Военный инженер товарища Сталина 2

Глава 11

XIII век.

Древняя Русь.

…А Игоря-летчика продолжало швырять из эпохи в эпоху. Сегмент барокамеры по-прежнему бросал его тело из пространства в пространство, меняя измерения червоточин времени. Как на духу, он вдруг материализовался…

А где?

А черт его знает!

Возник ниоткуда, чтоб попасть в никуда.

Саркофаг с капсулой переброски растворился в точке сингулярности. Бликнул — исчез. Барокамера помчалась гулять по эпохам.

И это ему не понравилось. Вместо золотой табакерки с портретом государыни, у него в руках внезапно оказался толстый сук дерева, за который он продолжал держаться, пока не стих порыв вихря, возникший во время перемещения из одного состояния в другое. Восемь концентрических воздушных колец взмыли одно за другим к облакам и исчезли в пустоте. Бросив взгляд на окраину леса, старлей пошел на звук, выйдя к чистому, прозрачному роднику, где вдоволь напился. Вода оказалась природной, вкусной, прохладной.

Здесь росли берёзы, и этого было достаточно. Лесная дубрава навевала сказочные воспоминания детства о былинных богатырях с Соловьями-разбойниками.

На ужин у него были только ягоды да несколько запасенных белкой орехов. Можно было нарвать ещё диких груш, однако сил совсем не осталось, как физических, так и моральных. Уж слишком много отняла энергии сама переброска. Спать, только спать. Куда он попал — разберется потом.

Летчик добрался до развилки ветвей, кое-как примостился, и… казалось, уснул.

… А в это время, в покинутом им восемнадцатом веке, государыня-матушка впадала в тоску. Странный провидец исчез. Искал весь придворный штат, пустили на поиск министров — и как оказалось, напрасно.

Утром, закатав по колена брюки комбинезона, Игорь склонился над очередным кустом дикой малины, как вдруг услышал чуть в стороне за деревьями приглушённый возглас удивления, потом бормотание:

— Святая Матерь Божья! Земно кланяюсь тебе за то, што, осенив покровом своим, ты уберегла меня от гибели под острыми копытами глупого теляти лосиного! Не оставь меня и дальше милостью своей и защити и от зверя лютого, и от ворога неведомого. Обещаю тебе, святая Матерь Божья, сотворять милость без меры тому, кто просит жалости, правды, защиты. Убереги мя от нечисти злобной, демонов кровожадных, ведьм злоглазливых. Не отдай мя душу грешную на истерзание духам, аки злыдням нечистым. Вижу пред очи свои исчадие лесное, злым духом умиротворённое. Искупи вину мою волею твоею всеразумною…

Летчик с изумлением выпрямился. Повернулся на голос. В сущности, было чему удивиться. Прижавшись к буку, на пилота Курской дуги смотрела и крестилась древняя старуха в платке, чёрной ветхой хламиде и порванных лаптях на босу ногу: ни дать ни взять колдунья из детских сказок. Седые волосы клочьями торчали из покрывавшего голову платка, а почти беззубый рот мямлил в испуге молитву, словно выученный на уроке стих.

«Ну вот, — подумал старлей, — бабу Ягу не заказывали? Получите, пожалуйста. Скоро и леший объявится. Откровенно говоря, должен бояться я, а не эта старушка — божий одуванчик».

Сделав шаг навстречу, Игорь с улыбкой вытянул вперёд руки, показывая, что в них кроме ягод ничего нет. Седое воплощение детских страхов запричитала ещё больше и угрожающе взмахнула деревянной клюкой, отгоняя не то комаров, не то наваждение. Судя по всему, её, как и предположил Игорь, с толку сбила одежда. Подвернутые до колен брюки комбинезона в гармонии с ботинками 20-го века выглядели на нем, как на бригадире строительной площадки: ни дать ни взять — машинист карьерного крана, неизвестно каким образом, оказавшийся в средневековом лесу древней Руси.

«Так, — мелькнуло у Игоря, — вот те нате, болт в томате, как выразился бы Борька на Курской дуге. Всё ясно. В такой одежде меня и сожгут на костре…».

И тут же чёрная тьма, подобно громовому удару внезапно врубилась в затылок: ба-аац !

Игорь вскрикнул. Провалился в беспамятство, грузно сев на траву. Удар пришёлся по касательной, однако и его хватило, чтобы старший лейтенант авиации смог прийти в себя лишь несколько часов спустя.

За его спиной, опуская сучковатую дубинку, в испуге отступила на шаг назад такая же девушка в потертых лохмотьях.

