Военный инженер товарища Сталина 2

Глава 14

1944 год.

Берлин.

Последний день уходящего года.

Наступило 31-е декабря. Год сорок четвертый отдавал бразды правления молодому году сорок пятому. Отдавал, борясь за каждый миг своей жизни. Конец подкрался незаметно. Бац! И вот он — последний день уходящего сорок четвертого…

Проснувшись утром в подземке, Борька первым делом зашептал в ухо:

— Ты совсем съехал с катушек, лишенец?

— Чего? — не понял спросонья. Голова гудела как колокол. От шнапса двоилось в глазах. Похмелье, едрит твою мать. — Чего это я съехал с катушек?

— А какого беса ты вчера начал рассказывать этому, как его… ну, бородатому…

— Олегу, что ли?

— И ему, и мальцу тому…

— Николаю?

— Всем троим! И немцу тоже! На букву «г» — Герхарду.

— Да что рассказывать-то? Поясни, а то мне в туалет надо.

— Обождет туалет. Ты по-пьяне начал плести о своем будущем времени! Заявляю со всей откровенностью, Саня. Я тут не при делах. Усек? Какие, нахрен, ракеты? Какой Гагарин? Какой в беса космос? Что за луноход, твою мать?

Вот те нате, хрен в шпинате — проскользнуло в мозгу. — Ну и самогон, черт его взять! Похмелье вмиг улетучилось. Обвел сфокусированным взглядом вчерашний ночлег. Хозяин уложил нас на широкий двуспальный диван. За висящим куском ткани спал сам Герхард. Помню, вчера нам показывали три смежные комнаты: в одной спала Катерина, во второй на разных лежанках — Олег с молодым Николаем. Как я понял, они считали себя отцом и сыном — раз оба бежали из Дахау. Не родными, разумеется, а побратимами войной. Концлагерем. В третьей комнате, как я и предполагал, была типография. Печатный станок, пишущая машинка, приемник и портативная рация. Стол, заваленный кипами листовок. Карта Берлина во всю стену, утыканная флажками. Два топчана, шесть стульев, диван, раскладушки. И много поношенных вещей, очевидно, для маскировки. Плюс два шкафа, комод, шифоньер. Сбоку кухня с плитой. В коридоре уборная. Вот и весь жилой блок катакомб.

Вот черт! И что ж я вчера молол спьяну? Очевидно, после стольких дней воздержания, немецкий хмель ударил в голову, потому и «…тут Остапа понесло». Что мог я там наплести почти незнакомым людям?

— Я хоть тайны военной не выдал? — слабо пошутил я, причем, тоже шепотом, пока все еще спали. — Про наше КБ ни слова?

— Какое, к черту, КБ? У тебя язык заплетался. Полеты на Марс, лазеры, компью… как их там?

— Компьютеры?

— Вот-вот. Это я уже немного знаю твои лексиконы из будущего, а пойми — каково им, четверым, первый раз услышать о каких-то орбитальных станциях, спутниках? Космо… космонавтах? Тьфу-ты, ёптыть, язык сломаешь.

Пришлось провести ревизию всему организму. Выскользнул в уборную, стараясь подавить стыд. Горечь, что мог наплести первым попавшимся людям о днях своей прежней жизни — там, у себя, в двадцать первом столетии — теперь не давала покоя.

Вернулся, стыдливо пряча глаза. Борька курил за столом. Проснулась хозяйка. Улыбнувшись, стала хлопотать на кухне. Поставила чайник. Что-то щебетала новому гостю, заливаясь румянцем. Бравый солдат с раной на заднице ей определенно пришелся к сердцу.

— А сам? — зашипел я, присаживаясь, косясь в сторону девушки. — Сам-то чего откровенничал?

— Не понял! Зуб даю — молчал как рыба!

— Да? А кто этой милой даме все уши прожужжал о своей больной героической жопе?

— Ну-у, веселый интересный, — протянул он, пуская дым в потолок, — моя героическая рана тут ни черта, по сравнению с твоими заливами.

— Например?

