Военный инженер товарища Сталина 2

Глава 7

1944 год.

Берлин.

Рейхсканцелярия.

Борька согласен был не соглашаться. Нас вели к столу.

— Тю, мать его за ногу! — процедил сквозь зубы. — И вот этот мозгляк в кресле, он и есть какой-то Борман?

— Не какой-то, — прошипел я, — а сейчас вместо Гитлера, считай, властитель всей Германии.

За спиной возник переводчик. Борман положил трубку телефона. Дальше разговор пошел с переводом — туда и обратно. Борман говорил, спрашивал — помощник передавал наши ответы. С первых же слов мой напарник заставил переводчика прийти в замешательство.

— Фуфло не гони, фраер! — огорошил он меня блатным сленгом, отвечая Борману через переводчика. — Мой кореш воюет в штрафбате, так что я знаю всю вашу кухню. Усек, в натуре?

Переводчик запнулся, подыскивая подходящие по смыслу слова. Я округлил глаза, едва не расхохотавшись. Пока помощник что-то лепетал начальнику, я углом рта прошептал:

— Где ты таких слов нахватался?

Борька шикнул. Скосил взгляд на Бормана. Тот никак не мог взять в толк непереводимый русский блатной говор.

— Надо время потянуть. Ща будет допрашивать тебя, а ты схитри. Мол, я не я и лошадь не моя.

К столу подошел фельдмаршал фон Клейст. Борман отдал распоряжение. Тот поклонился. Переводчик доложил:

— Вас отвезти в м-м… лазарет. Господин фон Клейст ваш есть начальник теперь.

Борман что-то добавил. Зазвонил телефон. Взяв трубку, отпустил всех решительным жестом. Фон Клейст, в свою очередь, отдал распоряжение двум автоматчикам из группы охраны. Сошел вниз по лестнице. Нас подтолкнули следом. Аудиенция у нынешнего вершителя Германии была закончена.

— Всего-то… — разочарованно протянул Борька, когда спускались по мраморной лестнице. Кругом царило замешательство. Грузили мебель, ковры, люстры, гобелены. Сновали секретарши с группами солдат. Снаружи, у входа в рейхсканцелярию, стояли груженые вагоны трейлеров. Внутрь грузились бюсты фюрера, картины, прочая утварь.

— А Гиммлера мы так и не увидели, — ни к селу, ни к городу, отчего-то разочаровался Борька.

— На кой-ляд он тебе сдался? Скажи спасибо, что Клейстом отделались. Был бы вместо Бормана твой Гиммлер, везли бы нас сейчас куда-нибудь в гестапо. А так — в лазарет.

— Он не мой, — буркнул обиженно Борька.

— Кто?

— Гиммлер. Ты сказал, что он мой.

И тут же, хохотнув, снова перешел на блатной сленг:

— Урою, собаку!

— Кого?

— Да любого нациста.

Нас толкнули в машину.

— Оба-на, лишенец! Поедем с комфортом!

— Точняк! — в тон ему рассмеялся я. Умел он, чертяка, поднять настроение.

— Я и по-другому могу, — втискиваясь на заднее сиденье, шутил он. — Вот, к примеру, у Ленина вычитал: «Кто не с нами, тот против нас». Такая вот диалектика.

Что-то подсказывало мне, не обойдется без сюрпризов наша поездка.

— Редкостный засранец, этот фон Клейст. Рванул на машине вперед, ничего толком не объяснил. Эй! — толкнул автоматчика. — Куда нас везут, ты, гнида немецкая?

К удивлению, тот ответил по-русски, коверкая слова на свой немецкий манер:

— Вас доставить в госпиталь. Фельдмаршал фон Клейст есть забота о вас.

— А потом?

— Завтра вы есть предстать перед Гиммлер.

— Ты понял? — обернулся Борька ко мне.

— Ну?

— Рельсы гну! Чего мычишь как корова? Пургу не гони. Слышал? Вот нам и Гиммлер. А за ним и гестапо. Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал.

Тот редкий случай, когда я с Борькой был согласен.

Машина мчалась по кварталам Берлина. Мимо проносились разрушенные дома. Из многих выбитых окон свисали белые куски тканей. Столица рейха готовилась к сдаче — во всяком случае, мирное ее население. Что до нацистов, те продолжали упорно обороняться. За чертой города слышался гул канонады. В небе висели дирижабли ограждения. То тут, то там, в разных участках возникал воздушный бой. Впереди идущая машина фон Клейста сделала вираж, уйдя в сторону. Наша продолжала мчаться вперед.

Вот и госпиталь.

