Военный инженер товарища Сталина 2

Глава 23

1945 год.

6-е января.

Штутгарт.

Здание железнодорожного вокзала.

…А в этот самый момент, пока Скорцени разговаривал с начальником станции, к путям грузовых сообщений города Штутгарта прибывал товарный состав из Берлина. Тот состав, в грузовом вагоне которого ехали мы:

Я, Борька, Катерина и Герхард…

Благополучно миновав подъездные стрелки к вокзалу, состав остановился на шестом пути грузовых сообщений. Локомотив, издав гудок прибытия, замер.

— Сразу выходим? — приоткрывая щель массивной двери, высунул физиономию Борька. Всю дорогу ныл над ухом: — Жалко, автоматы пришлось оставить. Без них я как голый, — покосился на Катерину. Та прыснула, залившись румянцем.

— Обождем, — решил я. — Пусть Герхард сначала разведает обстановку. Штутгарт — большой вокзал, не меньше Берлина.

— Но, он же в руках подполья!

— Не весь. Сейчас и узнаем.

Герхард осторожно спрыгнул на щебень. Хрустнул грунт под ногами. Из-под колес шмыгнула кошка. Борька, вздрогнув, зашелся крепким матом:

— Мать твою! Чуть дуба не врезал. Брысь, зверь окаянный!

Повернулся ко мне:

— А? Как тебе, встреча? Кошка дорогу перебежала! Плохая примета. Говорю же, автоматом бы её…

— Сидеть тут, — обернулся Герхард. — Ждать. Мой быстро.

— Мороженого купить не забудь! — осклабился Борька улыбкой.

— Тихо! — Прислушался я. Герхард исчез под вагонами соседних составов. — Слышишь?

Вокзал за поездами кипел своей жизнью. Раздавались гудки тепловозов. Свист машинистов. Шипение выпускаемого пара. Стук прицепов. Скрип колесных колодок.

Прошло полчаса, прежде чем вернулся Герхард.

— Вот, — протянул каравай хлеба с кольцом колбасы. В другой руке чайник. — Знакомый носильщик угостить.

В приступе голода накинулись на еду. Всю ночь и весь вчерашний день мы не ели. Катя разделила на всех поровну.

— А чай-то немецкий сортиром попахивает, — глотая из носика, не забыл подтрунить Борька. Кружек не было, приходилось пить по-походному.

— Рассказывай, — с набитым ртом обратился я к немцу.

— Вокзал еще в руках нацист. Все разбегаться. Составы идти на запад. Офицер, их фрау, дети, даже собак — все бежать. Много поклажа, картины, сервизы.

— Драпает фашист, спуская штаны! — хохотнул Борька. — Ща бы мне автомат, я бы им пальнул в жопу.

— Что дальше? — отмахнулся я от помощника, уплетающего в обе щеки. Герхард прищурился:

— Мой не знать. Нихт…

— Что? — я подался вперед. — Есть опасность?

Честный немец замялся. Бросил взгляд в раскрытую щель двери. Внутри, на соломе, среди ящиков с какими-то тряпками, мы были не видны. Но мог пройти караул.

— Мой видеть знакомый лицо. Но…

— Да говори ты уже, германия, а то ща врежу! — взвился Борька. — Кого встретил? Гитлера?

Подпольщик не оценил шутку. Впрочем, я тоже.

— Не знать, как объяснить, — стал раздумывать Герхард. — Но мой знать это лицо по рассказам друзья. Друзей, — поправился он. — Понимать меня?

— Понимать. Но если будешь тянуть кота за хвост, дам в зубы, — нахмурился бравый советский солдат.

— Что есть кота за хво…

— Точно ща врежу! — сунул кулак Борька.

— Прекрати! — осадил я. — Видишь, он подбирает слова?

Герхард провел рукой по лицу. Провел от уха до подбородка.

— Я не знать, как это по-руссо сказать.

Показал пальцем линию.

