Забери меня отсюда

Глава 24 Обратный отсчёт

Молчание тянулось так долго, что стало почти непристойным. Немного спасала положение Уиллоу: она тянула остывшее какао из чашки нарочито громко, сопела носом, бросала долгие печальные взгляды из-под густых ресниц и вообще производила уюта больше, чем среднестатистическая кошка. Тина между тем раскладывала ужин по тарелкам – отменно острый и несолёный, как следовало ожидать, ибо слушать, отвечать и одновременно готовить у неё не получалось никогда в отличие от матери. А Кённа не спешил приходить на помощь, поглощённый размышлениями – вряд ли весёлыми, судя по заледеневшему взгляду, и даже дышать в его сторону было отчего-то неловко.

«Ну, нет, – подумала Тина уже почти что в отчаянии, замерев у открытого холодильника. Идей, чем притушить чили-пожар и растопить ледяное безмолвие, не было никаких. – Призвать, что ли, на помощь внутреннюю Аманду? Вот что бы она сказала?»

Память язвительно подсказывала, что она прицепилась бы к самой идиотской фразе – да так, что не проигнорируешь, даже если захочешь.

– Так, значит, я была тебе обещана?

Собственный голос со стороны показался на редкость противным: обиженным, жеманным и с кокетливым обещанием грандиозного скандала. Уиллоу, которая часто в библиотеке имела удовольствие слышать оригинал, едва не клюнула какао носом, а потом подозрительно затряслась, уткнувшись лбом в столешницу.

Кёнвальд ровно секунду выглядел озадаченным, а затем подхватил игру, тоже явно копируя кого-то из своих старых приятелей.

– О, не придирайся к словам! – обворожительно улыбнулся он, потом вдруг нечеловечески изящным движением переместился на спинку стула и устроился там, как канарейка на жёрдочке, покачивая одной ногой. – Дело было за второй бутылкой вина или, может, за третьей. Уолтер был очаровательно пьян и постоянно заверял меня в своей верности. И раза после пятого, стащив его со своего плеча, я сказал: «Хороший ты парень, Уолтер…»

Повисла драматическая пауза.

– Но-о? – протянула Уиллоу заинтересованно.

И Кёнвальд закончил всё с тем же непрошибаемо прекрасным выражением лица:

– «Но всё-таки парень!»

Смысл сказанного до Тины доходил ровно столько, сколько требуется, чтобы пересечь не очень широкую кухню с полной тарелкой. До Уиллоу, судя по гнусному хихиканью, гораздо быстрее.

– Ты, испорченное молодое поколение, – упрекнула её Тина, раскладывая приборы. – Могла бы и сдержаться. Интересно, а мне сейчас оскорбиться за почтенного, хоть и незнакомого предка?

– Не стоит, – ответил Кённа серьёзно, возвращаясь за стол. – Он, по крайней мере, не оскорбился. Даже пообещал в пьяном кураже, что познакомит меня со своей дочкой, когда она повзрослеет. Или, цитирую, «а если не люб будешь – так там и внучки подрастут когда-нибудь». Так что никакого там безжалостного предназначения и забытых обетов, тяжким грузом ложащихся на плечи потомков. Обычный не вполне трезвый трёп. Выбрось из головы.

– И камни тоже? – в упор спросила Тина.

– А их прибереги, – ответил он и придвинул к себе тарелку. – Ты подала мне хорошую идею – вспомнить своих вассалов и проверить их, как раз неделя пролетит. Две фамилии из списка тебе знакомы: Шеннон и Маккой…

– Капитан Элиза Маккой?! – не выдержала Тина. – Та самая? С наградным мечом?

– Я понятия не имею, кто там сейчас формально глава рода и сохранилось ли вообще такое понятие, – нейтрально заметил Кёнвальд, орудуя ножом и вилкой. – И сильно сомневаюсь, что хоть кто-то из них вообще помнит, что получил когда-то на хранение груду камней. Насчёт скромного обиталища семейства Шеннон, впрочем, не сомневаюсь, что камни там по-прежнему вмурованы по четырём углам погреба… Тьху! Фе-е-е… – зажмурился он вдруг, потешно высунув язык. – Холмы и Корона, что за отрава?

Тина ощутила слабый укол совести.