Грузовики с ранеными. Бинты, носилки, повязки. Хирурги в белых халатах. Санитары в фартуках, испачканных кровью.

Мы вышли. Обвели взглядом жилой квартал за забором.

И тут, вдруг…

БА-АААММ!

Невероятной мощности взрыв рванул барабанные перепонки. Ударная волна снесла половину двора лазарета. Два автоматчика охраны свалились, скошенные осколками. Одному оторвало половину ноги. Второго не успел увидеть, как в самое ухо заорал Борька:

— Ложись, твою ма-ать!

Вихрь смерча промчался над головами. Унёс к стене лазарета исковерканный кусок обшивки салона машины. Заднее сиденье впечатало напором давления в спину. Я охнул.

— Лежать! — придавил Борька рукой.

Краем глаза заметил, как голова второго автоматчика с разорванными шейными мышцами, хлестая кровью, подкатилась под колесо — там и застыла. Остекленевшие глаза уставились на клуб дыма. Водителя выбросило из кабины: он так и врезался лицом в развороченный грунт. Сложился как книжка — почти пополам. Верхняя часть туловища накрыла нижнюю. Мимо прокатился булыжник. Крыша госпиталя съехала набок. Рвануло напором газа. Кругом грохотало, звенело, сотрясалось от взрывов. Мелькнуло в сознании — это не артиллерия. Сюда не достанет. Может, Илья Федорович применил мои разработки корзин, подвешенных с дронами к самолетам? Наше КБ без меня продолжает работать?

Борт грузовика сплющило мощнейшим давлением. В разные стороны полетели оторванные части изуродованных тел. Хрипели. Орали. Рыдали.

Два санитара в кровавых халатах сами оказались в зоне разрухи. Один нес половину руки, второй пытался засунуть раненому вывернутые наружу кишки. Зрелище было настолько отвратительным, что меня едва не стошнило. Гул закладывал уши — к нему примешивались звуки сирен. Огромная труба лазарета, покачавшись, с пылью и грохотом низверзлась на раненых. Те уже не стонали: их поглотили обломки.

В гари и взрывах разрухи Борька заорал в ухо:

— Ну, ты! Веселый интересный! Харэ валяться! Делаем ноги, если не хотим завтра к Гиммлеру.

— Куда? — опешил я, оглушенный взрывами.

Промчались еще санитары с носилками. Земля вздрагивала. Сыпались стекла, лопались балки стен госпиталя.

— Туда! — отхаркивая грязью, повел рукой Борька. — К жилым кварталам. — И придавил голову от взрыва:

БА-АААММ!

— Вскочили! Погнали! — рванул на себя.

В моей голове били набаты. Как в том стихотворении Бородино: «Все смешалось в кучу — кони, люди…»

— Давай, лишенец! — рвал за рукав Борька.

Ну, вдох-выдох — вперед!

В дыму, гари, копоти, мы броском преодолели двор лазарета. Кругом стонали, кричали, звали на помощь. В рекордно короткий срок катапультировались к забору. Там зияла пробоина. Кусок арматуры едва не сшиб мне затылок. Просвистели осколки. Машинально бросил взгляд в небо. Нет. Явно не артиллерия. Где-то там, в вышине, открывались автоматические корзины моих разработок. Десятки роев рвали снарядами землю. Моя технология будущего двинулась воздушной массой на Берлин — чего и боялись в окружении Гитлера.

— В подъезд! — скомандовал Борька.

Оказывается, все мысли пронеслись в голове в то время, как я машинально мчался за ним сквозь разруху. Завалы подъездов зияли черными дырами. Уже начинало смеркаться. Отдуваясь и кашляя, мы вжались в какую-то арку. Пришлось отдышаться.

— У-ух и грохнуло, бля… — восторженно выдал Борька. — Теперь надо где-то укрыться.

Высунул харю наружу. Мимо промчалась с мигалками машина пожарников. Выли сирены. Из раструбов мегафонов вещал голос Геббельса. Пропаганда работала во всю мощь. Где-то в подъезде с грохотом обвалился кусок штукатурки. Почтовые ящики сорвало с петель. Теперь под ними валялись клочья каких-то бумаг. По дороге промчался грузовик, полный солдат.

— Завалы прибыли разбирать, — Борька вторично высунул рожу. Глянул на улицу. — Машины с жандармами. Тут не пройти.

— А подъезд? — озарила меня догадка. — Подъезд должен быть проходным. Их много в Берлине.

— Откуда знаешь, лишенец?

— Готовили план с Королёвым. А Гранин нам помогал, — стал разъяснять скороговоркой, перекрывая гул прилетов. — Здесь, в центре, почти на всех улицах проходные дома.

