Ассасин 1: миссия в Сараево

Глава 3 Знакомство

Я встал с кровати и вытянулся по стойке смирно, как того требовал устав. Полковник окинул меня взглядом человека, привыкшего оценивать лошадей на ярмарке. Методично, профессионально, но без излишней спешки.

— Вольно, поручик, — сказал он негромко и придвинул единственный стул. — Я полковник Редигер, если вы помните. Прошу, садитесь. И не смотрите на меня так, словно я пришел сообщить о конце света.

Я опустился на край кровати, держа спину прямо. Редигер достал серебряный портсигар и неторопливо закурил папиросу. Дым поплыл к потолку ленивыми кольцами.

— Как самочувствие, Александр Николаевич? И, пожалуйста, не отвечайте дежурными фразами о благодарности за внимание. Мне нужно знать ваше действительное состояние.

— Голова побаливает по утрам, господин полковник, но мысли ясные. Память восстановилась. Готов к службе.

— Посмотрим. — Редигер медленно выпустил дым. — Расскажите о последней неделе перед тем, как ваша лошадь решила заняться акробатикой. Не торопитесь, детали важны.

Я осторожно погрузился в память Бурного, боясь разрушить хрупкие образы.

— Дешифровка австрийских депеш у преподавателя Михайлова. Латинский квадрат с множественной подстановкой. — Я сделал паузу, усиленно изображая воспоминания, хотя отлично все помнил. — Справился за полтора часа, когда другие бились весь день.

— Хорошо. А семинар капитана Волынского по европейской дипломатии помните?

Ловушка. Изящная и простая.

— Никакого Волынского не было, господин полковник. Занятия вел подполковник Крылов. Анализ разведывательных донесений.

Редигер улыбнулся, как человек, получивший ожидаемый ответ.

— Отлично. Значит, ваши мозги не превратились в кашу. Видите ли, после травм головы иногда появляются ложные воспоминания. Врачи просили это проверить. — Он стряхнул пепел. — А теперь серьезно. Ваш доклад о Боснии. Что вы там написали?

— Пороховая бочка, господин полковник. — Память Бурного подсказывала факты четко и ясно. — Австро-Венгрия душит подчиненные народы принципом «разделяй и властвуй», Сербия тайно подливает масло в огонь через молодежные организации вроде «Млада Босна», а мы не можем остаться в стороне, не потеряв влияние на Балканах.

— И ваш прогноз?

— Конфликт неизбежен. Вопрос когда это случится и что послужит искрой, от которой разгорится большой пожар.

Полковник продолжал курить, сверля меня взглядом. За стеклом моросил дождь, превращавший Варшаву в серую акварель.

— Интересно. А теперь гипотетический вопрос, поручик. — Он не шевелился. На кончике папиросы собрался пепел. — Представьте, что вам поручили, скажем так, придержать этот пожар до более подходящего момента. Что бы вы предприняли?

— Контролировать горячие головы с обеих сторон. Не дать им устроить фейерверк раньше времени.

— Раньше времени? — Редигер обернулся, слегка приподняв бровь.

— Война будет неизбежно, господин полковник. Но лучше встретить ее готовыми, чем споткнуться на ровном месте из-за неуместной инициативы наших союзников.

— Разумно. — Он наконец задвигался и достал из кармана свернутую бумагу. — Теперь практика. Переведите это, и не делайте вид, что готический шрифт для вас китайская грамота.

Я взял бумагу.

«Geheim. An das Oberkommando der 8. Armee. Russische Truppenbewegungen in der Nähe von Warschau verstärkt. Empfehle sofortige Verstärkung der Aufklärungstätigkeit…» Сложные германские закорючки, но память Бурного послушно подсказывала слова.

— «Секретно. Командованию восьмой армии. Передвижения русских войск в районе Варшавы усилились. Рекомендую немедленное усиление разведывательной деятельности…»

— Достаточно. — Редигер забрал документ, но продолжал изучать меня, словно пытался заглянуть под череп. — Скажите, поручик, как вы видите свое будущее? И не произносите патриотической чепухи, мы не на торжественном собрании.

— Хочу быть полезным там, где мои способности принесут наибольшую пользу.

— Дипломатично. А если эта польза потребует от вас… скажем, гибкости мышления? Готовности работать там, где уставы молчат, а инструкции заканчиваются?

— Готов, господин полковник.

— И риск вас не пугает? Задания, которые могут увести далеко от строевой службы?

— Не пугает.