– А мне нравится острое, – с вызовом возразила Уиллоу и храбро сунула в рот почти треть своей отбивной. И даже не поморщилась, только в уголках глаз слёзы выступили. – Очень… нравится…

– Воды? – спросил Кённа сочувственно. Щёки у него полыхали.

– Обойдусь, – с явным чувством превосходства отказалась девчонка. – И камни дома тоже проверю сама, не суйся к моему старику, ладно? Шеннон – мамина девичья фамилия, – пояснила она специально для Тины. – Значит «мудрая».

– Не «мудрая», а «мудрость», – поправил её Кёнвальд. – Как и у всякого уважающего себя колдовского рода, у Шеннонов имена детям, особенно дочерям, давали со значением. Мудрость Тростника, Мудрость Речной Лилии, Мудрость Плюща…

– И только у Ивы мозгов хронически не хватает, – мрачно закончила Уиллоу.

– Очень самокритично, рад, что ты это хотя бы сознаёшь.

– Ещё адского соуса? – елейным голосом предложила она.

– Но-но! – возмутилась Тина. – Не надо инсинуаций, у меня не настолько несъедобно вышло. По нашей фамильной шкале это примерно папин уровень.

Девчонка явно задумалась. Потом сказала осторожно:

– Ты только не обижайся, но я, кажется, знаю, почему твои родители развелись.

В устах любого другого человека это могло прозвучать оскорбительно, однако Уиллоу с её сложной семейной предысторией имела некоторые привилегии. Поэтому Тина улыбнулась и ответила наполовину всерьёз:

– Вовсе нет. Как и в большинстве подобных случаев, им просто было хуже вместе, чем порознь. Я, конечно, пыталась их помирить, но не особо преуспела. Зато поняла, что разбитое склеивать – только время терять… Кстати, о времени, – обернулась она к Кёнвальду. – Когда ты собираешься навестить своих вассалов?

– Возможно, сегодня ночью, – сузил он глаза. – Ты спрашиваешь?

– Я напрашиваюсь.

– Я пас, – тут же подняла руки Уиллоу. – Догадываюсь, как вы по городу будете перемещаться. Спасибо за счастливое и бурное детство, от высоты меня до сих пор тошнит. Ты знаешь, что он один раз отвлёкся и чуть не уронил меня на купол цирка шапито? – наябедничала она.

– Это было один раз!

– И забыл меня на крыше мэрии. Сказал, что спустится к фургончику за мороженым, а сам отвлёкся на какую-то крашеную дуру с декольте до пуза. Меня снимали пожарные.

– Её уволили из бара, и она хотела утопиться, а если бы ты не начала кидаться черепицей в полицейских…

– А ещё потом однажды был сильный ветер, и я запуталась ногой в летающем пакете, и мы…

Тина не выдержала и рассмеялась самым гнусным образом, рискуя нажить сразу двух врагов: в лице обиженной невниманием девчонки и недооценённого колдуна.

– Я всё поняла, прониклась, но готова рискнуть, – заявила она. И добавила, обернувшись к Кённе: – Так ты меня возьмёшь?

Он облизнул порозовевшие от острого соуса губы и усмехнулся:

– Соблазнительное предложение. И я, пожалуй, приму его – с величайшим удовольствием. Хотя бы для того, чтобы ты убедилась, что некоторые меня самым подлым образом оклеветали и очернили.

– Ну, а некоторые пока последят за домом, кошками и холодильником. – Уиллоу напоказ зевнула. – Развлекайтесь, дети мои. А я буду страдать, жрать мороженое ложками и пялиться в телевизор. О, кстати, рекомендую взять то, что нам с Маркосом не пригодилось, к сожалению, потому что вечер закончился слишком рано.

– Уиллоу!

Они с Кённой воскликнули одновременно, даже интонации были одинаковые, словно у давно и безнадёжно семейной парочки. Девчонка невинно хлопнула ресницами:

– Не знаю, о чём подумали вы, а я про тёплую толстовку с капюшоном. Ветер-то северный, а солнце уже село.

Она оказалась абсолютно права.

Похолодание в самом начале лета после опустошающей жары не было, разумеется, неожиданным. Редкий год обходился без того, чтоб со стороны моря, от Сейнт-Джеймса, не пригнало вереницы туч в самый неподходящий момент – обычно перед выходными, когда горожане только-только начнут привыкать к жаре и планировать пикники на открытом воздухе, а мэрия установит дату традиционной благотворительной ярмарки. Но одно дело – дожди, а другое – пронизывающий ветер, точно залетевший прямиком из позднего безнадёжного октября.