— Зашитый рана.

— Шрам? — догадался я. — Шов от уха до подбородка?

— О, я-я… — оживился немец. — Так есть. Шрам!

— И чего? — не унимался младший помощник.

Катя напряглась. Широко раскрыла глаза, замерев с чайником. Рука немного дрожала. Где-то за вагонами гавкнул пес. Раздался свисток паровоза.

— Этот, я-я… шрам. Нам рассказывать старый подпольщик. Этот, м-мм… шрам. Его носит оберштурмбаннфюрер Скорцени. Я-я… теперь я вспомнить. Нацист-диверсант.

— И чего? Ну, подумаешь, фриц какой-то…

— Тихо! — шикнул я. — Не какой-то, в том-то и дело.

— Что за кактус?

— Не помнишь, балбес?

— А чего я должен помнить? Маму помню. Колхоз помню. Лёшку помню. Как вытаскивал тебя из рук немцев, помню. Я еще тогда был партизаном. Рану на своей заднице помню. А этого шрама не помню. Нет.

— Этот «шрам» — есть ни кто иной, как личный друг фюрера, идиот! Этот, как ты говоришь, «шрам», украл из-под носа союзников итальянского дуче Муссолини. И этот Скорцени — если Герхард правильно его опознал — уж точно не просто так прогуливался по перрону.

— Фашисты тикают, и он вместе с ними, — пожал плечами Борис. — Подумаешь, диверсант, мать его…

— Ты по-прежнему не помнишь? — стал выходить из себя я. — Не помнишь, как на нашем совещании в конструкторском бюро Павел Данилович Гранин привел данные советской разведки? Напомнить?

— Валяй. Только короче. А то мне в сортир надо.

Я задохнулся от возмущения. Впрочем, Борька есть Борька. Отважный боец, хоть и балбес, каких свет не видал.

— Майор Гранин, надеюсь, хоть нашего друга ты помнишь? — сорвалось у меня с губ ехидство, — на совещании Ильи Федоровича докладывал. Так, мол, и так: немецкое командование поручило обер-диверсанту Скорцени, отыскать на русском фронте секретного советского инженера-конструктора, внедряющего в войска технологии будущего . Теперь вспомнил, колхозник?

Борька на миг призадумался, перестав жевать колбасу.

— И именно этот Скорцени, — продолжил я, остывая, — обязался отыскать меня за линией их фронта. — Теперь соображаешь, курилка?

— Не-а…

— Вот черт! Да пойми ты! Мы попали в ловушку в том лесу, когда ехали к нашему штабу в машине, как раз по указанию этого «шрама», как ты его называешь. Мнимого русского капитана спецназа помнишь? Шумана в деревне помнишь? Полковника вермахта помнишь, когда нас везли на машине к самолету? Потом Берлин, Борман, Гиммлер и рейхсканцелярия? Все это он — его рук дело — работа Скорцени!

— Ну, ты, веселый интересный. И чё? Ну, шрам. Ну, диверсант. Говорю же — тикает вместе со всеми. Фюрер же уже тиканул в Антарктиду.

Герхард, слушавший нашу перепалку, при упоминании ледяного континента, вскинул вверх брови.

— Гитлер… простите майн вопрос… Фюрер, м-мм… есть в Антарктида?

— Потом объясню, — отмахнулся Борис.

Катя переводила раскрытые глаза с ее ухажера на меня, совершенно сбитая с толку.

— И этот Скорцени продолжает охоту за нами! За мной и тобой! — подвел я итог разъяснения другу. — Понимаешь, курилка? Он не просто так оказался здесь, на вокзале города Штутгарта. Если ему поручил Гиммлер, искать нас после побега, то что?

— Что…

— То, не найдя наших следов в Берлине, когда мы скрывались в подземке, он каким-то образом, уж не знаю, каким — пошел по нашим следам. Опередил нас, оказавшись здесь, в Штутгарте, на день раньше нас.

