Ассасин 1: миссия в Сараево

Глава 23 Проверка

Душан остановился посреди переулка, опершись рукой о стену дома. Дышал тяжело, будто пробежал версту. Воспоминание накрыло с головой, как всегда накрывало, когда кончалось действие опия.

Прохожий, старик с корзиной овощей, посмотрел на него с беспокойством:

— Ти си добро, младићу? — Ты в порядке, юноша?

Душан кивнул, не в силах говорить. Старик пожал плечами и пошел дальше. На Дорчоле привыкли к странным людям. Студенты, пьяницы, безумцы, все перемешалось в этом квартале.

Душан выпрямился, вытер пот со лба. Нужно идти дальше. Михаил ждет. Михаил даст дозу. Доза заглушит память. Хотя бы на несколько часов.

Он прошел оставшееся расстояние до книжной лавки почти бегом. Вывеска «Српска Књига» висела над дверью, старая, выцветшая. Душан толкнул дверь и вошел внутрь.

Лавка пуста. За прилавком никого. Только ряды книг на полках, запах бумаги и пыли. Душан прошел мимо прилавка к задней двери, которая вела в подсобку. Оттуда узкая лестница спускалась в подвал.

Он спустился, держась за перила. Ступени скрипели под ногами. Внизу горела керосиновая лампа, отбрасывая желтый свет на кирпичные стены.

Михаил Чирич сидел за столом, заваленным пачками брошюр. Средних лет мужчина с густой черной бородой и пронзительными карими глазами, которые всегда смотрели так, будто видели тебя насквозь, до самого дна души, где прятались все грехи и слабости.

— Илич, — сказал Чирич, не поднимая глаз от бумаг. — Ты опоздал. Я велел прийти в полдень. Сейчас половина первого.

— Извини, Михаил, — пробормотал Душан. — Я… задержался.

Чирич наконец поднял голову. Посмотрел на Душана долгим взглядом. Взглядом человека, который оценивает товар на рынке и находит его некачественным, но все равно покупает, потому что другого нет.

— Ты выглядишь паршиво, — констатировал он. — Опять доза кончилась?

Душан кивнул, не в силах врать. Чирич всегда знал. Всегда видел дрожащие руки, расширенные зрачки, пот на лбу.

— Получишь дозу, когда доложишь, — сказал Чирич жестко. — Зачем пришел?

Душан сглотнул сухость во рту. Заставил себя говорить ровно, без дрожи в голосе:

— Вчера в кафане «Златни Крст» появился русский. Журналист. Александр Соколов, пишет для петербургской газеты «Новое время». Говорит, что приехал писать о славянском вопросе.

Чирич откинулся на спинку стула. В глазах мелькнул интерес.

— Русский журналист, — повторил он медленно. — Сейчас. После убийства Шульца. Интересно. Рассказывай подробнее.

Душан рассказал. О том, как Соколов вошел в кафану, как Марко и его рабочие друзья пригласили его к столу. О том, как русский говорил о борьбе и осторожности, о том, что провокации опасны, что война начнется не вовремя. О том, как сам Душан подошел к столу и разговаривал с Соколовым.

— Что он спрашивал? — перебил Чирич. — Проявлял интерес к нашей деятельности?

— Нет, — ответил Душан. — Говорил в общем. О славянском единстве, о России как защитнице. Не задавал прямых вопросов. Но…

— Но что?

Душан помолчал, подбирая слова. Как объяснить то чувство, которое появилось, когда он смотрел в холодные серые глаза Соколова? Чувство, что этот человек видит больше, чем показывает. Что за вежливой улыбкой скрывается нечто совсем другое.

— Он странный, — наконец сказал Душан. — Слишком спокойный. Слишком правильно говорит.

Чирич усмехнулся, но без веселья.

— Профессиональный журналист всегда знает, что сказать, — заметил он. — Или профессиональный шпион. В любом случае подозрительно. Что еще?

— Я пригласил его послезавтра в кафану «Аџамова», — выпалил Душан и тут же пожалел, увидев, как потемнело лицо Чирича.

— Ты что, дурак⁈ — взорвался Чирич, вскакивая со стула. — «Аџамова» наше место! Там собирается ядро! Ты пригласил туда незнакомца, не посоветовавшись⁈

Душан отступил на шаг, инстинктивно. Чирич никогда его не бил, но в его гневе было что-то, что заставляло тело съеживаться, готовясь к удару.