— Например, ты этим бродягам стал заливать о каких-то лунных программах — я даже запомнил название: НАСА. Что за хрень, и с чем ее едят, в толк не возьму, но что-то секретное, американское.

— Это агентство такое у нас, в моем времени — занимается космосом.

— Вот-вот. И агентство и космос — тебя понесло так после шнапса, что бедолаги сидели с испуганными харями, косясь на тебя, не придурок ли ты? Нет, не так… — он осекся. — Хари были у троих, а у Катюши личико. — Подумал, взглянул на предмет разговора, добавил, — Милое такое себе личико.

Я прищурился.

— Ах, вот оно что-о! Всю вину желаешь свалить на меня, а сам втюрился по самые яйца! То-то я смотрю, ты с утра с нее глаз не спускаешь.

— Но-но! Па-апрашу! Я боец красной армии, а не какой-то там ухажер!

Все стало ясно. Мой бравый охранник патологически втюхался в объект своей страсти, что сейчас хлопотал у плиты.

— А вот и завтрак готов, — поставила Катерина сковородку на стол. — Мальчики, еда стынет, просыпайтесь! — крикнула в комнаты. — Умываться, к столу. Гости уже заждались.

Колыхнулась занавеска. Изнутри возникла виноватая физиономия Герхарда. Видать, как и я на грани похмелья.

— Ох, руссо самогон… — выдохнул перегаром. Икнул. Извинился.

— Это твой шнапс вонючий немецкий, — парировал Борька. — Самогоном мы уже запивали в конце. Кстати, кто его гнал? Крепкий, собака!

— Олег у нас мастер по этому делу, — разливая в кружки рассол, упомянула бородатого Катя. С этой минуты, как Борька спалил свою хату, я стал называть ее Катей. Девчушка миловидная — я сразу заметил, что утром она подкрасилась, прежде чем показаться на глаза своему ухажеру. Пускай будет Катя. Еврейка из лагеря. Раз нравится Борьке — мне и подавно.

Спустя минуту, в кухню вошел бородач.

— С наступающим сорок пятым, товарищи!

…И полез за бутылкой.

Из-за спины застонал Николай — тот, что юнец:

— О нет! Только не это…

Помчался в уборную. Раздался характерный звук избавления желудка от лишнего груза.

По рации Герхард связался из дальней комнаты с остальными подпольщиками.

— Должны подойти, — пояснил Николай. — Вчера не приглашали, чтоб вас не обременять новым знакомством. Так предложил Герхард. Сказал, что вы устали после побега. Сначала познакомитесь с нами, а потом с остальными.

— Не, погоди! — оборвал Борька. — Ты правда тот белый рояль таскал, когда ноги делал от хозяина? Нет, скажи — правда? Я ведь потом в руинах под ним утку жарил, — и хохотнул по своему обыкновению.

А мне не давало покоя знакомство с новыми личностями.

— Сколько их? — шепотом спросил у Кати.

— Наших друзей? — вскинула она прекрасные очи. — О, не волнуйся, Саша! Вообще, если считать всех, то нас по Берлину три сотни. А близкий, проверенных, кто может прийти сюда, к Герхарду, пять человек. Стулья и раскладушки видел в дальней комнате? Вот там собираемся, когда печатаем листовки.

Герхард как раз принес пару штук. По-немецки я не читал, но Олег перевел:

— В них мы призываем всех жителей столицы ждать русских войск, препятствовать укрытию гитлеровцев, ну и так далее. Отмечаем пункты, где раздаем бедным еду. Собираем пожертвования. Откуда яичница с салом, спросишь? Откуда консервы союзников? Вот эти друзья, что придут, настоящие патриоты Германии, как раз и связаны с доставками через фронт всяких продуктов, медикаментов, а то и оружия для нас, для подпольщиков.

— Выходит, вы тут что-то вроде пятой колонны? — спросил я, глотая спасительный рассол. — Берете за горло нацистов изнутри?

— Что такое пятая колонна?

Я смекнул, что в этом времени им еще не известно это название.