Тина подготовилась основательно и вытащила из осеннего отделения платяного шкафа сосланные туда с началом тёплого сезона плотные джинсы, высокие походные ботинки на шнуровке, тонкую шерстяную водолазку и стёганый жилет с пухом. Теоретически такого обмундирования должно было хватить даже для самого промозглого дня, при этом оно не стесняло движений, позволяло комфортно закинуть спутнику руки на шею, дабы не свалиться, или хорошенько, с размаху, дать пинка условному врагу.

На практике у неё ужасно мёрзли уши.

– Т-ты никогда не простужаешься после п-полётов? – спросила она, заикаясь, сразу после приземления в заросшем саду на окраине.

Кённа пижонским жестом откинул с лица прядь волос и покровительственно улыбнулся:

– Любой ученик колдуна первым делом познаёт три великих премудрости: не мёрзнуть, не тонуть и… гм. – Он кашлянул и поскучнел.

– И? – заинтересованно обернулась Тина.

– И не гореть на костре, – нехотя ответил он. – И звучит это куда приятнее, чем чувствуется. Подойди ко мне.

– Жечь будешь?

Вместо ответа Кёнвальд привлёк её к себе, привстал на мыски – и коротко дохнул в ухо. Тина коротко ахнула – в ночной тиши это прозвучало как саундтрек к фильму для взрослых; по телу прокатилась волна жара, затем слабости, но совсем короткая, и от озноба не осталось и следа.

– Не так романтично, как отогревать возлюбленную поцелуями. – Уголки губ у Кённы многообещающе дрогнули. – Но зато гораздо быстрее. А теперь идём.

Если сад в полумраке, редеющем от волшебных фонарей, ещё обладал неким очарованием дикости, запущенности, то дом с обвалившейся крышей в глубине за деревьями производил гнетущее впечатление. Уже шагов за двадцать от него несло сыростью, затхлостью; деревянные стены и перекрытия прогнили, пол вовсе провалился. В первой же комнате вещи лежали грудой мусора в углу – старая одежда, обломки кресел, разбитый телевизор с пузатым экраном. Вторая, видимо спальня, выглядела почище, там даже можно было ступать ногами, а не плыть по воздуху. Но от узкой, видимо девичьей или детской, кровати остался один каркас, некогда весёленькие обои покрылись концентрическими кругами плесени. Под окном стоял огромный пустой ящик из стекла, с металлическими ржавыми скобами – видимо, аквариум. Внутри когда-то пауки навили сетей, но затем и сами сгинули, и рваные, пыльные полотнища колебались теперь в пустоте от неощутимых почти движений воздуха.

– Бр-р… – передёрнула плечами Тина. – Настоящий дом с привидениями.

– Я помню его другим, – откликнулся Кёнвальд тихо. Лицо у него немного исказилось, точно от боли – почти незаметной, однако неустранимой. – Холмы и Корона, какой у неё был голос, как она пела над пяльцами…

Горло точно невидимая ладонь стиснула; пришлось сглотнуть.

– Кто?

– Одна женщина, – с нежностью произнёс он. Быстро глянул искоса – ожёг синим пламенем: – Давно, очень давно. Пришла на берег реки за приданым, готова была обменять на миску жемчуга долгие ночи и нежные ласки. Такая красивая – и по уши влюблённая в какого-то спесивого болвана. Жемчуга я ей насыпал полный подол, что мне, жалко, что ли… И попросил заштопать мне рубашку. И, хотя зачаровать иглу с ниткой было бы куда быстрее, я приносил свои рубашки ещё не раз.

Кёнвальд явно рассказывал о старых временах, довоенных; но дом выглядел покинутым лет тридцать назад, не больше.

«Значит, у неё были дети, – думала Тина, переводя взгляд с каркаса кровати на аквариум, с пробитого подоконника – на испятнанные стены. – Которые жили здесь. И внуки… Получается, спесивый болван всё же польстился на жемчуг? И та женщина потом не жалела?»

Хотелось задать с десяток вопросов разом, а сквозь онемевшие непослушные губы удалось протолкнуть только один:

– Как её звали?

Кённа коротко выдохнул и опустил ресницы.

– Не помню, – сказал он ровно. – Дело было давно.

