В самом Сердце Стужи. Том V

Глава 20 Эрен

Спертый воздух душного зала, шумные разговоры аристократов, редкие выкрики. Все это тонуло в широкой спине Виктора Гросса, который поднимался на помост зала суда. Вот, мой муж согнулся пополам, чтобы перелезть через канаты, натянутые меж столбов. Я видела такие конструкции много раз — площадки для тренировочных боев, которые организовывали дружинники Виктора, выглядели точно так же.

Вот, с другой стороны на помост поднимается мой отец, граф Фиано. Мужчина, который был виновен лишь в рождении этого тела, но который ничего не сделал для моей души. Человек, который ни в одной из моих жизней даже не взглянул на меня так, как хотя бы единожды отец смотрит на любимую им дочь. Я для него была просто нежеланным отпрыском, которого он почему-то все же принял и сделал частью фамилии Фиано.

Я проклинала его десятки лет, я желала ему мучительной смерти и однажды исполнила это свое желание, но сейчас я была даже благодарна ему. Нет, не за то, что он породил меня на этот свет, но за то, что оказался столь глуп и высокомерен в сути своей, что решил выйти против Виктора Гросса на смертельный бой.

В глубине души я хотела, чтобы он каялся и умолял, чтобы он унижался и просил пощады, но умом понимала, что этому никогда не бывать. Да и можно ли испытывать сострадание к человеку, что подобно червю извивается у твоих ног, лишь бы сохранить свою никчемную жизнь? И как нет у человека сострадания к подобному червю, так не было и у меня сострадания к родному отцу.

У него был единственный, призрачный, иллюзорный шанс сохранить если не честь, то свою жизнь, или хотя бы обезопасить своего старшего отпрыска, моего брата Марко. Был один-единственный ключик, подходящий как к сердцу Виктора, так и к моему сердцу. В этом мы были с ним до боли, удивительно похожи, в этом была суть моего вынужденного благородства — ведь пройти через столько жизней и смертей можно лишь на силе собственного духа, в смирении с собственной судьбою.

Если бы отец принес извинения, искренние, достойные его, как представителя старой знати, если бы признал благородство Виктора и то, что я не служанка, а все же — пусть и не его любимая дочь — но баронесса Гросс, мы бы могли дрогнуть.

Лотта Зильбевер видела самую суть Виктора. Когда старуха восторгалась силой и статью моего мужа, когда сравнивала со своим собственным родителем, когда хвалила и его, и меня, как достойных лордов, она говорила не о наших одеждах. Не об огромном росте Виктора, не о моей юной красоте. Не о манерах, и даже не об остром уме, которым наделил Виктора Алдир, а меня — десяток жизней.

Старуха Лотта Зильбевер говорила о человеческом достоинстве, которое нес в себе мой муж, о цельности его самосознания, о том, что делало Виктора Гросса тем, кем он является. Будучи одной ногой с Алдиром, старая женщина уже не обращала внимания на внешний лоск, понимая суть вещей.

И если бы мой отец воззвал к этой сути, которой и он сам должен обладать по своему статусу, но, как трухлявое древо, нес в себе лишь пустоту и грязь под прикрытием прочной коры старой аристократии, у него были бы все шансы избежать смерти от руки моего мужа.

Но как трухлявое дерево не способно пережить бурю, ведь оно пусто и слабо, так и мой отец был неспособен на благородство, был неспособен превратиться из червя в человека, дабы иметь возможность обратиться к Виктору.

Поэтому, как та самая буря, мой муж переломит его надвое и вышвырнет прочь с полей жизни, растоптанного и забытого. И как никто не вспоминает про трухлявое дерево в поле, а говорит лишь о неистовой буре, сломавшей его, так никто и не будет вспоминать о графе Фиано, а будет говорить лишь о Викторе Гроссе. Такую судьбу он выбрал, такая судьба была ему предначертана.