— Те, кто строят диверсии внутри врага. На его территории.

— Партизаны, хочешь сказать?

— Ну, пусть партизаны. Для тебя это понятней.

Спустя минуту Герхард поднял кружку:

— Мой есть пить за уходящий, как это, м-мм… год сорок четыре.

— А наступить сорок пять! — заржал Борька.

Сегодня можно было пить. Я позволил. День Нового года. Первый день похмелья.

— Завтра день похмелья второй, — предупредил Борьку. — Потом амба! Ни капли. Не забывай, нас ищет гестапо. А нам каким-то путем надо добраться до наших.

— Капец! И каким же макаром мы к нашим двинем?

— Может, Герхард поможет. Или эти подпольщики, что сейчас заявятся.

— Немцы-то? — фыркнул с презрением мой младший помощник. — Помяни мое слово, лишенец. Никогда не доверяй трем вещам. Бабам, немцам и… — подмигнув, шепнул Кате, — бабам, в смысле не ты.

Хозяйка прыснула. Умиленно бросила взгляд на героя. Тот выпятил грудь, распушил перья.

— Говори третью вещь, люболиз! — вернул я друга к действительности.

— А? Ах, да. И третья вещь — никогда не доверяй немецкому шнапсу.

И заржал, что сивый мерин.

Вспоминали вчерашний мой разговор о будущем времени. Я отделался шуткой — мол, наплел, хрен знает что, молол чушь, простите — напился.

В этот миг постучали условным сигналом. Герхард пошел открывать. Из наивного чародея женских сердец Борька в секунду превратился в бойца. Весь подобрался. На всякий случай загородил плечом.

Вошли трое. В такой же маскировке под нищих. Лохмотья висели как в том фильме о советских бомжах. Врут, когда говорят, что при Советском союзе не было бездомных. Сам читал в Гугле — со всей откровенностью заявляю — еще как были! Просто, считалось дурным тоном при социализме упоминать их в печати. А эти трое как раз походили на дядю Васю из подъезда моего дома — в том, моем времени. Такой же бездомный бродяга в лохмотьях, помогающий дворникам копаться в мусорных баках.

— Знакомьтесь, — представил бородатый Олег. — Самый узкий круг нашей ячейки. Верхушка, так сказать, айсберга. Остальные заняты раздачей продуктов по пунктам сборов. Вчера перед вашим прибытием поступила новая партия из-за фронта. Консервы, масло, колбасы разные. Два вагона сумели тайком переправить по запасным путям. Пять тысяч берлинцев уже получили пайки.

— Я-я, — подтвердил первый вошедший, протянув грязную руку. — Дас ист гут, пайки — так есть пайки.

— Тоже по-русски кумекает? — настороженно прищурился Борька, но руку пожал. Потом, правда, вытер.

— Юрген, — поклонился тот. — Юрген Вольф. Работать раньше в руссо концлагерь. Арбайтен с русишь пленник.

— Ясно. Кто следующий? — взял инициативу в руки мой друг. — Строиться в очередь. По-одному.

Прыснула Катя. Статус кво был восстановлен. Сразу вся накаленная атмосфера улетучилась вместе с подозрениями Борьки. Знакомство состоялось. Двое остальных представились Куртом и Гансом. Все трое — молодые подпольщики, едва старше Николая с Борисом. Один Юрген был наравне с Герхардом. А, значит, и со мной. Чуть за тридцать — с хвостиком.

Уже через пару минут врезали за год уходящий. Курт с Гансом, наскоро закусив, поспешили на раздачу продуктов. Обещали через пару дней познакомиться ближе. Юрген Вольф мог позволить себе задержаться. По его словам, передал дежурство помощнику. Теперь на многих скрытных пунктах Берлина тайком раздавали продукты, одеяла, керосин, индивидуальные медицинские пакеты, доставленные из-за линии фронта.

— Американцы постарались, — пояснил бородатый Олег. — Союзники наши.

— Я-я… союзник, — набивая рот, поддакивал Юрген.