— Это как? Мы же только позавчера были в Берлине. Сутки ехали этим составом, — обвел рукой вагон мой собеседник. — Как он мог нас опередить? Мы же поездом ехали.

— А он самолетом!

— Не понял…

— Я не знаю, какими путями он вычислил наш маршрут. Может, тот чиновник сказал, что встретился нам на перроне Берлина, когда мы бежали, искали сюда, в Штутгарт, товарный состав. Может, нас кто-то увидел — черт его знает. И, обладая всесильными связями, Скорцени примчался сюда. На чем? На самолете, конечно.

— И что?

— И теперь нас выслеживает. Либо нас с тобой, либо четверых беглецов из Берлина, — кивнул я на Катю. — Одна из которых русская девушка.

Перевел дух.

— Теперь понял, боец?

Борька весь подобрался.

— Так точно! Нихрена не понял. Хочу автомат.

Потом к Герхарду:

— Извини. Был сердитым.

Немец все еще не опускал брови. Новость о том, что Гитлер в южных широтах Антарктики, очевидно, выбила его из колеи. Борька бросил на меня вопросительный взгляд: можно ли поведать честному немцу ту тайну, которой мы обладали? Что я из будущего , что ищет меня вся верхушка нацистов, и что, собственно, я — именно я — являюсь источником всех злоключений, свалившихся на них за последнее время? Можно такое поведать обоим?

Я незаметно покачал головой. Не время сейчас. Нужно было как можно быстрее узнать — точно ли Герхард видел Скорцени? Или просто спутал с кем-то другим?

— Он был в форме? — задал я вопрос.

— Найн. В гражданский одежда.

— Откуда тогда такая уверенность?

— Подполье располагать всей данный любого близкого к Гитлер. Обширный картотека. Огромный архив. Там есть описаний высший эшелон власти: Борман, Канарис, Гиммлер, Дениц…

— Можешь не продолжать. Верхушку режима мы знаем. Но, Скорцени ведь не из высшего эшелона.

— Я-я… не из высший. Это, м-мм… как по-руссо? У нас есть картотек и на средний звено нацистский режим. Айсман, Мюллер, Кальтенбруннер. Эйхман, Шелленберг, Вольф, Риббентроп. На почти всех генерал вермахт. На абвер, гестапо, жандарм крипо…

— Сто раз уже слышал «крипо», — вставил Борька. — Чё за хрень на постном масле?

— Криминальная полиция Германии, — пояснил я, отмахнувшись. — Та, вместе с которой гестапо скоро выйдет на нас.

— Чихать я хотел на гестапо. Дайте мне автомат, ёптыть их в жопу!

Катерина зарделась румянцем.

— И вот, этот Скорцени тоже у нас в картотек, — закончил немецкий подпольщик. — Мой узнать его по шрам на лице.

— Можно подумать, один шрам на всю Германию, — фыркнул Борька. Выглянул в щель вагонной двери.

— У нас в картотек есть фотографий.

Я поднял брови не хуже самого удивленного немца, когда тот услышал о Гитлере.

— Есть снимки высшей власти нацистов?

— Я-я… И высший и средний звено.

Мне пришлось крепко задуматься. Что выходило, что вырисовывалось на данный момент? Если подпольщик не обознался, то Скорцени вынюхивал нас по перронам вокзала. А пути сообщения Штутгарта, не считая аэродромов, еще в руках нацистов. Значит, что?

— Значит, нам нельзя на вокзал, — сделал я вывод. — Но нам с Борисом нужно как можно скорее связаться с русским фронтом. Там Илья Федорович. Там он сможет связаться с Власиком. С запиской нам не удалось войти с ними в контакт. Одна надежда, добраться до передатчика. Он где?

— В генеральном штабе повстанцев, — подала голос Катя. — Это я знаю.

— А где он, этот ваш генеральный штаб?