Редигер аккуратно сложил документы в карман с видом человека, принявшего решение.

— Знаете, поручик, Европа стоит на пороге серьезных перемен. Старый порядок трещит по швам, и империям нужны люди, способные думать нестандартно. — Он застегнул пуговицы на мундире. — Завтра возвращайтесь к занятиям. А послезавтра… возможно, у вас будет интересная прогулка по городу. Поправляйтесь окончательно.

Дверь закрылась, оставив в воздухе запах табака и ощущение, что настоящая проверка моих способностей только начинается. Я быстро освоился в этом мире будущего и надеялся, что мне удастся все также хорошо играть новую роль.

Вечером накануне выписки ко мне пришел полковой лекарь, пожилой штабс-капитан Поляков с седой бородкой и добрыми глазами за круглыми очками. Он методично ощупал мою голову, заглянул в глаза с помощью маленького зеркальца, постучал молоточком по коленям.

— Удивительно, поручик, — пробормотал он, записывая что-то в толстую тетрадь. — Три дня назад я опасался за ваш рассудок, а сегодня вы здоровее многих, кто вообще не падал с лошади. Природа великая целительница, но иногда она превосходит даже саму себя.

— Значит, завтра я свободен, Иван Петрович?

— Свободны, свободны. Только не переусердствуйте в первые дни. Голова не чугунный котелок, требует бережного обращения.

Когда доктор ушел, появилась Анна Петровна. Она поставила поднос на прикроватный столик и принялась раскладывать склянки с различными лекарствами.

Темную бутылочку с настойкой валерианы для успокоения нервов, пузырек с камфорным спиртом для растираний, порошок хинина в бумажном пакетике от лихорадки, и маленький флакон с нашатырным спиртом на случай обморока. Рядом лежала баночка с ихтиоловой мазью и склянка с касторовым маслом. Все это было привычным арсеналом военного лазарета, где полагались на проверенные временем средства.

— Завтра утром вас переведут обратно в казарму, господин поручик, — сказала она, не поднимая глаз. — Там будет совсем другая жизнь. Не то что в нашем тихом лазарете.

— Анна Петровна, вы говорите так, словно я отправляюсь на каторгу, а не возвращаюсь к товарищам.

Она подняла голову, и я увидел в ее глазах что-то похожее на сожаление.

— Просто… за эти дни вы оказались не таким, как обычно бываете офицеры. Тише, спокойнее. Не требуете особого обхождения. — Она смутилась собственной откровенности. — Прошу прощения, не мое дело рассуждать.

— Ничего страшного. Спасибо вам за заботу, Анна Петровна.

Она кивнула и поспешно удалилась, оставив меня размышлять о том, как изменила меня травма в глазах окружающих.

Ночь в лазарете прошла тревожно. Сон то приходил, то отступал, оставляя меня наедине с хаосом чужих воспоминаний. К утру я окончательно проснулся от звуков, доносящихся через окно: топота сапог по мостовой, ржания лошадей, команд караульных. Большой гарнизон просыпался, начинался новый день службы.

В семь утра Анна Петровна принесла последний завтрак в лазарете — стакан чая в подстаканнике с двуглавым орлом, белую булку и масло на фарфоровой тарелочке.

— Через час за вами придут, господин поручик, — сказала она, ставя поднос на прикроватный столик. — Все документы готовы, можете собирать вещи.

Я неторопливо позавтракал, уложил в небольшой саквояж свои немногочисленные принадлежности: запасное белье, туалетные принадлежности, несколько книг, которые принес из казармы еще до травмы. Память Бурного услужливо подсказывала, что именно должно быть среди его вещей.

Ровно в восемь утра в дверь постучали. Вошел молодой солдат в серой гимнастерке с красными погонами, на которых поблескивали медные пуговицы. Лицо крестьянского паренька, должно быть, из какой-нибудь тульской деревни.

— Господин поручик, — доложил он, вытягиваясь в струнку, — полковник Краснов приказал проводить вас в казарму слушателей особых курсов.

— Иду, рядовой…?

— Рядовой Семенов, господин поручик!

Я попрощался с Анной Петровной, которая проводила меня до дверей лазарета, и последовал за вестовым.

Мы вышли из здания лазарета на широкий плац, вымощенный серым булыжником. Утреннее солнце освещало обширное пространство, окруженное казенными постройками из красного кирпича. Из памяти Бурного я знал, что нахожусь в Варшавской крепости на улице Длугой, в самом сердце военного городка, где размещались штаб округа и специальные учебные заведения.