– Мне очень жа…

– Не надо. Всё-таки я не изысканный принц-фейри, который может покрыться ржавчиной или вовсе истлеть от тоски, – улыбнулся Кёнвальд вполне искренне, хотя глаза у него оставались холодными и слишком яркими; синева пылала так, что казалось, ресницы вот-вот вспыхнут. – Я в достаточной мере бесчувственное бревно, чтобы плыть по течению, пока обстоятельства благоволят. И всегда выбираю жизнь.

Тине захотелось его обнять – остро, почти до фантомной боли в пустых руках; сдержаться удалось только чудом.

«И я ведь не собираюсь его жалеть или унижать сочувствием, – подумала она, кусая губы и молча следуя за ним в другую комнату. – Боже, я себя чувствую так, словно открыла многотомник на середине. И знаю, что мне отведена только одна глава».

На секунду… даже на долю секунды возникла вдруг мысль: а хорошо б, если бы его история закончилась одновременно с моей, да? Появилась – и испугала до тошноты, до кислого привкуса во рту. Но Кённа словно бы ничего не заметил. Он галантно подал руку – в последней комнате полы совсем сгнили, и пришлось вновь прибегнуть к магии и воспарить над постылым бытом в буквальном смысле – и потянул за собой.

Там оказалось пусто – окончательно и бесповоротно, без пыли, без мусора, без плесени даже. Голые, ободранные стены, почерневший потолок, зев камина в противоположной стене. К нему-то Кёнвальд и потянулся, как магнитом притянутый.

– Здесь была плита, – нахмурился он, проводя рукой над решёткой. – Там стояли часы, фарфоровая статуэтка – вроде как пастушок, а на самом деле моделью, конечно, был я. И ваза с жемчугом… Лисы с ними, с безделушками, не жалко. Но камень забрал явно кто-то осведомлённый.

– Тени?

Кённа на мгновение сжал губы – так, что они побелели.

– Возможно. Если б тени действовали самостоятельно, я бы только посмеялся над твоей версией: слишком умно для них. Но если прежний хозяин реки в деле… О, это меняет всё. Уходим отсюда, Тина Мэйнард. Этот дом теперь – пустая раковина. Сокровище забрали до нас. Если не считать убежище ведьм Шеннон и твоё родовое гнездо, то осталось ещё два места… Ах, да, и Маккой ещё. И, боюсь, что там нас тоже могут ожидать неприятные сюрпризы.

Второй дом Кёнвальд искал долго и упорно, бродя кругами по пустырю. Наконец разозлился, почти сердито отбросил Тину от себя… «Почти» – потому что упала она прямо на пружинистую подушку тумана.

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим, – прошептал речной колдун. Волосы у него пылали в ночи расплавленным серебром и топорщились вокруг головы, словно одуванчиковый пух, только смеяться над этим никак не получалось. – Эдна Харрис! К клятве твоей взываю! Ты клялась на веретене, ты имя своё мне открыла – так ответь; быть кудели нитью, далеко нить протянется, а всё же конца не миновать. Ответь! Именем твоим заклинаю – Эдна Харрис, моё же имя порукой станет – Кёнвальд!

Голос, тихий поначалу, окреп, а после загрохотал; последнее слово прозвучало в унисон с громом, гулко раскатившимся по низким облакам. Тина рефлекторно сжалась в комок, закрыла уши руками, но не зажмурилась – и потому успела заметить, как от пижонских кроссовок речного колдуна разбегаются в разные стороны сияющие нити, словно трещины по льду.

Их было восемь.

Пять из них вели на городское кладбище и ныряли в бурьян, под выщербленные могильные плиты – большей частью безымянные, но на одной сохранилось имя, мужское причём, и даты, разделённые ошеломительно коротким промежутком. Затянутый вьюнами ангелок с отбитыми крыльями трубил в невидимый горн, и по серым гранитным щекам стекали чёрные слёзы: он оплакивал ребёнка, погибшего на четвёртый год после рождения.

Ещё одна нитка уводила к шоссе и там обрывалась под деревом, рассохшимся чёрным вязом. Кённа положил руку на растрескавшуюся кору, постоял с полминуты, закрыв глаза, и тихо сказал:

– Это висельное дерево, пойдём отсюда.

Седьмая нить уводила в городской колумбарий, и туда Тина даже заходить не стала – помялась у входа, пока Кёнвальд осматривал урну.

Восьмая…

Восьмая и последняя нить упиралась аккурат в недостроенный кинотеатр на пустыре.