— Туда есть дорога, — с сомнением задумался Герхард. Глянул на Катю. Кивнул по-отечески. Погладил плечо. Девушка благодарно кивнула. Немец едва не пустил слезу. — Мой вас доставить туда. Вы попасть на свой сторона.

— А ты?

— Остаться в Германия. Готовить сдачу союзный войска.

Решение было принято. На перрон нам нельзя. Пока Скорцени и, возможно, его люди прочесывают платформы среди потока пассажиров, у нас есть возможность убраться отсюда.

— Прошу, козочка моя, — подал руку Борька.

Катерина спрыгнула с подножки в его объятия.

Покидая подъездные стрелки, я, разумеется, совершенно не имел представления, что оберштурмбанфюрер оказался здесь, в Штутгарте, не по своей воле. И уж тем более не из-за нас с Борькой. Мы прибыли из Берлина, а ему необходимо было туда. Вот и все. Просто как дважды два.

А еще я не знал, что вскоре наши пути с ним все же пересекутся.

И вот, как это произойдет…

Был полдень. Мороз крепчал. Календарь показывал 6-е января. Сорок пятый год постепенно входил в свои права. Нам срочно необходим был передатчик. Илья Федорович, майор Гранин, конструкторы Королёв, Яковлев, Ильюшин и, собственно, сам Николай Сидорович Власик в Москве — все ждали нашего выхода на контакт.

Герхард повел нас окружными путями, минуя пакгаузы, товарные составы, стоящие в тупиках. Кругом раздавались шипения пара, стуки колодок, движения и толчки вагонов. Пассажирский терминал мы оставили позади. Впереди была разъездная стрелка. По ней катила дрезина. Мы как раз выбрались из-под днища вагона, под которым перелезали на другую сторону, когда вдруг Герхард шикнул:

— Стоп!

Замерли. Борька высунул физиономию из-за подножки вагона. Впереди, на дрезине, управляя качающимся рулем, подъезжали четыре эсэсовца в форме. Двое качали как насосом руль, двое следили за путями сообщения.

— Хальт! — вскинул один из них автомат, увидев четверых незнакомцев, пытающихся пересечь стрелку.

Я на миг потерял чувство времени. Дальше все закрутилось как в том страшном сне. Я как бы и участвовал в данных событиях, и как бы смотрел на них со стороны. Было сравнение, что передо мной понеслись кадры ускоренной киносъемки. Еще толком не поняв, я услышал крик Борьки:

— А вот хрен вам в жопу! Автомат мне, паскуды!

И, оттолкнув Катерину себе за спину, рывком ринулся к дрезине. Все заняло две секунды. Ра-два! — и советский боец уже вцепился в горло ближайшего автоматчика.

— Саня-я! Вали к черту второго!

На автопилоте, почти машинально, я метнулся следом за другом. Уже не раз он выручал меня из лап смерти: поэтому, размышлять ли сейчас? БАЦ! — секунда, и я хватаю руками второго. Герхард, резко оценив обстановку, рьяным броском навалился на третьего. Две секунды, и автомат первого нациста у Борьки в руках. БА-АААМММ! — стрельнула короткая очередь. Последний эсэсовец только поднимал свой шмайсер, когда Борькина очередь снесла его половину черепа. Вместе с каской. Герхард со всего маху врезал кулаком под дых второму. Я обрушил камень на голову третьему. Где подобрал, когда — черт его знает. Катя ахнуть еще не успела, а двое нацистов уже лежали без признаков жизни. Два оставшихся корчились в судорогах. Оглушенный мной третий, что-то пытался выдавить из себя по-немецки, глотая сгустки крови.

БА-АААХХХ!!! — полоснуло очередью. Это уже Герхард.

Три немца были убиты. Четвертый дергался в моих железных тисках. На звук выстрелов ответили тревожные свистки вокзальных жандармов.

— У-у, гниды фашистские! — погрозил автоматом в ту сторону Борька. — Подходи! Я вам чачу зафигачу!