Убедившись, что неизвестный колдун, встретившийся ей в лесу, не шевелится, она тут же перебежала поляну и примкнула к старухе. Теперь они обе смотрели на невиданную одежду незнакомца и, крестясь, не знали, что делать дальше.

— Как же ты его, однако… — прошепелявила старуха, обращаясь к младшей. — Так и погубить недалече. Почто дубинкой-то?

— Испужалась, матушка. Вретище-то у него какое…колдовское, поди. Коленки оголены, а на ступнях — что колодки деревянные да чёрные смолою, тонкими поясками подпоясанные. Видано ли где одеяние такое?

— И то правду помянешь, — согласилась старуха. — Колдун дивный видать, да кто ж один по лесу шастает, как не сила нечистая? Како речеши, Устинья? Донесём ли его аки волоком до насады? А там по речке, да и прямёхонько до жилья нашего будем. Ты у мя соколица удатная — враз вдвоём дивную кладзь дотянем. Нам верста-две нипочём по водичке-реке.

— А не колдун он впрямь? Не нашего роду-племени? — девушка осторожно подошла и прислушалась к дыханию Игоря.

— А ты сама, почитай, кто? Али запамятовала, как нас с тобой люд окружный кличет? Ведьма ведьме не зла подруга. Люди злее будут. Я враз испужалась, увидав его, да молитвою прикрылась. А токмо крови он нашей, зельем колдовским владеет, с духами лесными дружбу водит, аки не трогают они его — ни леший-батюшка, ни кикимора-матушка. Родня, стало быть, он нам, Устиньюшка, вот пошто разумею. Бери за десницу, а я за ступни в дивных обувках — и понесли. До речки недалёко, а там уж по стремнинке.

Когда донесли до лодки и скинули ношу на днище, Устинья взялась за весла. Течение понесло суденышко вдоль берега. По этой-то реке и приплыли старуха с её дочерью — в лес, видимо, по каким-то известным лишь им делам. Увидев незнакомца в странном одеянии, они приняли его за сына лесного духа. Устинья, подкравшись сзади, ударила с перепуга клюкой по затылку. Теперь уже оправившись от удивления и признав в госте лесном родственную душу (обе были отшельницами, живя в одиночестве и пользуясь недоброй славой таких же колдуний), они направили лодку к противоположному берегу. Там, среди такого же дремучего леса находился их сруб, сооруженный когда-то древними охотниками. Теперь в эту часть леса никто из крестьян не захаживал. Простой люд боялся ведьм и духов, полагая, что мать с дочерью водятся с нечистой силой.

Чтобы окончательно внести ясность, куда попал отважный пилот, следует упомянуть тогдашнее летоисчисление. На момент встречи древнерусский календарь отметил цифру 6731 — именно этот год сейчас шёл по просторам древней Руси. Для перевода на новое летоисчисление следует из старой даты вычесть 5508. Именно так подсказал бы глава института технических разработок Игорю, будь он сейчас рядом. Именно в 1223-м году князь Ярослав Всеволодович привёз в Новгород своих двух сыновей, один из которых впоследствии будет именоваться в истории как Великий Александр Невский.

И когда пилот авиации пришел в себя, он ощутил на голове холодную тряпку в виде компресса. Глаза пробежались по комнате. Что ж, довольно уютно. Кровать деревянная, покрытая шкурами и лоскутными, вручную сшитыми одеялами. Два слюдяных оконца друг против друга в избе. Надо полагать, опочивальня. На стенах лампады с образами древних икон. У кровати коврик. В углу стояла бадья с набранной доверху водой. Три табурета без единого гвоздя, а под потолком белый саван из ткани, зацепленный по углам, как купол шатра монгольского хана.

Старая женщина приблизилась к изголовью и, положив на табурет принесенные предметы, произнесла уже без испуга:

— Жить тебе и здравствовать многие лета. Устья баит, што ты сын духа лесного. Не серчай на неё грешную, што по челу твоему приложилась. Убоялась она тя, как и я поначалу; молитвою токмо и прикрылись мы от злобы твого батюшки-лешего.

«Вот значит как, — мелькнуло в голове. — Устья, это, видимо, та, что стукнула меня сзади, а сам я в их глазах сын лешего. Что делать? Прикинуться глухонемым? Пожалуй, опасно. Лучше просто немым. Так они не узнают мою речь, не заподозрят неладное. А понимать их — дело десятое. Слова и наречия вроде понятны для слуха — остальное буду догадываться по мере общения».