– Её род угас – за три поколения, едва пережив войну, – выцветшим голосом произнёс Кённа, издали глядя на голые бетонные перекрытия. – Её дом сравняли с землёй. Я бы подумал, что это всего лишь злая человеческая судьба, но камней нигде нет, даже осколков… Кровь Харрисов извели подчистую. А ведь я всё время был рядом. И не видел ничего. Ни-че-го.

– Это не твоя вина.

– Нет. – Он усмехнулся. Мелкие, ровные белые зубы опасно блеснули в синеватом свете колдовских фонарей. – И я собираюсь выяснить, кто приложил столько сил ради уничтожения моих вассалов.

Он не сказал – «друзей», но это слово витало в воздухе.

А Тина думала о другом. О том, что до определённого момента род Мэйнардов процветал – богатый, многочисленный; у её прадеда, Эстебана, было двое братьев и три сестры. Все они прожили интересные жизни, зачастую очень долгие… Из следующего поколения долгожителем стал только дед, его сестра погибла довольно рано.

Двое старших братьев отца умерли ещё во младенчестве.

Сама же Тина… Тина была третьей попыткой завести детей и прекрасно знала это. Первые две закончились у матери выкидышем, чего никто не скрывал, к худу или к добру. Брак расклеился уж слишком внезапно, однако стоило родителям разъехаться – и раздельная жизнь в противоположных концах мира у них постепенно наладилась. А дед, такой крепкий и упрямый, сгорел буквально за пару лет.

Тина тогда подумала – от горя. А теперь…

«Но что, если это не случайно? – крутилось в голове. – Семьи вассалов угасают. Та безымянная женщина, потом Харрисы… Последняя из рода Шеннон сменила фамилию, но семью Уиллоу никак нельзя назвать благополучной: отец в перманентном запое, мать предположительно уехала к чёрту на рога, а на самом деле… Кто знает? И история Мэйнардов как-то очень гладко встаёт в общий ряд».

Четырнадцать комнат на трёх этажах – и все пустуют. Особняк, который кажется живым только потому, что там носятся по лестницам шесть избалованных донельзя кошек…

Тине было страшно делать выводы; Кённе, видимо, нет, и потому лицо его мрачнело с каждой минутой. Он даже стал чем-то похож на детектива Йорка – не в обычном модусе, а за мгновение до того, как тот доставал сигарету, чтобы закурить.

– Кто последний? – спросила Тина отрывисто; хотя бы для того, чтобы прервать это кошмарное, напряжённое молчание. – Помнишь фамилию?

– Блэксмит. И он, представь себе, был кузнецом, причём замечательным. Даже я у него научился кое-каким трюкам, – ответил Кёнвальд рассеянно. Но затем поймал её взгляд – и улыбнулся как-то совершенно невероятно, тепло и жёстко одновременно, точно угрожая неизвестному за её плечом. – Не бойся, Тина Мэйнард. Я знаю один способ разрушить проклятие, который срабатывает всегда. В ста случаях и из сотни.

«Проклятие».

Вот запретное слово и прозвучало; Тина похолодела внутренне.

– И какой же?

Он помедлил с ответом; сжал и разжал кулак, оглядел собственную ладонь, чудовищно обожжённую.

– Весьма простой. Убить того, кто наложил проклятие, – своими руками. Кузни издавна строили на окраине селения, а то и вовсе на отшибе. Причём из сугубо практических соображений: где молот с наковальней, меха и горн – там грохот, искры и дым. Деревянные перекрытия, соломенные крыши… Не туда ветер подует – и заполыхает вся округа. А народная молва упрямо твердила, что кузнецы через одного с нечистью то ли якшаются, то ли, наоборот, отгоняют её от добрых людей молотом и холодным железом, ну а приколдовывает и вовсе каждый первый.

Блэксмиты исключением не были. Говаривали про них всякое, а дом и кузня располагались поодаль от города, на другом берегу реки, чтоб случайно соседей не подпалить. Забавно, что именно в отношении этой семьи народные суеверия попали в точку: Джон Блэксмит водил дружбу с речным колдуном и сам был не дурак поворожить, например чтоб подкова не слетела с лошадиного копыта посреди долгого пути. Но, несмотря на слухи, соседи его любили, работы у него не переводилось, и в целом Блэксмиты процветали.

Так запомнил Кённа – сто пятьдесят лет назад.