— Я думал… — начал Душан жалко. — Я думал, мы сможем его проверить там. Понять, кто он. Если друг, он полезен. Если враг, то узнаем…

Чирич долго смотрел на него, потом медленно сел обратно. Достал из кармана папиросы, закурил. Дым поплыл к низкому потолку подвала, смешиваясь с желтым светом лампы.

— Возможно, ты не так глуп, как кажешься, — сказал он наконец, выдыхая дым. — Хорошо. Пусть придет. Устроим ему проверку. Посмотрим, как он себя поведет. Что спросит. Что скажет.

Он наклонился вперед, пронзая Душана взглядом.

— Но ты, Илич, будешь наблюдать за ним. Каждое слово, каждый жест. Если заметишь что-то подозрительное, доложишь мне немедленно. Понял?

— Понял, Михаил, — кивнул Душан облегченно.

Чирич затушил недокуренную папиросу о край стола. Открыл ящик и достал маленький пузырек из темного стекла. Поставил на стол между ними.

— Вот твоя доза, — сказал он ровно. — Хватит на три дня. Используй умеренно. Если кончится раньше, не приходи. Я не аптека. Организация дает тебе это в обмен на службу. Будь полезен, Илич. Организация не терпит бесполезных.

Душан протянул дрожащую руку и взял пузырек. Маленький, с восковой пробкой, но внутри спасение. Внутри забвение. Спрятал его в карман жилета, как прячут самое ценное.

— Благодарю, Михаил, — прошептал он. — Я не подведу.

— Посмотрим, — сказал Чирич без особой надежды в голосе. — Иди. И хорошенько наблюдай за русским. Это твой шанс доказать, что ты чего-то стоишь.

Душан развернулся, чтобы уйти, но голос Чирича остановил его у лестницы:

— Илич. Еще одно.

— Да, Михаил?

Чирич смотрел на него долгим взглядом. В глазах мелькнуло что-то, что могло быть сочувствием, но скорее всего было просто расчетом.

— Ты пишешь стихи о жертве и искуплении, — сказал он медленно. — Я читал те, что ты оставил в кафане в прошлый раз. Плохие стихи, Илич. Много пафоса, мало смысла. Но идея правильная. Жертва смывает грехи. Помни об этом. Скоро понадобятся люди, готовые на жертву. Может быть, ты один из них.

— Я готов, — сказал Душан, и голос его прозвучал тверже, чем он ожидал. — Когда понадобится, я не подведу.

Чирич усмехнулся.

— Увидим. Иди.

Душан поднялся по лестнице, вышел из лавки на солнечную улицу. В кармане жилета лежал пузырек с опием. Спасение на три дня.

Он зашагал обратно к себе в общежитие. По дороге купил у уличного торговца яблоко, но есть не стал. Аппетита не было. Опий убивал голод так же эффективно, как убивал боль и вину.

Скоро будет много смертей. Кому-то придется умереть. Душан знал это также хорошо, как то, зачем он шел, почти бежал в свою комнату.

Свежий номер «Нового времени» лежал на столе в моей комнате, раскрытый на седьмой странице. Там, между заметкой о визите французского президента Пуанкаре в Петербург и обзором театральных премьер, помещалась моя статья.

«Славянский вопрос на Балканах. Письма из Белграда. Александр Соколов».

Скерлич прислал газету вчера вечером через посыльного. Вместе с запиской: «Читают. Производит впечатление».

Я перечитал статью еще раз, хотя знал каждое слово наизусть. Писал ее, тщательно взвешивая каждую фразу. Сочувствие к сербским устремлениям, но без фанатизма. Критика австрийской политики, но осторожная. Призывы к единству славян, но с оговорками о необходимости мудрости и терпения.

Золотая середина. Достаточно, чтобы понравиться националистам. Недостаточно, чтобы насторожить цензуру или австрийскую разведку.

Приглашение пришло сегодня утром. Душан Илич появился у дверей моей комнаты на Дорчоле, бледный, с дрожащими руками, от него несло потом и табаком. Говорил отрывисто, не глядя в глаза:

— Михаил хочет с вами поговорить. Сегодня вечером. Кафана «Аџамова», восемь часов. Будут и другие. Важные люди.

Проверка. Я понял это сразу. Статья привлекла внимание, теперь решат, можно ли мне доверять.

Душан ушел, не дожидаясь ответа. Я проводил его взглядом, отмечая нервозность движений, расширенные зрачки, тремор рук.

Этого не было в досье. Опий. Или кокаин. Скорее опий, здесь на Балканах его достать проще.

В таком случае он сломленный человек. Фанатик, цепляющийся за идею, чтобы не думать о том, что творится в душе. Такие опасны своей непредсказуемостью. Но такими и легко манипулировать, если найти правильный рычаг.