Граф Фиано проявлял удивительную выдержку и внешнее достоинство для человека, который привел собственный род к закату. Я это точно знала — семья Фиано была продолжением моего отца, а если корни гнилые, то и всему родовому древу не суждено выжить. Даже если я не вмешивалась в судьбу семьи, Марко и Франческа раз за разом приводили фамилию к упадку, а отец лишь шел на поводу у капризов своей законной супруги.

Я много раз думала о том, как моя мать оказалась в объятиях графа Фиано. При всей своей напыщенной холодности, граф не злоупотреблял своей властью относительно того, что касается простых женщин. Он посещал столичные элитные бордели в компании других аристократов, в разное время состоял в переписке с несколькими вдовами и замужними дамами — последнее особенно бесило Франческу, но она ничего не могла с этим поделать — но он никогда не зажимал по углам прислугу и не брал женщин силой. Также он был аккуратен и в вопросе бастардов, мое существование было единственной подобной ошибкой графа Фиано.

Так что же моя мать нашла в этом холодном и откровенно пустом мужчине, что захотела лечь с ним в одну постель? И что заставило ее передать меня в поместье Фиано, бросив на попечении подобного человека?

Ответов на эти вопросы не было. Франческа сделала все, чтобы сама память о моей матери была стерта, а граф за девять жизней не проронил ни слова, как бы я не старалась что-либо у него выведать.

Была ли это трусость? Или же граф Фиано на самом деле, что то трухлявое пустое дерево, лишь создавал внешнюю видимость силы и чести, а на самом деле внутри был слаб и неспособен брать на себя всю полноту ответственности? Моя жизнь была полумерой, договором с собственной совестью для этого человека. Так я видела свою судьбу и решения человека, который приходился мне родным отцом, но при этом отцом настоящим никогда не был.

Поэтому когда Виктор взял в руки щит и меч, когда судья Ленуа прокричал короткое «К бою!», мое сердце билось в тревоге лишь за одного мужчину на помосте. За моего мужа. Второй, с волосами, подернутые сединой, был для меня совершенно чужим и никчемным.

Это не был постановочный или тренировочный бой, это не был даже бой чести, каким он являлся по документам. Это был бой насмерть. Если бы под ногами графа Фиано был песок арены, он бы попытался ослепить Виктора. Если бы он смог призвать своих дружинников — он бы их призвал. Но сейчас, оставшись один на один с бароном, подобным скале, у него был только один-единственный шанс на выживание. Выждать подходящий момент, ошеломить противника собственным мастерством и провести смертельную атаку.

Виктор не торопился. Как опытный воин он медленно сближался с графом Фиано, высматривая каждое движение старого аристократа. Многие зрители кричали о том, чтобы он просто снес противника своим весом, но как сказал мой супруг за завтраком, он прекрасно осознавал свои сильные и слабые стороны. Огромное тело Виктора обычно было заковано в глухую латную броню, а в руках он держал лишь длинный полуторный меч, который в его ладони выглядел совершенно обычным по размерам оружием. Сейчас, с простым одноручным мечом и круглым щитом, Виктор выглядел почти что безоружным. Щит — слишком мал, чтобы успешно защищать ноги. Меч — слишком короток, чтобы иметь решающее преимущество перед противником.

Мой отец также все это понимал. Первым же выпадом старый аристократ попытался атаковать ноги Виктора, но моментально получил удар ребром щита по клинку, который прервал выпад. Виктор попытался атаковать в ответ, сделал шаг вперед, но мой отец уже успел отпрыгнуть в сторону и опять закружился, словно волк, загоняющий медведя.

Отец сделал еще несколько выпадов, один раз даже слегка сумел дотянуться до бедра мужа, оставив неглубокий порез, но взамен получил мощный удар по щиту, который заставил его даже немного присесть. С этого момента Виктор не давал своему противнику и толики надежды повторить подобный успех. Словно огромный кузнец, в каждой сшибке он раз за разом наносил сокрушительные удары по щиту противника, а едва граф Фиано пытался атаковать в ответ — тут же бил уже своим круглым щитом, не давая сделать замах. После этого мой отец отступал перевести дух, а Виктор замирал на месте, ожидая продолжения боя.