С тех пор Лоундейл изрядно разросся, облепил реку с обеих сторон. Старая кузня и дом очутились посреди города, хотя и не в самом респектабельном районе – неподалёку от старой красильной фабрики. Во время войны фабрика сгорела вместе с половиной квартала, но родовое гнездовище Блэксмитов уцелело. Соломенную крышу, разумеется, давно заменила металлочерепица, да и сам дом перестраивали раза два точно. Однако наверху по-прежнему красовался старинный флюгер – склонённая ива из рыжей меди.

Сейчас, в два пополуночи, окна уже погасли – все, кроме одного на втором этаже. Синие шторы были задёрнуты; свет из-за них пробивался болезненный, зеленоватый. Из приоткрытых створок доносилось бормотание телевизора, пахло жареной курицей и чем-то сладковатым, смутно знакомым, вроде отсыревших обоев. Кёнвальд замер у окна ненадолго, а затем спланировал к крыльцу.

– Время позднее, но хозяева не спят, – оправдался он, хотя Тина и не просила никаких пояснений. – Можно, конечно, тайком заглянуть, но хочется поступить… по-человечески, что ли.

Она пожала плечами и комментарии оставила при себе.

«Ну да, конечно. А по-моему, ты просто боишься, что и здесь тоже опоздал, вот и оттягиваешь момент».

Однако у дверей вся нерешительность Кёнвальда куда-то подевалась, и кнопку звонка он надавил требовательно, даже нетерпеливо.

– А что ты им скажешь-то? – запоздало спохватилась Тина. – Уже глубокая ночь, люди отдыхают. Даже на доставку пиццы не сошлёшься.

Но взывать к голосу разума или хотя бы к совести тысячелетнего колдуна было бессмысленно по определению.

– Придумаю что-нибудь, – отмахнулся Кённа. – Встань за мной, если боишься… Нет, в любом случае встань.

Она послушалась; с каждой секундой эта затея нравилась ей всё меньше.

«Жаль, ружьё осталось на чердаке».

На первый звонок обитатели дома не отреагировали. После второго бормотание телевизора прервалось и загорелся свет на первом этаже. Кто-то по-стариковски прошаркал через холл и замер с той стороны двери; в почтовой щели появился подозрительный глаз.

Кёнвальд обворожительно и беспомощно улыбнулся.

– Простите, что беспокоим вас посреди ночи. Но у меня сломался мотоцикл, а тут ни одного бара поблизости, даже согреться негде. Моя девушка очень замёрзла. Вы не могли бы вызвать для нас такси? Если вам не сложно, сэр.

Он сейчас выглядел сущим мальчишкой – взъерошенным, в меру испуганным, каплю нахальным и просто безмерно обаятельным.

– А мобильника, что ли, нет?

Кёнвальд всё с тем же неподражаемым выражением лица вывернул собственные карманы:

– Дома остался. Мы хотели, ну, немного проветриться, до реки и назад… И вот. А свет только у вас горит, ну, мы и решили, то есть я решил… Прошу прощения за беспокойство.

Глаз в почтовой щели исчез, зато послышалось выразительное сопение.

– Дебилы малолетние… – Загремела цепочка, потом звякнула щеколда, и дверь приоткрылась. – Проходите. Телефон в холле.

Кёнвальд сложил руки, словно в благодарственной молитве, и наклонил голову. Тина проглотила смешок.

«Вот артист».

В доме было темновато – в общем, логично, на Тинин взгляд, посреди ночи-то. Старомодную вешалку на стене с вычурными крюками целиком занимала чёрная одежда – дутые куртки, спортивные толстовки, ветровки; сбоку притулилось одинокое серое классическое пальто, увенчанное шляпой с широкими полями, и оно явно покупалось на человека иной комплекции и роста. Внизу, на решётке для обуви и под ней, в беспорядке валялись кроссовки, сланцы, резиновые сапоги. С металлической ключницы в виде собачьей задницы с гордо задранным хвостом свисал поросячье-розовый фартук. В углу сушился раскрытый зонт, аляповатый, в красных и золотых цветах на фиолетовом фоне.