— Что ж ты, братец, когда из концлагеря бежал, пару наших русских с собой не прихватил, а? Ты же бежал, раз скрываешься тут?

— Яволь. Бежать. Два руссо бежать со мной. Глубокой ночь. Потом светить прожектор. Пустить по следу собак. Руссо Ивана догнать. Растерзать. А мой с Владимир переплыть река. Когда плыть, он, м-мм… как это у вас… — прищелкнул печально пальцами. — А, вот — утонуть! Я хотеть спасать. Плыть себе на плече. Но он быть очень слаб. Захлебнуться, бедняга.

Наступила минута траура. Почтили память всех, кто был замучен в Треблинке, Бухенвальде, Майданеке и прочих лагерях смерти. Мн сразу вспомнился наш отважный друг Лёшка. Он тоже был замучен смертоносным газом. Пусть не в Дахау, пусть не в Освенциме, но суть от этого не менялась. Сейчас Алексей мог бы заведовать в нашем КБ лучшим отделом разработок. Мог помогать Королёву, Ильюшину…

Смахнул слезу и мой Борька. Тоже, вероятно, вспомнил лучшего друга.

— Я хотеть выпить за русский народ, — поднял в молчании кружку хозяин подпольной квартиры. Все встали. — За русский и германский патриот, кто есть побратим между нами. Настоящий германский наций, а не фашист.

Сегодня, 31-го декабря сорок четвертого можно было и выпить. Вчера за знакомство, сегодня за праздник, завтра за Победу. Три дня — все как по-русски. Стандарт.

Что, собственно, и делали. Потом слушали сводку. Ламповый ящик «Телефункен» передавал последние события наступлений. Мы с Борькой с жадностью хватали каждую новость по-русски, по-английски, хоть и мешали жуткие помехи. Оно и понятно — глушили безбожно. Вещала и Берлинская станция.

— Наш друзья, — пояснил Герхард. — Открыть подпольно радиоточка.

— Давай, лучше, русских, — просил Борька. — Там про Жукова с Коневым, как наступают.

Хозяин покрутил верньер настройки. Поймал советское радио. Голос Левитана заполнил все помещение. Мы упивались восторгом — настолько нам было чудно слушать советского диктора здесь — в подземельях Берлина!

Слушали час. Слушали два. Все новости, сводки, размещения войск. Нам не мешали. Олег с Николаем и Катей привыкли к ежедневным сеансам, а немцы из деликатности соблюдали тишину.

— Советские войска овладели плацдармом… — вещал Левитан. — Армии Жукова, Рокоссовского, Конева, вышли на подступы первых жилых районов Берлина.

И так далее…

От радости у Борьки разболелся желудок. Катерина хлопала в ладоши. Немцы тактично улыбались. Молодой Николай едва не пустился в пляс. Олег весело бросал на пасынка взгляды.

И тут, вдруг случилось нечто такое, что заставило меня замереть на месте. Сводки закончились. Заиграл марш Мендельсона. Потом пошли какие-то неразборчивые фразы, отчаянно заглушаясь помехами. И вот… тут внезапно:

— Стой! — почти заорал я, когда Герхард хотел поймать настройкой улучшенный звук. — Громче! — едва не взвыл я. — Пожалуйста, громче!

Все уставились на меня непонимающим взглядом. Парень совсем одурел от радости? Сводки закончились, было прослушано все, что хотелось. Полилась музыка, прерываемая каким-то бормотанием. А этот орет ошалело.

— Верни назад! — бросился я к хозяину приемника.

Юрген Вольф подался вперед. Катя охнула по-женски. Герхард отнял быстро руку от верньера настройки. Олег с Николаем переглянулись. Один Борька все понял. Не добежав до уборной, сделал фортель с разворотом. Занесло боком в дверь. Крутанувшись кульбитом, в рекордно короткий срок катапультировался к приемнику. Навострил уши. И…

Мы оба застыли на месте.

…Из динамиков, перебиваясь помехами, едва доносилось по-русски:

— Передаем сообщение Александру с Борисом. Внимание! Передаем сообщение Александру с Борисом. Позывной «Красная Заря». Повторяем, код позывного «Красная Заря»…

Перебилось помехами. Борька обомлел, выпучив глаза.