Улыбнулся. Кивнул головой. Поднялся. Спустил ноги с кровати. Осмотрелся в поисках пары ботинок. Уже то, что он был в такой обуви и комбинезоне, у недоверчивых людей 13-го века должно было вызвать подозрения о его причастности к духам.

Хозяйка удивленно подняла брови:

— Уж не нем ли ты, добрый молодец, Господом нашим обиженный? Как величать-то тебя прикажешь?

Игорь виновато развел руками, давая понять, что разговор будет односторонним. Улыбка на его лице тут же приобрела печальный оттенок.

— Эк-ма… — протянула собеседница, — дитя Создателем обделённое. — И вздохнула, явно сочувствуя незнакомцу. — Давненько, поди?

Старший лейтенант опустил руки ниже кровати параллельно деревянному настилу.

— Сызмальства? Ох…горемычный. И дом-то, поди, твой далече отседа? Так?

Игорь кивнул.

— Пока Устья — дщерь моя значит, вернётся — умойся добрый гость у ручья, а там ужо и снедать будем. Пойдём на двор, я укажу тебе закут в кустах тихий.

Игорь покорно и молча последовала за хозяйкой. Только бы не забывать прикидываться немым, а так, по сути, всё не так уж плохо. Однако есть ведь ещё дочка. С ней-то как встреча пройдёт?

Около избы, окруженной плетнем, тянулся большой огород. Зеленели стебли гороха, редьки и лука. Сразу за старыми елями начинались сплошные заросли орешника, бузины, дикой смородины с буйно растущей крапивой.

Пробравшись сквозь кусты, Игорь увидел ручей. Он был едва заметен в траве, но умыться как раз пригодился. Место тихое и уютное — как душа пожелает.

Человеческие по пояс фигуры, искусно вырубленные в дереве, со сложенными на животе руками, смотрели своими выпученными глазами, повернув свои страшные лица в сторону избы. Истуканы были окрашены яркими красками: судя по всему, их раскрасила сама хозяйка, следуя, одной ей известному ритуалу — может на праздник Ивана Купалы, может на медовый спас в начале августа. Краски были относительно свежими, и старлей невольно задался вопросом: на кой-черт? Для чего?

Оставив позади истуканов, Игорь спустился к деревьям. Тут тропинка обрывалась. Дальше идти бесполезно. Подхватив утиральник, он вернулся к избе, и… едва ли не носом столкнулся с Устиньей.

Только теперь летчик смог, наконец, рассмотреть девушку, стукнувшую его от испуга в затылок.

Красивая, не по годам зрелая — про таких говорят «кровь с молоком» — румяная, так и пышущая здоровьем, с заплетенной косой, та, в свою очередь, с интересом рассматривала гостя. Оба так и застыли на месте.

Старлей улыбнулся. Показал на рот, вертя головой, давая понять, что не может говорить.

Девушка кивком головы перекинула косу из-за спины на грудь и машинально принялась перебирать сплетенные узелки.

— Матуня казала, што ты речью, поди, обделённый.

Летчик кивнул. Роль немого теперь предстояло играть до конца.

— Осерчала, я, прости дивный гость, аки приложилась дубинкой по челу твоему. От лукавого сие это. Испужалась одеяния твого, невиданного доселе. Давеча утреньком казала матунька всё о тебя. Яз теперича разумею, пошто изгоном ты один аки по лесу бродишь, мира лесного ищешь. Небось, изгнанный ты, аки и мы с матунькой от суеты людской. Недобрый народ согнал тя в лес дремучий. Яз так разумею?

Игорь вторично кивнул. А что было делать? Пускай думают, что он тоже отшельник, народной местью испуганный.

— Откель ты?

На вопрос Устиньи летчик пожал плечами, неопределенно махнув рукой в сторону реки, а у самого от запаха горячей пищи слегка закружилась голова — настолько он был голоден. Две ночи провел здесь, в чужом для него мире. И всё это время кроме ягод и нескольких орехов ничего не брал в рот.

