. Тихо, но искренне.

— Я собиралась проверить тебя, — призналась она. — Михаил попросил. Использовать женские чары, как он выразился. Узнать, кто ты на самом деле.

— И узнала?

Елена помолчала.

— Узнала, что ты такой же потерянный, как я. — Она провела пальцем по моей груди. — И что тебе так же больно. И что ты тоже не знаешь, зачем все это.

Я не ответил. Слов не было.

— Я не планировала это, — продолжала она тихо. — Я правда думала, что просто поиграю роль. Соблазню, выведаю, доложу. Но потом ты посмотрел на меня. И увидел. — Она приподнялась на локте, глядя на меня. — Никто не смотрел так на меня уже три года. Все видели вдову. Или революционерку. Или переводчицу. А ты увидел просто женщину.

— Ты и есть просто женщина, — сказал я.

— Нет. — Она покачала головой. — Я была. Давно. А потом стала ролью. И забыла, как быть собой. — Елена коснулась моего лица. — Но сейчас, сегодня… Я вспомнила. И это ты. Ты напомнил мне.

Я взял ее руку, поцеловал пальцы.

— Это опасно, — сказал я честно. — То, что произошло между нами.

— Знаю.

— Это может все усложнить.

— Знаю.

— И мы не можем позволить себе чувства. Не сейчас.

Елена улыбнулась грустно.

— Слишком поздно, Александр. Ты разбудил чувства во мне.

Я знал, что она права. Я тоже почувствовал. Что-то, чего не должно быть. Привязанность. Нежность. Начало чего-то, что могло стать чем-то большим.

И это опасно. Для миссии. Для нас обоих.

Но когда она снова положила голову на мое плечо, когда я почувствовал тепло ее тела рядом, и не хотел отпускать этот момент.

Пусть хоть сейчас, хоть несколько часов, я буду не агентом, не ассасином, не Бурным и не Халимом.

Просто мужчиной, который держит в объятиях женщину.

Мы лежали в тишине, слушая ночные звуки Белграда. Где-то лаяла собака. Где-то играла музыка. Дунай шумел, невидимый за домами.

— Останешься до утра? — спросила Елена сонно.

— Нельзя, — ответил я. — Слишком опасно.

— Знаю. — Она вздохнула. — Пожалуйста, не уходи так быстро. Хотя бы еще немного?

— Хорошо, еще немного.

Я закрыл глаза, позволяя себе начладиться покоем. Зная, что скоро придется вставать. Одеваться. Возвращаться к роли.

Но пока я просто держал девушку и наслаждался моментом.

Мгновением человечности в мире, полном лжи и опасности.