— Эт… эт-то же наш позывной, Саня! Красная Заря — твой с Королёвым проект!

— Тише! — зажал я ему раскрытый в ошеломлении рот.

— Если нас слышно, мы каждый день выходим на этой волне в шестнадцать часов и в двадцать два часа по берлинскому времени. Повторяем, сообщение для Александра с Борисом…

И так три раза. Фраза за фразой. Тут было, как дважды два — позывной код «Красная Заря» предназначался для нас. Даже если в Берлине и был еще Александр с Борисом, то название нашего проекта их не касалось никаким левым боком. Этот проект был моим! Нашим, точнее. На правах Ильи Федоровича с нашим конструкторским бюро.

Вжу-уухх… — снова прервалось помехами.

Борька едва не разнес кулаком аппарат. Вскочил, выкатив, как блюдца, глаза.

— Тихо! — я взревел на пределе.

Теперь к ящику радио прильнули все. Герхард боялся сбить волну настройки, отдернув руку.

— Александр, Борис, если вы нас слышите. Наша команда знает, что вы где-то в Берлине. Товарищ, известный вам, передает из столицы привет. Москва знает о вас.

Вжу-ууухх…

— А-аа, мать тебя в жопу! — взвыл Борька, хватаясь за стул. — Ща разнесу эту коробку к чертям!

— Замолчи! — взмолился я, едва не пуская слезу. — Не узнаешь этот голос?

Вжу-ууухх… фиу-ууу…

— Как я могу узнать, ёптыть, если помехи мешают? — завыл мой охранник, хватаясь за голову. О бедном желудке не могло быть и речи — Борька вмиг позабыл об уборной.

— Тихо! Вот, снова! — предостерег я его выпад.

— Повторяю. Александр с Борисом, код «Красная Заря». Говорит ваш куратор проекта. Если вы меня слышите, оставьте о себе сообщение в мусорном баке на улице Югендштрассе, дом восемь. Ежедневно он просматривается нашими людьми. Самим не стоит ходить. Напишите…

Фиу-ууу… вжу-ууххх….

— …записку, что вы живы. Если у вас есть связь с немецкими друзьями, пусть они оставят ее в мусорном баке. Повторяю, улица Югендштрассе, дом восемь…

Вжу-уууххх…

Помехи окончательно забили эфир. Но этого хватило, чтобы уловить смысл послания. Как по заказу — помехи забили в самом конце. Красота!

Мы остолбенело уставились в ящик. Потом Борька вскочил:

— Я узнал! Узнал этот голос!

Мне оставалось только улыбнуться.

Да. Это был голос нашего Ильи Федоровича. Нашего начальника КБ и проекта «Красная Заря». Нашего члена Военного Совета фронта, и, по сути, моего ангела-хранителя. Ни больше, ни меньше.

Спустя пять минут бурных восторгов и поздравлений, во время которых Борька кричал, что нас не забыли, о нас помнят и знают, Юрген решительно поднялся:

— Я отнести записка. Мой знаком с этой улица. Знать, где она.

— Я с тобой, — подхватил Олег. — Буду присматривать. Волна приемника закодирована, но вдруг прослушивалась гестапо.

— Если бы прослушивалась, — заявила Катерина, — их бы с Борисом предупредили в сообщении. Наши друзья на радиоточках Берлина контролируют весь эфир — это я знаю. Пока еще ни одна кодированная волна не попала под сеансы прослушки.

— Да? Тогда ладно, — вскипятился Борис. — Саня, пиши сообщение. Так, мол, и так. Тыры-пыры, мы здоровы. Тары-бары, мы в гостях. Бухаем шнапс, слушаем по приемнику музыку.

— Прекрати! — зашелся я смехом.

Хохотали все до упаду. Вечер был в самом разгаре, когда я принялся за составление послания в мусорный бак города Берлина.

…Наступала предновогодняя ночь. Ночь сорок пятого года.