— Некогда! — проорал я. — Бежим! Сейчас тут будет целый взвод автоматчиков!

Хватая Катю за руку, Герхард потянул за собой. Если все воспроизвести хронологически, то схватка длилась ровно двадцать секунд. Так, во всяком случае, показали часы на башне вокзала.

А к нам уже со всех сторон кто-то бежал. Свистел. Кричал по-немецки. Рабочие подъездных путей и грузчики пакгаузов стремительно укрывались среди вагонов. Настал час жандармов вокзала. Это была их территория. Катя уже занесла было руку, вцепиться Борьке в плечо, уже смотрела на друга испуганными глазами, уже раскрывала рот в предостерегающем крике, когда вдруг внезапно обломилась, словно тростинка. Я не успел броситься к ней — меня окружали. А девушка уже оседала на землю. Ближайший жандарм, видевший, как Борька расправился с последним эсэсовцем, стрельнул наугад, целясь в него. Но лента пуль из шмайсера нашла цель именно в Кате.

— О-ох… — из груди бывшей узницы концлагеря вырвался вздох. — Боря…

Не глядя, Герхард послал очередь в сторону стрелявшего немца. С двух сторон на нас наседали не меньше восьми человек. Все с оружием. В меня целились сразу четыре ствола.

— Боречка… — слетело с умирающих губ девушки. — Я… я любила тебя…

Тело обмякло. С тихим стоном она опустилась на щебень. Глаза еще смотрели на любимого друга, еще сияли восторгом, еще окидывали его мужественную фигуру с автоматом в руках, а уже последняя предсмертная слеза скатилась на шею. Катя всхлипнула и, повалившись набок, застыла. Обращенное к Борьке лицо выражало бесконечную боль. Умоляющий остекленевший взгляд как будто просил: «Спаси меня! Спаси, любимый! Я навеки твоя…»

Слеза скатилась на землю.

— А-а-а… — с дикой яростью заорал Борька, не помня себя. — Ах, вы паскуды! Кого загубили? Девчонку?

И начал поливать очередями во все стороны.

— Вот вам, собаки фашистские! Вот вам падлюки! Ей бы жить… детей от меня рожать. Собаки нацистские!

Что-то больно врезалось мне в спину. Потемнело в глазах. Краем глаза я еще успевал замечать, как отстреливается Герхард. Тупой удар пронзил поясницу. Казалось, сейчас переломлюсь пополам. Последним мгновением, сквозь грохот разрывов и свист мчащихся пуль, на секунду заметил фигуру нашего честного немца. Словно обложенный медведь при облаве волков, он отбивался врукопашную от четырех жандармов сразу. Поспевали со всех сторон остальные. Через секунду на Герхарде висело уже пять жандармов. Изрыгая ругательства, он повалился в их кучу-малу. Смешалось все. Глаза мои застлало кровавым туманом. На голову обрушился удар приклада. Рядом стрелявший Борька тоже исчез под грудой навалившихся тел. Последним выстрелом Герхард разворотил себе сердце. Живым он сдаваться никак не желал. Его бы попросту сгноили в застенках гестапо. БА-АХХ! — и пуля разорвала его грудную клетку. Все это у меня запечатлелось в три последних секунды, пока я падал от удара прикладом.

А дальше?

Дальше всё. Пустота. Как нас с Борькой тащили к зданию комендатуры вокзала, я уже не помнил. Два тела так и остались лежать на щебне путей сообщения: свернутая калачиком Катя, смотрящая застывшим взором в прозрачное небо, и развороченное выстрелом в грудь тело честного немца. Светлая память двум отважным подпольщикам. Аминь.

…А когда я открыл глаза спустя какое-то время, надо мной склонилось лицо со шрамом от уха до подбородка.

— Ну, вот, наконец, мы и встретились, герр Александр, — почти на чистом русском наречии произнес оберштурмбанфюрер Отто Скорцени.