Навскидку казалось, что здесь живут по меньшей мере три человека – франт, любитель разухабисто-спортивного стиля и дама средних лет с полным отсутствием вкуса. Причём первый выходит гулять исключительно осенью и ранней весной, но босиком, а женщина дефилирует практически голышом – в фартуке и под зонтиком… В действительности же хозяин был, скорее всего, один – тот самый мужчина, который открыл дверь. Высокий, мосластый, с длинным лошадиным лицом и выразительными тёмными глазами; возраст его с ходу никак не определялся – такие люди одинаково выглядят в тридцать пять, и в сорок с хвостиком, и в пятьдесят.

Телефон и впрямь обнаружился в холле, на ажурном столике.

– Красивая подставка, сэр, – заискивающе улыбнулся Кённа и, отерев ботинки о коврик у двери, направился прямо к аппарату. – У деда такая же, ему на заказ делали, в кузне, прикиньте? Ой, а у вас телефон с кружочками… Как тут набирать?

Хозяин чертыхнулся и снова зашаркал тапочками по паркету.

– Дай сюда, я наберу. Ну да, эта штукенция тоже кованая, досталась вместе с домом. Может, тоже на заказ делали… Кстати, как тебя звать, пацан? – скосил он глаза на белоснежные патлы Кёнвальда.

Тот бросил овечий взгляд через плечо и без заминки соврал:

– Гест Уорлок, сэр. – И спросил в ответ, словно так и надо: – А вас, сэр?

Хозяин помедлил перед ответом, пожевал нижнюю губу, нахмурил брови, точно припоминая что-то… Затем проговорил немного механическим голосом:

– Джон Блэксмит. Да, Джон Блэксмит, – повторил он более уверенно. И быстро добавил: – Так какой номер? Точно такси будем вызывать, а?

Кёнвальд, к его чести, даже не моргнул.

– Давайте брату звонить, мотик-то его. Можно? – И он быстро надиктовал номер, который Тине показался отдалённо знакомым. – Вам с такой фамилией нужно срочно открыть кузню, сэр.

Мужчина, отчаянно не умеющий лгать и представившийся зачем-то именем давно умершего человека, грубовато хохотнул.

– А тебе, пацан, колдовать, что ли? Как в этих, мать их, компьютерных пулялках? Так, ты пока звони, я гриль вытащу, а то сгорит к чертям, – вдруг резко сменил он тему. – И только попробуй что-нибудь стырить! – рявкнул он, уже поднимаясь по лестнице.

– Нужны мне ваши резиновые сапоги! – звонко крикнул Кённа в ответ и незаметно нажал пальцем на рычаг, сбрасывая вызов. – Блэксмит Джон, значит… Интересно, почему он соврал. Ты ведь заметила? Глаза-то бегали. – Он поворошил пальцем мелочовку на телефонном столике, выудил пару дисконтных карт и бэйдж на длинной ленте, какими щеголяют консультанты в крупных торговых центрах. – Ларри Вуд, значит, младший консультант, отдел продаж «Гарден Электрик». Любитель суши навынос, ортопедической обуви и постоянный клиент массажистки по имени Лайла.

Тина хотела равнодушно пожать плечами, но вместо этого посмотрела вслед хозяину, скрывшемуся за одной из дверей. Что-то казалось неправильным… что-то…

«Бинго».

– Он сказал, что пошёл выключить гриль, – выдохнула она еле слышно. – Но наверху ведь явно не кухня.

Кённа среагировал мгновенно.

Он оттолкнул её к стене и сам же встал рядом, делая знак молчать. Затем шевельнул пальцем, и с вешалки спланировала длинная дутая куртка, а следом за ней – пальто. Деловито шевеля рукавами, одежда сгрудилась вокруг телефона; затем контуры её задрожали, и…

Тина с удивлением увидела две точных копии – себя и Кёнвальда.

– Ты права, здесь что-то не то, – шепнул он. – А извиниться за розыгрыш никогда не поздно. И затуманить память – тоже.

Договорить он не успел.

Сверху грянул выстрел. И почти сразу следом – второй.

– Ничего личного, пацан, – хрипло задышал хозяин дома, свешиваясь с перил. Глаза у него были чернющие, лицо – восково-белое. – Ничего личного. Но с ним не спорят, понимаешь? С ним нельзя спорить. С ним… нельзя…

Он окончательно повис на перекладине. Ружьё выпало из рук и брякнулось на паркет в холле.

«Обратный отсчёт вассалов пошёл», – подумала Тина, зажимая себе рот руками, чтобы не закричать.

В висках у неё билось: шесть, пять, четыре, три, два, один…

…ноль.