Сейчас половина восьмого вечера. Я стоял перед зеркалом, проверяя внешний вид.

Костюм скромный, но добротный, как у провинциального журналиста, который зарабатывает прилично, но не роскошествует. Белая рубашка, галстук темно-синий, жилет серый. Часы на цепочке, настоящие швейцарские.

Под жилетом, в потайном кармане, маленький браунинг калибра 7,65 мм. Семь патронов. Не для боя, для крайнего случая.

Я вышел из комнаты, спустился по скрипучей лестнице на улицу. Майский вечер окутал Белград теплом и запахами жареного мяса, табака, речной воды.

Солнце садилось за холмами, окрашивая небо в медные тона. Дорчол оживал к ночи. Из открытых окон доносились голоса, смех, музыка. Где-то играли на гуслях, старинном сербском инструменте, протяжную песню о косовской битве.

Кафана «Аџамова» находилась на углу двух узких улочек, в старом двухэтажном доме с нависающим вторым этажом турецкой постройки. Вывеска над дверью выцвела от времени. В окнах горел желтый свет керосиновых ламп.

Я толкнул тяжелую деревянную дверь и вошел.

Внутри было накурено так, что первые несколько секунд глаза щипало. Дым табака висел под низким потолком синеватым облаком. Пахло ракией, кофе, жареным луком и чем-то острым, паприкой или красным перцем.

Кафана невелика. Десять столов, длинных, грубо сколоченных из темного дерева. За стойкой хозяин в засаленном фартуке разливал что-то из бутыли. У печи в углу сидел старик с бородой, курил трубку, смотрел в пустоту.

За столом у дальней стены сидела компания. Человек шесть. Я узнал Душана, он сидел с краю, нервно курил, когда увидел меня, дернулся, будто хотел встать, но остался на месте.

Рядом с ним мужчина лет тридцати пяти, с густой черной бородой и пронзительными карими глазами.

Михаил Чирич. Я видел его описание в досье. Типографщик по профессии, революционер по призванию. Один из активистов «Младой Босны», связной между студенческими кружками и более крупными организациями. Осторожный, умный, беспощадный.

Еще трое молодых людей, студенты, судя по потертым пиджакам и тому голодному огню в глазах, который я научился узнавать. Фанатики. Мечтатели. Готовые умереть за идею, потому что жизнь без идеи казалась им пустой.

И женщина.

Я не ожидал увидеть здесь женщину.

Она сидела между двумя студентами, держала в руке чашку кофе, и когда я вошел, подняла глаза. Темные глаза, умные, изучающие.

Лицо не красавицы, но привлекательное. Правильные черты, высокие скулы, волевой подбородок. Волосы темные, собранные в простой узел на затылке. Одета скромно, темная юбка, белая блузка с высоким воротником, никаких украшений.

Двадцать пять, может быть двадцать семь лет. Образованная, это чувствовалось в том, как она держалась, прямо, без кокетства, но и без вызова. Европейское образование, возможно, за границей.

Чирич поднялся, когда я приблизился к столу. Остальные тоже встали, кроме женщины, она осталась сидеть, продолжая меня изучать.

— Господин Соколов, — Чирич протянул руку. Рукопожатие крепкое, сухое. — Добро пожаловать. Душан говорил о вас. И мы читали вашу статью в «Новом времени».

— Благодарю за приглашение, — ответил я, пожимая руки остальным. Студенты представились — Владимир, Петар, Милош. Имена я прочно забил в память, а еще зафиксировал лица, манеру держаться, взгляды.

— Присаживайтесь, — Чирич указал на свободный стул напротив себя. — Елена, подвинься.

Женщина переместилась, освобождая место. Я сел. Она оказалась прямо напротив меня, через узкий стол. Запах ее духов, легкий, цветочный, пробивался сквозь табачный дым.

— Елена Милич, — представилась она тихим, но уверенным голосом. — Переводчица.

— Александр Соколов. Вы уже наверняка знаете.

Легкая улыбка тронула ее губы.

— Читала вашу статью. Интересно пишете. Хотя некоторые места показались мне осторожными.

Первый легкий укол. Проверка начинается.

— Я журналист, — ответил я спокойно. — Моя работа писать то, что пройдет цензуру и дойдет до читателя. Слишком радикальные статьи просто не напечатают. А молчание не поможет вашему делу.

Чирич кивнул, наливая мне ракию из графина.

— Разумно. Но между осторожностью и трусостью тонкая грань, господин Соколов.

