Пограничник. Том 11: В гнезде "Пересмешника"

Глава 4

— Спокойно, — сказал я Суворову, — только спокойно. Возьми себя в руки.

— Я не специально… — вдруг очень жалобно, очень виновато ответил мне Женя Суворов. — Мы с Сашкой… С Сашкой с одного села были… С одной школы… Служили вместе… И…

— Ты можешь драться? — строго спросил я.

Суворов вдруг от удивления округлил глаза.

— Можете драться? А? — тихо, в полголоса спросил я у всех пленных.

— Я себя, как барашка резать не дам, — сурово заявил Бычка. — Лучше уж в бою, чем так…

— Ну… — согласился с ним Смыкало. — Я лучше помру, чем жить предателем… У меня дед воевал, батя в шестьдесят восьмом в Чехословакии погиб. И что? А я к душманам? Ну нет…

Я хмыкнул, оставшись довольным ответами своих бойцов. А после этого я смерил взглядом Женю.

— Так готов или нет?

Лицо Суворова искривилось так, будто он сейчас заплачет. Он тут же отвернулся, прижал голову к бугристому камню стены и замолчал.

Только и было слышно, как он тяжело, натужно дышит, пытаясь успокоиться.

Я зыркнул на решетку. Душман следил за нами еще несколько мгновений, но потом, решив, что мы ведем себя достаточно тихо, снова пропал из виду.

— Если ты чего задумал, Саша, — обратился ко мне Чесноков, — то я сразу скажу тебе прямо — вряд ли выгорит. Вряд ли мы выберемся отсюда.

— Может, выберемся, может, нет, — покачал я головой, — но помирать без борьбы я не собираюсь.

С этими словами я снова бросил взгляд к выходу, за решетку. Хотел убедиться, что за нами никто не следит. А потом взял да и показал свои освобожденные от пут руки.

Парни, все как один, выпялили на меня глаза.

— Ты как это?.. — удивился Бычка.

— Тихо. Нельзя привлекать к себе внимания, — строго наказал ему я.

Изумленное лицо Бычки посерьезнело. Он кивнул.

— Ну Селихов… — прыснул Смыкало почти радостно, — ну ты дал…

— Женя… Жень… — позвал вдруг Чесноков Суворова.

Тот не отреагировал. Пусть он и уже смог успокоиться, но все еще жмурил глаза, прижавшись лицом к сырой стене.

— Женя…

— Ну чего? — наконец раздраженно обернулся к нему Суворов, но заметил мои свободные руки. Глаза его расширились от такого удивления, что казалось, заняли чуть не третью часть лица.

— Тихо. Ничего не говори, — прервал я Суворова, который хотел уже раскрыть рот и что-то сказать.

Потом я хитровато ухмыльнулся.

— Мы, братцы, еще повоюем, — сказал я с ухмылкой и обратился к Суворову с Чесноковым: — Вы как? С нами?

Суворов нахмурился и отвернулся. На лице Чеснокова отразилась робкая нерешительность.

Мехвод посмотрел на Белых, которого, казалось, совершенно не интересовали наши разговоры. Парень все еще покачивался, но уже едва заметно и все так же прятал от остальных свое лицо.

— Игорек совсем плохой, — вздохнул Чесноков. — Сомневаюсь я, что он сможет и автомат в руках удержать…

Я молчал, глядя на повернувшегося к несчастному Белых мехвода.

— Потому его кто-то должен защищать, — хмыкнул Чесноков. — У вас явно других дел море будет, не до Игоря. Потому, если что, я с вами. Присматривать за ним буду.

— Хорошо, — спрятав руки за спину, кивнул я. А потом с немым вопросом глянул на Суворова.

Женя Суворов шмыгнул носом.

— Все равно нам помирать. И лучше уж в борьбе, чем… Чем как…

Он не договорил. Только уставился в землю перед собой.

— Ну и отлично, — заключил я.

Потом я внимательно оценил обстановку — не наблюдает ли за нами враг, и быстро потянулся к ногам, нащупывая на щиколотках тугой узел веревки.

— Давай… Давай быстрее… — торопил Бычка. — Как ты от веревок отделался? Нас тоже освободи!

— Рано… — прошипел я, упорно трудясь над веревкой, — если начну всех вас развязывать — это привлечет больно много внимания. Сначала дождемся, пока караул сменится, чтобы хоть о них не беспокоиться еще два часа.

— А дальше? — спросил мехвод.

— Тише, — ответил ему я. — Если все получится, как я задумал, выйдем отсюда все вместе. Ясно вам?

— Выйдем? — Суворов попытался утереть лицо связанными руками. — У нас даже сапоги забрали. Полечь все вместе — поляжем. Но чтобы выйти?..

Я, наконец, разделался с веревкой на ногах.

— А если и поляжем? — глянул я на Суворова, поджимая ноги и пряча веревку за спину, — тебя такой расклад не устраивает?

Несколько мгновений мы буравили друг друга взглядом. Потом Суворов наконец отвернулся. Пробурчал:

— Устраивает.

— Ну и отлично, — примостился я у стены в такой позе, будто бы все еще связан по рукам и ногам.