Заметив голодный блеск в глазах незнакомца, старуха тут же усадила обоих за стол. Помолившись, хозяйки принялись за еду, и вскоре отчуждение между ними исчезло. Летчик двадцатого века слушал с набитым ртом, как ему все рассказывали. Где надо кивал, где не надо — отрицательно мотал головой. Надо полагать, обе хозяйки и представления не имели о языке немых жестов, чему путешественник был несказанно рад. Таким образом, он постепенно узнал всё. В основном рассказывала старуха, Устинья дополняла. Сразу чувствовалось, что обе женщины обделены общением и долго так сокровенно ни с кем не разговаривали. В лице гостя из будущего (если б они это знали и разумели) обе женщины нашли отдушину, и уже через час вели себя с ним как с лучшим товарищем — тем более гостю не нужно было отвечать на вопросы. Хозяйка рассказала об истории их жизни и как они оказались в лесу. Упомянула в который раз своего почившего мужа и недобрым словом коснулась иеромонаха Трифония.

Так и сидели они за столом до самых сумерек, удаляясь только по хозяйским делам. В рассказах тут и там мелькали имена князя Ярослава Всеволодовича, княжича Александра, названия слобод и градов Переяславля, Пскова, Суздаля, Мурома, Нового града (как он понял — Новгорода), а вот за Московию женщины почему-то ни разу не упомянули. Оно и понятно: в 1223-м году сей город стольный только начинал строиться.

Устья рассказала о своем нарушенном Ерёме, и как она вчера вечером не дождалась его на поляне, полагая, что он в пути и сопровождает княжичей в дальний поход. Княжеские сборы, видать, не позволили ему проститься с любимой, но ждать она его будет безмерно, храня честь девичью для будущего суженого.

— Пойдём, гость, со мною на сбегание ночное? Весь люд слободской гулять буде-то, аки сёдня день Ивана Купалы, любови нашего покровителя.

«Вот и число узнал, — обрадовался про себя Игорь. — По старому стилю, стало быть, 24-е июня, если оно не смещается как день Пасхи».

На том и решили. Посидев ещё у стола, Игорь задержался помочь старухе, и невольно прислушался к далёким русским напевам.

То, что случилось вслед за этим, произошло так внезапно, что летчик не смог бы сказать, в какой именно момент он увидел этого парня.

Старуха выбежала на песнь, плеснула руками и охнула. Не уехал, значит, Ерёмушка! Нашёл всё же время попрощаться, да ещё и на гулянья кличет!

Парень подошёл к хозяйке, преклонил колено и проговорил приятным басом:

— Ухожу я, матушка, в поход дальний. Дозволь с Устинюшкой проститься, да уста её пред дорогой неведомой обцеловать. Буде ли решение твоё материнское?

Старуха прижала его склонившуюся голову к своей тощей груди. Перекрестилась, и сквозь слёзы ответила:

— Вон она, Устюшка твоя из кустов ступает. Две ноченьки тебя на поляне ждала, сердцем маялась, в судьбинушку свою верила…

К Ерёме из-за деревьев выпорхнула Устинья, и они закружились, целуясь, сжимая друг друга в объятьях.

А Игорь стоял ошеломленный, с открытым ртом. Не мог отвести взгляд от только что взметнувшихся в небо кругов.

Пространство вдруг завибрировало. Задрожало, словно треснувшее стекло во время грозы. Сгустилось подобно вязкому туману, и, превратившись в консистенцию кисельной массы, всосало его в себя, как губка воду. Кольцо за кольцом, из недр земли пошли раскручиваться концентрические окружности, унося вверх к загоревшимся на небе звёздам всё то, что находилось в радиусе их действия. Воздух в мгновение ока пропитался озоном, и уже теряя сознание, летчик Курской дуги сквозь пелену червоточины смог увидеть перекошенные от ужаса лица старухи, Устиньи, Ерёмы. Сознание успело выдать информацию, что вихрь, кружащий сейчас в спирали — есть ничто иное, как портал барокамеры, раскрывший «объятия», поглощающий его плоть внутрь себя. Сейчас он распадётся на атомы, достигнет предела микромира — постоянной Планка, и, превратившись в мезонное облако, понесется сгустком первичной материи — сквозь миры, сквозь время, сквозь Вселенную. Потом, позже, пилот авиации, по всей вероятности, опять будет брошен в иную эпоху. И будет он в неведении, пока какой-либо импульс не разблокирует сознание памяти. Но это будет позднее. Это произойдет, когда он вернётся в свой, родной для него мир.

Пока же, последнее, что он успел сделать, прежде чем кануть в небытие, это махнуть на прощание рукой трём испуганным, крестящимся фигурам по ту сторону смерча.

Одиссея в XIII веке древней Руси для пилота Мурманской авиации на этом закончилась. Модулятор с маркером не активировался. Два пространства иных измерений расстались.

Сейчас барокамера несла тело пилота куда-то туда — в неизвестность.