Я взял рюмку, понюхал. Крепкая, самогонка, но хорошего качества. Выпил залпом. Огонь полыхнул в горле, разлился жаром по груди.

— Трусость это когда пишут то, что велят. А осторожность это писать так, чтобы твои слова услышали, — сказал я, ставя рюмку на стол. — Если я напишу призыв к восстанию, меня арестуют, газету закроют, и никто ничего не прочитает. Если я напишу о том, что славяне должны терпеть австрийское иго, меня назовут предателем. Я выбираю третий путь, говорить правду так, чтобы она дошла до людей.

Студент Владимир, худой юноша с впалыми щеками, наклонился вперед.

— А что вы считаете правдой, господин Соколов? Что Австрия имеет право угнетать нас? Что мы должны покорно ждать, пока Россия решит нас освободить?

Провокация. Я встретил его взгляд, не моргая.

— Правда в том, что Австро-Венгрия держит вас в клетке. Правда в том, что Россия сочувствует вашей борьбе, но связана дипломатическими обязательствами. Правда в том, что преждевременное восстание утопит Сербию в крови без всякого результата. — Я сделал паузу. — И правда в том, что рано или поздно эта клетка сломается. Вопрос только, когда и как. Мудро или безрассудно.

— Мудро, — повторила Елена, и в ее голосе прозвучала ирония. — Значит, ждать? Сколько еще ждать? Десять лет? Двадцать? Пока австрийцы не превратят нас в покорных рабов?

Я повернулся к ней.

— Ждать не значит бездействовать. Готовиться. Объединяться. Укреплять связи. Но не провоцировать войну, к которой не готовы ни вы, ни Россия.

Чирич налил еще по кругу. Выпили молча. Атмосфера за столом сгустилась, как табачный дым под потолком.

— Хорошие слова, — сказал он наконец. — Но на словах все красиво говорят. Австрийские дипломаты тоже говорят красиво о мире и сотрудничестве. А по ночам их жандармы арестовывают наших людей.

Он достал из кармана пиджака сложенную газету, развернул, положил передо мной. «Политика», вчерашний номер. Заметка на третьей странице, небольшая.

«В Сараево арестован студент Неделько Чабринович по подозрению в антигосударственной деятельности. По сообщениям из осведомленных источников, Чабринович связан с террористической организацией…»

Я прочитал, поднял глаза.

— Знали его?

— Мой двоюродный брат, — тихо сказал студент Петар. Голос дрожал. — Хороший человек. Мечтал об освобождении. И теперь гниет в австрийской тюрьме. Если повезет, дадут двадцать лет. Если нет, его повесят.

Молчание. Тяжелое, давящее. Душан нервно курил, не глядя ни на кого. Елена смотрела в свою чашку кофе.

Я знал, что сейчас мои слова решат все. Либо я пройду эту проверку, либо меня запишут в благонамеренные трусы, бесполезные для дела.

— Мне жаль вашего брата, — сказал я Петару. — Искренне жаль. Но скажите мне честно, что он сделал? Написал прокламацию? Напечатал листовки? Или готовил нечто более решительное?

Петар сжал кулаки.

— Он боролся! Как мог! Австрийцам нужен был предлог для арестов, вот они его и схватили!

— Значит, вы дали им этот предлог, — сказал я жестко. — Господа, я понимаю ваш гнев. Понимаю вашу боль. Но если каждый из вас завтра схватит бомбу и пойдет убивать австрийских офицеров, что изменится? Вас перевешают. Австрия получит повод ввести войска. Сербию раздавят. И через год здесь будет стоять не сербский флаг, а двуглавый австрийский орел.

— Так что же делать⁈ — вскинулся Владимир. — Ничего⁈ Смириться⁈

— Делать то, что приближает победу, а не поражение, — ответил я. — Война будет. Обязательно будет. Но она должна начаться тогда, когда Россия будет готова вас поддержать. Когда у вас будет союзник, способный противостоять Австрии и Германии. Иначе вы просто погибнете красиво, и про вас напишут в учебниках истории как про героев. Мертвых героев.

Чирич смотрел на меня долго, изучающе. Потом медленно кивнул.

— Вы говорите как человек, который видел войну.

— Я был на войне, — кивнул я, не делая разницы между моей прошлой и настоящей жизнью. Сейчас важна искренность. — Видел, как гибнут люди. Как рушатся красивые планы. Как отвага разбивается о пулеметы и артиллерию. Война не романтика. Война это чистая мясорубка.