Вдруг за пределами нашей пещеры я услышал голоса. Душманы о чем-то болтали. Сначала казалось, что это часовые разговаривают между собой. Но потом я понял, что голосов больше двух.

— Сменяются… — констатировал Чесноков.

Мы все затихли. Душманы, а их оказалось четверо, появились в поле зрения, стоя у решетки. Разговаривая между собой, они принялись поглядывать внутрь, прямо на нас.

Все мы замолчали, делая вид, что спокойненько себе сидим связанные.

Душманы, тем временем, казалось, даже и не собирались расходиться. Один из них остался у решетки. Другие исчезли где-то за стеной. И все же все четверо продолжали о чем-то болтать.

— Что-то они в этот раз долго… — выдохнул мехвод, украдкой наблюдая за духами.

— Пока ждем, — сказал я. — Двоих я еще сдюжу. Четверых, да еще вооруженных — точно нет.

— Двоих? — удивился Чесноков, — да у них же автоматы…

— Ты нашего Саню Селихова не знаешь, — рассмеялся Бычка, — а я знаю! Мы с ним в подземных туннелях вдвоем против пятнадцати стояли! И выстояли!

Бычка произнес эти слова даже как-то радостно, с гордостью, но потом вдруг замялся и погрустнел. Замолчал.

Мехвод явно это заметил. Да только ничего не сказал затихшему Бычке.

— Значит, будешь действовать на удачу, — вместо этого с грустной улыбкой сообщил мне Чесноков.

— Терять нам, кроме жизни, больше нечего, — сказал я и тоже улыбнулся ему в ответ.

— И то верно. Но может… Может, будет вернее, если кто еще тебе поможет?

Я покачал головой.

— Нужно сделать все точно. Извиняйте, братцы, но вы будете мешаться. Да и если кого-то еще освобождать, это может привлечь внимание.

Мехвод молча покивал мне.

Потом мы все затихли. Но недолго пришлось нам слушать нервирующий звук капающей воды и гулкую, прерываемую только негромкими разговорами душманов тишину.

— А то, что ты сказал тому упырю-проповеднику, — вдруг спросил у меня Женя Суворов. — Это что? Действительно ты так думаешь?

— Это ты о чем? — не понял я, краем глаза поглядывая за душманами.

— Ну… Ну тогда, когда он с тобой говорил. Ты рассказывал и про Брест, и про Ленинград. И про то, что стоять было до конца.

— Ну, помню, — сказал я и оглянулся на духов, когда у них за решеткой началось какое-то шевеление.

— Ты как мой дед говорил, — сказал Суворов и поджал губы, опустив взгляд. — Он… помню, когда живой был, тоже часто рассказывал про тягости войны. Иногда с улыбкой, иногда серьезный делался. И взгляд у него тогда становился какой-то… Какой-то…

— Глубокий. Отстраненный, — догадался я.

— Ну… — Суворов вздохнул. — Можно и так сказать.

Чесноков, удивленный тем, что Женя Суворов вдруг первым заговорил со мной, внимательно и с нескрываемым интересом уставился на парня.

Бычка, казалось, не выказывал никакого интереса к нашему разговору. Он сидел тихо и иногда шевелился, стараясь поудобнее устроить затекшие ноги и руки.

Смыкало и вовсе, казалось, спал. Ну а скорее всего — просто лежал, прикрыв глаза.

— Тогда малой был, — продолжал Суворов. — А сейчас, когда сам на войну попал, все чаще его рассказы вспоминаю.

Боец сглотнул. Облизал сухие губы.

— Как-то помню, был вечер. На улице нашей гроза летняя. Бушует там, сил нет никаких. Аж свет отключили. Папа с маманей на кухне, при свечке сидят. А мы с сестрой и дедом в зале. Дед тогда много разных историй нам рассказывал, какие с ним приключались на войне. Он же, — Суворов хмыкнул. — Без глаза вернулся. С повязкой, как у пирата. А потом с протезом стеклянным ходил. К старости — только на праздники его вставлял. А так всегда щурился, потому что сестренка моя, Катя, пугалась его пустой глазницы.

Лицо Суворова сделалось вдруг мечтательным. Кажется, перед его глазами появилось лицо деда-фронтовика.

— Помню… Он мне тогда говорил, что иного у них и не оставалось, как стоять. Но на войне люди бывают разные… Кто-то стоял, потому что по-другому не мог. А кто-то, потому что перед сослуживцами стыдно.

— Нынче точно так же, — вдруг подал голос Бычка. — Вон, никто в жизни от Волкова такого поступка не ожидал. А он на тебе — всех нас спас. Пусть теперь покоится с миром… Кончилась его война.

— А что он сделал, Волков?

— Дима? — спросил я как бы сам у себя. — Оттянул огонь на себя и накрыл сначала миномет, а потом и пулемет. Но сам скончался от ран.

Суворов поджал губы и покивал.

— Карьерист он был заядлый. Но в нужный момент повел себя как настоящий герой, — проговорил я.

— И как ты думаешь? — помолчав немного, спросил Женя, — это он, потому что сам такой оказался? Смелый и отчаянный. Или может быть, потому что стыдно ему было оставаться в стороне, когда товарищи в беде?