Этот мир сильно отличался от моего. Судя по всему, за это время главенство в науке и технологиях перешло от арабского мира к европейскому. В мое время Европа была слабой и хилой, раздираемой противоречиями, сейчас она стояла во главе цивилизованного мира, диктуя всем остальным условия.

Взобраться на вершину европейцам помог технический прогресс. Я изо всех сил пытался понять, что он из себя представляет. Все для меня в диковинку, хотя я и старался не показывать удивления.

Слева тянулись конюшни, длинные одноэтажные строения под железными крышами, из которых доносилось ржание лошадей и голоса конюхов. Возле одной из конюшен группа солдат чистила и седлала коней для утренней прогулки офицеров. Лошади были породистые, я различал английских и донских скакунов, их шкуры лоснились под утренним солнцем.

Справа высился двухэтажный корпус интендантства с аккуратными рядами окон и широким крыльцом. У входа дежурил часовой в парадной форме с винтовкой наперевес, его начищенная каска сверкала на солнце. Рядом стояла группа военных чиновников в темных мундирах, обсуждающих какие-то срочные дела.

Мы пересекли плац по диагонали, направляясь к противоположному углу. Навстречу нам попадались офицеры самых разных родов войск — пехотинцы в темно-зеленых мундирах, артиллеристы с красными петлицами, казаки в синих шароварах с лампасами. Все они выглядели подтянуто и деловито, спешили по своим утренним делам.

Молодой подпоручик из пехотного полка, проходя мимо, козырнул мне, и я ответил тем же. Память подсказывала, что мы учились вместе в Павловском училище, но имени вспомнить не удалось.

— Господин поручик, вон то здание, — Семенов указал рукой на двухэтажную постройку в дальнем углу плаца.

Казарма особых курсов выделялась среди прочих зданий. Построенная лет тридцать назад по образцу прусских военных училищ, она поражала солидностью и функциональностью.

Красный кирпич стен аккуратно расшит белыми швами, высокие окна с белыми рамами создавали ощущение простора и света. Крыша из зеленой черепицы венчалась небольшой башенкой с флагштоком, на котором развевался полковой штандарт.

У парадного входа стоял часовой, молодцеватый унтер-офицер с идеально выглаженной формой и блестящими сапогами. При нашем приближении он козырнул и отступил в сторону.

Мы поднялись по каменным ступеням на широкое крыльцо. Массивная дубовая дверь украшена медной табличкой: «Особые курсы при штабе Варшавского военного округа». Ниже мелким шрифтом: «Основаны в 1885 году по Высочайшему повелению».

Семенов потянул за медное кольцо, и дверь отворилась с тихим скрипом хорошо смазанных петель. Мы оказались в просторном вестибюле с высоким потолком и каменным полом, покрытым длинными дорожками. Стены выкрашены в светло-зеленый цвет и украшены портретами императора, великих князей и знаменитых полководцев.

Справа от входа располагалась комната дежурного, небольшое помещение за перегородкой, где за письменным столом сидел пожилой фельдфебель с седыми усами. Он поднял голову от регистрационной книги и окинул меня внимательным взглядом.

— Поручик Бурный возвращается после лечения, господин фельдфебель, — доложил Семенов.

— Записано, — буркнул фельдфебель, делая пометку в толстой тетради. — Комната номер семь, второй этаж. Вещи при себе?

— При себе.

— Хорошо. Семенов, проводи господина поручика.

Мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Ступени каменные, с железными перилами, отполированными до блеска многолетними прикосновениями рук местных обитателей. В углах лестничных площадок стояли кадки с комнатными растениями, фикусами и пальмами, которые придавали казенному зданию некоторый уют.

Второй этаж встретил нас длинным коридором с рядом одинаковых дверей по обеим сторонам. Пол покрыт дорожками, стены выкрашены светло-зеленым цветом. Из-за одной из дверей доносились приглушенные голоса, видимо, там шло занятие.

Семенов остановился у двери с номером семь и постучал костяшками пальцев.

— Войдите! — раздался знакомый голос изнутри.

Вестовой открыл дверь и козырнул:

— Прибыл господин поручик Бурный!

Я переступил порог и оказался в своем новом доме. Огляделся, припоминая, как тут все выглядит.

Сейчас я стоял в просторной комнате с шестью железными кроватями, расставленными вдоль стен. Высокие окна выходили на внутренний двор, где виднелись аккуратно подстриженные кусты и гравийные дорожки. Стены выкрашены в привычный казенный желтый цвет и украшены портретами императора.