— Тогда рванем через них! — потащил мой помощник. — Укроемся на ночь в развалинах. Жандармы с гестапо туда сунутся только днем. А мы переночуем, наметив план на завтра.

— Ты в своем уме? Мы же без документов, без одежды, без еды. И язык немецкий не знаем. Ни аусвайса, ни хлеба с водой.

— А тебе лучше в лапы Гиммлера, Саня? Что тут загребут, что костоломы в гестапо. Те же яйца — вид сбоку.

И то верно. По сути, если так посмотреть, у нас больше шансов укрыться в подвалах. Но что дальше? Два русских пленника на весь чертов Берлин!

— Может, какие подпольщики нас укроют, — с сомнением предложил Борька. — Глядишь, и к партизанам потом переправят.

— Откуда тут партизаны, балбес? Мы же в Берлине. Партизаны остались в лесах.

— Я имею в виду немецких. Не все же нацисты, верно? Есть и мирные жители. Видал, сколько в окнах белых тряпок развесили? Уже не боятся жандармов. Готовятся к сдаче.

Он на секунду задумался, впиваясь взглядом в улицу. Там уже разгрузились солдаты. С ведрами, шлангами и лестницами примкнули пожарные. Клубы дыма валили из всех закоулков. Сами жители хватали лопаты, разгребая завалы.

— Где ты отыщешь таких, кто бы нас спрятал? — с сожалением обвел я взглядом пустые пролеты подъезда.

— Надо махнуть к тем домам, где висят эти самые белые ткани. Как флаги капитуляции, усек? А потом, когда встретим кого-то из жителей, так ему и представимся. Мол, тары-бары, мы есть русиш плен. Бежать от гестапо. Тыры-пыры, помогите, люди добрые. Мы о вас, мол, расскажем товарищу Сталину. И все дела.

— Какой нахрен Сталин?

— Ну, или на худой конец — Жукову.

— А Жуков причем?

— Ну, он же прёт на Берлин? Верно? В его подчинении фронта сейчас мы находимся? И мы, и наше КБ, и Гранин с Ильей Федоровичем. А там Королёв, Ильюшин…

— Достаточно! — махнул я рукой. — Будто без тебя не знаю, кто в нашем КБ обитает.

Пререкаясь, таким образом, мы добрались до следующей улицы. Потом был еще подъезд. И еще. И еще…

Пока не ввалились во двор с разбитым фонтаном. Борька присвистнул, переводя дух:

— Гляди, черт окаянный. А утки откуда?

Отплевываясь гарью и пылью, я вытаращил глаза, как и он. И, о чудо!

В заваленном обломками пруду, почти под фонтаном, в кучку сбились десяток перепуганных птиц. Две из них бились крыльями, запутав лапы в кусках искореженной арматуры. Рядом валялась оторванная сеть дирижабля.

— А вот и ужин для нас! — загорелись глаза Борьки. — Разведем огонь в развалинах. Поджарим. Нажремся от пуза. И поспим, мать его так!

И глазом моргнуть не успел, как мой отважный помощник, подкравшись, кинул кусок сети на птицу. Остальные с гвалтом вспорхнули. Я еще продолжал ошалело моргать, а он уже вернулся, держа в руках трофей. Одним махом свернул шею птице. Я проглотил комок величиной с Бразилию. Уж больно жалко стало невинную жертву.

— А хавать-то хочется, — подмигнул мне, будто читая мысли.

Выглянули наружу. Двор был уютным когда-то. Сейчас он был похож на руины. Трехэтажные дома смотрели на улицы дырами взрывов. Где-то в развалинах, в сотне метров от нас, копошились жильцы. Тут и там догорали очаги пожаров. Валялись игрушки. В одном из домов надрывался ребенок. Лишенные крова катили коляски со скарбом. В укромном углу погорельцы составили вместе несколько бочек. Залили водой. Таскали ведра и шланги. Жандармы не заходили в эту часть квартала. Быстро темнело. Пора было и нам подыскать место ночлега.

— Давай, сюда вот… — увлек меня в соседний подъезд мой напарник. — Охрана не дремлет, Саня! Спасаю тебя для будущих поколений! — и хохотнул от души.

Прошли пару развороченных вдребезги комнат. Наткнулись на рояль девственно белого цвета. Борька застыл в изумлении.

— Ща Шопена этим гадам сыграю, — потыкал он пальцами в клавиши. Получился «Собачий вальс».