Я много раз наблюдала за тем, как Виктор тренируется со своими дружинниками на замковом дворе в Херцкальте. И я знала, что сейчас мой супруг если не сдерживается, то ведет себя крайне осторожно. Не бережет силы, но и не рискует зря. Его движения были не так глубоки и агрессивны, как в боях с дружинниками, он чаще уделял внимание обороне, нежели атаке, более изматывая соперника. Чтобы сбить мужчину с ног, даже если он легче тебя на сотню фунтов — требуется самому на миг потерять равновесие. Этого мой муж допустить не мог. Так что он полагался на разницу в физической силе, росте и весе, ожидая, когда граф Фиано начнет допускать серьезные ошибки, одна из которых станет для него смертельной.

— Барон крайне последователен… — тихо проговорил сидящий рядом со мной граф Зильбевер. За прошедшие дни я немного узнала этого человека и сейчас могла сказать, что он слегка нервничает. Все же, Зильбеверы сделали большую ставку на Гроссов.

— Мой муж не рискует понапрасну, — с достоинством ответила я, чувствуя, что внутри уже все давно замерзло от холодной тревоги. — У него еще есть дела.

— Вот как? — с усмешкой спросил граф.

Наш разговор прервался очередной сшибкой Виктора и графа Фиано, которая опять не определила победителя — мужчины обменялись несколькими ударами и разошлись по углам.

— Виктор обещал разбить для меня яблоневый сад, — внезапно для самой себя сообщила я графу Зильбеверу. — Которым я смогу любоваться, стоя на вершине нашего донжона.

— Цель, достойная любого мужчины, — согласился мой собеседник, после чего граф Зильбевер на секунду умолк. — По весне я пришлю вам саженцев и людей, которые помогут с садом.

— В Херцкальте намного холоднее, чем в Кастфолдоре, — ответила я, а мой голос потонул в очередном грохоте щитов и разочарованном выдохе зрителей. — Да и год этот будет неподходящий, не приживутся…

Граф бросил на меня заинтригованный взгляд, но ничего не ответил. Только приосанился и опять направил взор на сражающихся мужчин.

Это не могло длиться вечно. Это понимала и я, и бледная от страха Франческа, и все зрители, и сами бойцы. Исход боя решил именно опыт. В отличие от графа Фиано, который последние десятилетия красовался лишь на турнирах, Виктор несколько лет провел в пограничье и продолжал тренировать реальные воинские навыки в самом Херцкальте.

Так что когда граф Фиано потерял контроль и замахнулся своим мечом слишком высоко, желая решить исход боя одним мощным ударом сверху, Виктор увидел для себя возможность. И воспользовался ею.

На мгновение и мне, и всем зрителям показалось, что Виктор собирается просто принять этот мощный удар на поднятый щит, чтобы потом отбросить в сторону клинок противника. Но мой муж показал, что он не просто так получил титул и цепь пограничного лорда от короля Эдуарда.

Движения графа Фиано уже стали медленными, будто бы мой отец увязал в смоле, и Виктор Гросс это отлично видел. Так что когда тесть занес над ним клинок, логично вынуждая Виктора поднять над головой щит, он так и поступил. Но то, что Виктор сделал дальше, граф Фиано никак не ожидал. Вместо того чтобы мучительно долго ждать удара, барон Гросс показал, как проходит настоящий бой. С ловкостью и скоростью, которую сложно было бы представить у такого огромного воина, Виктор ударил ребром щита прямо в голову графа Фиано, сбивая того с ног.

Представитель старой западной аристократии совершенно неблагородно закачался на ногах и в итоге рухнул на помост, а Виктор, который раньше постоянно выжидал и осторожничал, перешел в атаку.