У дальнего окна за письменным столом сидел высокий офицер лет тридцати с аккуратно подстриженными усами и холодными серыми глазами. Память услужливо подсказывала, что это капитан Дмитрий Карлович Жедринский, из остзейских немцев, опытный разведчик.

— Бурный! — воскликнул он, поднимаясь и откладывая в сторону карты Восточной Пруссии, которые изучал. — Наконец-то вернулся. Как самочувствие?

— Благодарю, Дмитрий Карлович. Голова в порядке, готов к занятиям.

— Отлично. Остальные уже ушли на первую лекцию к подполковнику Крылову. Нам пора их догонять.

Семенов козырнул и удалился, оставив нас одних. Жедринский окинул меня внимательным взглядом профессионала, оценивающего состояние объекта для вербовки.

— Располагайся быстро. Твоя кровать та, что у окна. Вещи можно вон в тот сундук, форму в шкаф. Через пять минут спускаемся в класс номер три.

Я молча разложил свои немногочисленные принадлежности и последовал за капитаном вниз по лестнице. Мы прошли по коридору первого этажа мимо нескольких аудиторий, из которых доносились приглушенные голоса преподавателей.

Класс номер три оказался просторным помещением с рядами дубовых парт, расположенных амфитеатром. У каждого места лежали стопка бумаг, чернильницы, остро заточенные перья и промокательная бумага. На стенах висели карты Европы, схемы различных шифров и фотографии образцов вражеского снаряжения.

За кафедрой стоял подполковник Крылов. Невысокий, плотный мужчина с проницательными темными глазами и окладистой бородой. Перед ним на столе лежали образцы взрывчатых веществ в стеклянных колбах и металлических цилиндрах.

Мои сокурсники сидели за партами, сосредоточенно записывая лекцию. Я занял место рядом с поручиком Лебединским, изящным офицером с тонкими чертами лица и манерами светского человека. Память подсказывала, что он происходил из обедневшего княжеского рода, но компенсировал недостаток средств острым умом и безупречным воспитанием.

Крылов объяснял свойства различных взрывчатых составов, демонстрируя образцы динамита, пироксилина и новейшего тротила. Его голос был ровным и методичным, как у опытного преподавателя, привычного излагать сложные вещи простыми словами.

— Запомните, господа, — говорил он, поднимая небольшой брусок тротила, — главное в подрывном деле не сила взрыва, а его точность. Грамотно установленный заряд в сто граммов эффективнее пуда взрывчатки, заложенной наугад.

За соседней партой сидел штабс-капитан Белозерский, приземистый офицер с широким лицом и умными темными глазами. Сын московского купца, получившего дворянство за заслуги перед императорским двором, он выделялся среди остальных практическим складом ума и знанием восточных языков. Я вспомнил, что он три года провел в Туркестане, изучая местные обычаи и торговые пути.

После лекции по взрывному делу последовал урок дешифровки. Крылов раздал нам листы с перехваченными немецкими депешами, написанными готическим шрифтом и зашифрованными методом множественной подстановки.

Я взялся за работу, стараясь не демонстрировать слишком явных способностей. Память Бурного подсказывала нужные приемы, но я заставлял себя работать медленнее, делать вид, что некоторые места в шифрах требуют размышлений. За соседними партами мои товарищи сосредоточенно вчитывались в тексты, то и дело обращаясь к справочникам.

Поручик Римский-Корсаков, молодой артиллерист с живыми карими глазами, подошел к дешифровке математически, составляя таблицы частотности букв. Его образование в Михайловской академии давало ему преимущество в работе с числовыми закономерностями.

Рядом с ним сидел поручик Шуйский, гвардеец из Преображенского полка с лихо закрученными усами и безупречной выправкой. Я вспомнил его как прекрасного фехтовальщика и знатока европейской дипломатии, но с шифрами он справлялся с трудом, предпочитая более прямолинейные методы.

В дальнем углу класса расположился подпоручик Ахматов, донской казак с загорелым лицом и цепкими серыми глазами. Он работал молча и сосредоточенно, время от времени делая пометки на полях. За его кажущейся простотой скрывался острый ум и феноменальная наблюдательность.

К концу урока я завершил дешифровку одним из первых, но не стал демонстрировать результат, делая вид, что проверяю решение. Крылов обошел класс, посмотрел работы, и остался доволен общим уровнем подготовки.