Елена подняла на меня глаза. В них было что-то новое, не согласие, но понимание.

— Значит, вы считаете нас наивными мечтателями? — спросила она тихо.

— Нет, — покачал я головой. — Я считаю вас отважными людьми. Но отвага без расчета это самоубийство.

Молчание затянулось. Хозяин принес тарелку с чевапчичами и луком. Чирич машинально взял одну колбаску, прожевал, запил ракией.

— Хорошо, господин Соколов, — сказал он наконец. — Допустим, вы правы. Допустим, мы должны ждать. Но чем Россия нам поможет сейчас? Пока мы ждем этой мудрой войны?

Опять ловушка. Я чувствовал ее. Если скажу, что Россия ничем не поможет, покажусь бесполезным. Если пообещаю слишком много, не поверят.

— Россия уже помогает, — сказал я осторожно. — Дипломатическим давлением на Вену. Поддержкой славянских организаций. Тем, что пишут такие журналисты, как я, привлекая внимание русского общества к вашим проблемам. — Я сделал паузу. — А если вам нужна более конкретная помощь, то я здесь не просто писать статьи. Я здесь слушать и понимать. Чтобы передать в Петербург правду о том, что происходит. Чтобы там знали, кому помогать и как.

Чирич переглянулся с Еленой. Какой-то безмолвный обмен взглядами.

— Значит, вы готовы помогать делом? — спросил он. — Не только словами?

— Смотря каким делом, — ответил я честно. — Я не террорист. Но я готов использовать свое положение, свои связи, свой доступ к информации, чтобы помочь тем, кто борется за правое дело.

Студент Милош, до сих пор молчавший, вдруг усмехнулся.

— Красиво сказано. А если мы попросим вас, например, передать письмо в Петербург? Минуя австрийскую цензуру?

— Передам, — кивнул я. — Если письмо не компрометирует меня настолько, что меня арестуют. Журналист за решеткой никому не поможет.

Душан нервно затушил окурок, тут же прикурил новую папиросу. Руки его дрожали.

Елена откинулась на спинку стула, и я заметил, как она внимательно следила за каждым моим словом, каждым жестом. Оценивала. Взвешивала.

— А если мы попросим вас узнать что-то? — спросила она. — Информацию, которую трудно получить обычным путем? Например, о планах австрийской полиции в отношении наших людей?

— Смогу ли узнать, не знаю, — ответил я. — Но попытаюсь. У журналиста есть доступ к некоторым источникам.

Чирич снова налил по кругу. На этот раз выпили медленнее, задумчиво.

— Господин Соколов, — сказал он, вытирая усы тыльной стороной ладони. — Вы либо очень умный человек, либо очень осторожный. Или и то, и другое. Это хорошо. Нам нужны умные друзья. Глупцов у нас хватает.

Петар хотел что-то возразить, но Чирич остановил его взглядом.

— Мы будем рады видеть вас здесь еще, — продолжал он. — Поговорить. Обменяться мнениями. Может быть, что-то обсудить более конкретное. — Пауза. — Если вы действительно друг, это выяснится со временем. Если нет… — Он не договорил, но смысл был ясен.

Я встретил его взгляд спокойно.

— Время все расставит на свои места.

Разговор перешел на другие темы. Обсуждали последние новости, спорили о политике сербского правительства, о том, достаточно ли твердо король Петр противостоит Австрии. Я больше слушал, чем говорил, запоминая имена, связи, намеки.

Постепенно студенты начали расходиться. Владимир с Петаром ушли первыми, пробормотав что-то о завтрашних занятиях. Милош задержался, что-то обсуждал с Чиричем вполголоса, потом тоже поднялся.

Душан сидел, уставившись в пустую рюмку, бледный, будто вот-вот его вывернет наизнанку.

— Иди, Илич, — сказал ему Чирич не без сочувствия. — Отдохни. Ты плохо выглядишь.

Душан кивнул, поднялся, качнулся. Я протянул руку, поддержал его за локоть.

— Вам помочь дойти?

Он дернулся, отстранился.

— Не надо. Сам дойду.

Вышел, пошатываясь. Чирич проводил его взглядом, покачал головой.

— Хороший парень. Но слабый. Опиум его доконает, если не одумается.

Он встал, застегнул пиджак.

— Мне пора. Елена, проводишь господина Соколова? Вам по пути, кажется.

Елена кивнула. Чирич пожал мне руку на прощание, крепко, с нажимом.

— До встречи, господин Соколов. Надеюсь, скоро снова увидимся.

Он ушел. Мы с Еленой остались вдвоем.