Поднялись пролетом. Заглянули на второй этаж. Двери распахнуты настежь ударной волной. Одна слетела с петель. Из квартиры с шипением выскочил кот. Пригнул уши, рванул под ногами, аж Борька присвистнул. Развернувшись, учуяв запах свежей утятины, присел. Замяукал.

Прошли мимо спальни. Потом коридор и уборную — в обратном порядке. Борька издал смех:

— Оба-на! Саня! А у них тут приспособления какие-то сидячие. И веревка сверху.

Я глянул через его плечо.

— Дурында! Унитазов что ли не видел?

И тут одернул себя, сообразив. А когда он их видел? И где? Простой тракторист колхоза. С рождения ходил в туалет во дворе. Я глянул еще раз. Да и унитазом это сиденье можно назвать лишь с большой натяжкой.

— Дерни веревочку, братец, — схитрил я.

— И что будет?

— Увидишь.

Борька и дернул. А когда дернул — отскочил с перепугу. Из бачка с бульканьем устремилась вода.

— Чё за… — выдавил он ошалело. — Чё за хрень?

— Цивилизация! — отчетливо, по буквам, пояснил я. — Дергаешь веревочку, и все твои накопления организма смываются водой вон в ту дырку.

Он наклонился к стояку слива. Еще бы крикнул: «Эй! Кто здесь?».

А я поразился: ну надо ж такое? Еще и вода есть — работает. Кругом взрывы, разруха, а тут… унитаз. Сходить что ли?

— Айда, посмотрим на кухне, — отвлек мысли Борька. — Если что, двинем в подвал. Но жандармы до утра не сунут нос. У них другие заботы.

Обшарили в кухню. Отыскался нож.

— А вот это порядок! — любовно погладил он сталь фирмы «Золинген». — Первый трофей в этом сраном Берлине. — Потом приуныл. — Эх… мать его в душу, Лёшку бы ща сюда. Он ведь первым хотел войти в Берлин.

Я вспомнил и Лёшку и своего Семёна — помощника. Оба отважных бойца так и не дошли до столицы третьего рейха. Один был замучен в гестапо. На Лёшке, как потом стало известно, немцы испытывали новое химическое оружие. На нем и безвестном пилоте. Нам это поведал Илья Федорович, узнавший от Власика. Второго, Семёна, накрыло прилетом. Я вспомнил «юнкерс» и голову его у себя на руках. Тогда мы таким же макаром ехали в штаб фронта, как и в этот раз, когда нас пленили.

— Ща как зажарим птичку, — разыскивая посуду для жарки, суетился Борька меж тем. — И соль нашёл, и галеты.

Потом раскопали в развалинах кастрюлю. В трубе сочилась вода — там и набрали. Мой отважный боец хотел набрать в унитазе — пришлось разъяснить по-конкретному, для каких целей там стояк слива.

— А-атставить!

Дивясь и едва не крестясь от чуда дивного, Борька тайком прошептал молитву. Нашел, блин, время для суеверий. Типичный случай колхозного парня.

Спустя полчаса, притащил сумку всякого хлама: копался в развалинах. Нашел сигареты. Плюс спички. Плюс фонарь и еще пару полезных вещей. Ночевать было можно.

— Утятины не желаете, барин? — поминутно помешивая ароматную похлебку, подшучивал Борька.

Быть обнаруженными мы не боялись. Стемнело, и все погорельцы, кто уцелел, копались в руинах, жгли костры, готовили пищу. Пожарные, кое-где потушив, разъехались. Сирены стихли. Жандармы убрались до утра. Где-то заходил плачем ребенок. Где-то чадили дымом в развороченной кухне. Мы укрылись отдельно — нас не видать с улиц. Поели. Попили. Пыхнули немецкими сигаретами. Если быть точным — так себе курево.

— Трава, тьфу! — брезгливо сплюнул младший боец.

Запили юшкой бульона. Кинули кости коту, что смотрел из угла наглым просящим взглядом. Наконец, протянули озябшие ноги к костру. Тут-то, в полнейшем покое, на утоленный голодом желудок, насытившись Борькиной уткой, его и потянуло на философию. Неумолимо приближалась ночь. Пуская дым в рваную дыру пробоины, глядя в ночное звездное небо, напомнил:

— Ты когда-то обещал рассказать о Гитлере. О том, я имею в виду, Гитлере, что грохнул себя в вашем времени. В твоем измерении.

Я с удивлением вспомнил: а ведь — да. Обещал. Надо же — помнит, чертяка!

— Ну, слушай тогда, боец…

— Не нукай, фраер. Усек? И пургу не гони. Не лошадь. Точняк?

Оба зашлись смехом. Ночь наступила.

Наша третья ночь в окруженном Берлине.