После обеденного перерыва последовали занятия по радиотелеграфу в специально оборудованной аудитории. Здесь стояли столы с передающими аппаратами, сложными устройствами из медных катушек, стеклянных ламп и множества переключателей. Воздух наполнен характерным запахом озона и нагретого металла.

Преподаватель, капитан Морозов, инженер по образованию, объяснял принципы работы беспроволочного телеграфа. Мы изучали азбуку Морзе, тренировались передавать и принимать сообщения, осваивали настройку аппаратуры.

Лебединский, несмотря на свои светские манеры, оказался на удивление способным к техническим наукам. Его тонкие пальцы ловко манипулировали переключателями, а музыкальный слух помогал различать тонкости телеграфного кода.

Белозерский подходил к изучению радиодела с практической стороны, интересуясь прежде всего дальностью связи и возможностями применения в полевых условиях. Его опыт службы в песках Каракума и тугаях Кашгара научил ценить надежные средства связи.

Вторую половину дня мы посвятили физической подготовке. Мы переоделись в гимнастические костюмы, белые рубашки и темные шаровары, и отправились в спортивный зал, расположенный в цокольном этаже здания.

Зал представлял из себя просторное помещение с высокими сводчатыми потолками и окнами под самой крышей. Стены обшиты деревянными панелями, пол покрыт толстыми матами. Вдоль стен висели шпаги, сабли, винтовки и различные гимнастические снаряды.

Занятия по рукопашному бою вел полковник Краснов лично. Жилистый мужчина с шрамом через всю левую щеку, он демонстрировал приемы борьбы и самообороны с профессиональной четкостью ветерана многих сражений.

— Забудьте джентльменские правила и дуэльный кодекс, господа, — говорил он, показывая болевой прием на добровольце. — В настоящем бою нет правил, есть только результат. Ваша задача — остаться в живых и выполнить задание.

Я старался не выделяться среди товарищей, демонстрируя хорошую, но не исключительную подготовку. Мои движения были точными, но я скрывал истинную скорость реакции и знание приемов, которым никогда не учили в российских военных училищах.

Шуйский оказался действительно мастером рукопашного боя. Его движения были элегантными и эффективными, техника отточена годами тренировок в гвардейских полках. Краснов не раз ставил его в пример остальным.

Ахматов дрался по-казачьи — хватко, изобретательно, используя любые подручные средства. Его приемы были менее изысканными, чем у гвардейца, но не менее действенными.

Римский-Корсаков компенсировал недостаток опыта аналитическим подходом, стараясь понять принципы каждого приема и найти наиболее рациональные способы их применения.

После рукопашного боя занятия по фехтованию. Мы взяли шпаги из пирамид у стены и встали в пары. Клинки были учебными, с защитными наконечниками, но требовали серьезного отношения, синяки и ссадины были обычным делом.

Здесь безусловно лидировал Шуйский. Его движения с клинком были поэзией в действии — точные выпады, молниеносные парирования, изящные уколы. Я старался держаться на среднем уровне, хотя память тела подсказывала гораздо более эффективные приемы.

Заключительной частью дня была стрельба на полигоне во дворе казармы. Я поразился, насколько далеко за прошедшие века шагнуло искусство умерщвления человека человеком. Сразу влюбился в эти смертоносные орудия убийства, поражаясь их неукротимой эффективности.

Мы стреляли из револьверов системы «Наган» и винтовок Мосина по мишеням, установленным на различных дистанциях.

Здесь вне конкуренции уже оказался Ахматов. Его казачья выучка проявлялась в каждом выстреле, все пули ложились кучно в центр мишени. Белозерский также показывал отличные результаты, очевидно, имея опыт настоящих боевых действий.

Я быстро освоился с огнестрельным оружием, и стрелял хорошо, но старался не привлекать излишнего внимания к своим способностям. Память Бурного подсказывала нужную технику, но я добавлял незначительные ошибки, чтобы результаты выглядели естественно. Хотя чувствовал, что могу стрелять гораздо лучше.

К вечеру, когда прозвенел звонок об окончании занятий, я чувствовал приятную усталость и удовлетворение от работы. Мои товарищи тоже выглядели довольными, день был насыщенным и полезным.

Мы возвращались в казарму, обсуждая прошедшие уроки, делясь впечатлениями, строя планы на завтра. Постепенно я начинал чувствовать себя частью этой маленькой группы офицеров, объединенных общей целью и взаимной ответственностью.

Но когда я пришел, то сразу получил срочный вызов через вестового к Редигеру.