Выбив мощным ударом вяло выставленный в его сторону клинок, мой муж пинком ноги отбросил в сторону щит сидящего на помосте графа Фиано, заставляя того раскрыться, и тут же нанес смертельный удар, пронзив грудь моего отца. Навалившись всем весом, словно медведь, Виктор вогнал меч меж ребер графа Фиано до половины, пока клинок не вышел из спины противника.

Зал погрузился в абсолютную тишину. Каждый, затаив дыхание, наблюдал за тем, как сейчас вершилась судьба рода Фиано, старой и уважаемой фамилии запада Халдона. Как вчерашний наемник, а ныне пограничный барон и вынужденный родственник обрывает сотни лет якобы славной истории этого древнего семейства.

Мой отец захрипел, попытался уцепиться за оружие, вырвать меч из своей груди, но всем стало ясно — это последние мгновения боя. Пригвожденный к настилу помоста, граф хрипел и боролся, глядя в лицо своему палачу, а Виктор лишь крепко держал рукоять меча, пока его противник не испустил дух.

Когда мой отец затих и обмяк, Виктор, игнорируя поднявшиеся в судейском зале крики, выровнялся и, выдернул одной рукой клинок. Он не стал позорить графа в посмертии и упирать ногу ему в грудь, чтобы облегчить себе работу. После мой муж повернулся к судье Лануа, который все это время стоял на краю помоста и наблюдал за боем чести, и едва склонил голову перед судьей, давая понять, что бой окончен.

— Приговор свершился! Граф Фиано не сдался и принял смерть в ходе боя чести по вопросу невыплаты приданого за свою дочь, урожденную Эрен Фиано, ныне баронессу Эрен Гросс! — громогласно объявил судья Лануа.

Я же перевела взгляд с фигуры моего супруга на бездыханное тело, что осталось лежать распластанным на помосте. Еще теплый труп графа Фиано вперил взгляд бесконечности в потолок судейского зала.

— Половина дела сделана, — задумчиво проговорил граф Зильбевер, неотрывно глядя на распластавшееся на помосте тело графа Фиано. — Хорошо, что я не решился выйти против вашего супруга этим утром.

— Фридрих! — старуха Зильбевер, которая сидела рядом с внуком, буквально взвилась. — Как тебе могла прийти в голову такая глупость⁈ Как можно вообще думать о таком?

— Госпожа Лотта, — понизив голос, чтобы его слышали только соседние места, начал граф, — неужели вы считаете меня столь бездарным?

— Ты потомственный аристократ, а барон Гросс варлорд! Чего только его фамилия стоит! Не удивлюсь, если наш король Эдуард сделает его защитником всего северного пограничья.

— Ох уж твои предсказания, госпожа Лотта, — покачал головой граф Зильбевер.

В моменте я потеряла нить их разговора, ведь все это время смотрела лишь на помост перед собой, на фигуру Виктора и на бездыханное тело моего отца.

Чего я ждала? Что он перед смертью повернет голову и взглянет на меня? Или что он попытается найти взглядом Франческу — женщину, которая очевидно в своей жизни любила лишь своих сыновей, но точно не их отца, ведь в момент его гибели, она не издала и звука? Стань я свидетелем гибели Виктора, мой крик был бы слышен не только по всему Патрино, но даже сквозь все мои девять жизней, настолько необъятно было бы мое горе. Однако же моя мачеха сидела тихо и смирно, будто бы ничего трагичного не случилось. Конечно же, ведь теперь ее сыновья были в безопасности — Виктор мог убить своего противника только в бою за приданое, и он это сделал. Казнь Марко ему совершить никто не позволит.

Но даже в момент смерти граф Фиано остался верен самому себе. Игнорируя своих детей и жену, игнорируя зрителей, что собрались на судебные бои, он до последнего был сосредоточен лишь на себе и своем противнике. И в момент, когда душа покинула его тело, он видел перед собой только черные глаза моего мужа, взгляд которых пронзал его не хуже меча. Он сам выбрал остаться один на один с человеком, который без всяких сожалений лишил его жизни.

И меня целиком устраивал подобный исход.