— Сам, — сказал я решительно. — Мы с ним уже бывали в передрягах. Пусть на службе он был той еще занозой в мягком месте, но если бой — можно было на него положиться. Это я сам видел.

Суворов вздохнул.

Раздался громкий смех одного из душманов. Все обратили на это внимание. Казалось, у караула завязался какой-то веселый разговор, который те и не спешили прекращать. Это обстоятельство меня немного нервировало. Все же в любой момент мог вернуться проповедник.

— Достали уже эти сукины дети, — нахохлился Бычка. — Все сиськи мнут да мнут.

— Я слыхал, как ты говорил с тем проповедником, — снова заговорил Суворов. — Смело говорил. Видимо, ты из тех, кто, чтоб не отступать, чтобы не сдаваться, силу где-то внутри себя находит. Не то, что я…

Я вопросительно приподнял бровь.

— Сейчас не лучшее время, чтобы себя винить, — сказал я.

— Я, кажется, винить себя до конца дней буду. Благо… — Он кивнул на решетку, — мне, кажись, не так и долго осталось.

— Ты говоришь о том, что произошло с твоим другом, когда проповедник требовал от вас принять ислам?

Суворов слегка опустил голову. Быстро-быстро заморгал. Не хотел он, чтобы мы видели его глаза. Но я знал — они заблестели.

Услышав слова Жени, Вася Чесноков тяжело и протяжно засопел.

— В общем… Когда Ткаченко наш согласился и его отпустили, следующим на очереди оказался Саня Комолов. Друг мой главный… — Суворов осекся и вытер нос предплечьем связанной руки. — А я ж… Я ж тогда видел, как он боится. Видел, что он сам не свой от страха… Да и у меня, что греха таить — поджилки тряслись. Но тряслись они и у остальных. Даже тех, кто ответил этому бородатому сукину сыну «Нет». Я… Я тогда пытался его как-то поддержать. Что-то сказать. Сказать, держись, мол, братец. Раз уж нам единожды помирать, так помрем хоть героями. Как старший сержант наш, как Владик Балодис…

Суворов тяжело вздохнул.

— Понимаю, слова так себе. Да тогда мне злость и страх глаза застелили. Мозги не работали. Да и… И не мастер я речей говорить.

Женя замолчал, как бы ожидая моего комментария, но я решил промолчать.

— В общем… В общем, не согласился он. Потому что думал, что и я не соглашусь. Тогда его повели на казнь. К большому такому плоскому камню, где уже Владика порезали. Уложили. Нож к горлу подставили. И тогда я сломался…

— Женя… — тихим, успокаивающим тоном старшего брата обратился к Суворову Вася Чесноков.

— Сломался я… — обернулся к Чеснокову Женя. — И все вы это видели. И слышали. Слышали, что я тогда сказал Сашке.

Суворов замолчал, и когда никто не сказал ему ни единого слова, он обернулся ко мне.

— Сказал ему, чтобы тот соглашался с душманами. Сказал, чтобы он принимал их условия. Чтобы живой остался любой ценой. Что его никто за это не осудит.

Я нахмурился. Сжал напряженные губы.

— У меня ж никогда брата не было, — попытался оправдаться Женя, — а мы с Сашкой с детства вместе. Вместе во дворе в догонялки играли. Вместе гоняли на старом сашкином мопеде… Вместе кулаки об дворовых пацанов разбивали.

Он заглянул мне прямо в глаза.

— Он мне был ближе, чем иным другим их братья. Всегда мы друг за друга горой. Ну и… Ну и в тот раз, когда его резать собрались, перемкнуло меня… Будто бы тумблер в голове щелкнул, и я ну ему кричать…

Женя Суворов снова скривился, но сдержался от слез.

— И тогда он посмотрел на меня так… Так… Будто бы на врага народа. И сказал душманам во весь голос: «Я умираю, но не сдаюсь. Как советский солдат и человек».

Суворов глубоко, прерывисто, как-то клокочуще вздохнул. Я видел, как затряслись от этого его губы.

— И пусть последнего слова он не договорил, — продолжил Суворов, — эти его слова у меня до сих пор в голове звучат. Как будто укор звучат. Как будто говорит мне Сашка, что я и его… и себя предал…

Когда Женя Суворов говорил, я заметил, как тонкие дорожки слез появились у него на лице. Как поблескивали они в тусклом, далеком свете коптилок, горевших где-то за решеткой.

А потом Женя словно бы обмяк. Словно бы какая-то пружина внутри его распрямилась. Он бессильно уронил голову на стену, прижавшись к ней виском. Расслабил постоянно сжатые до этого руки. Опустил плечи.

— Человек может по-звериному себя вести в минуты опасности, — тихо заговорил я. — Как на инстинктах. Как зверь перед охотником. А может — как человек.

Женя слушал и молчал. И не смотрел на меня.

— А может, все же остаться человеком. Как твой друг. Очень скоро ты сможешь проверить, кем ты окажешься, Женя. Проверить ни ради друга, ни ради нас, а ради себя.

Только теперь Суворов робко заглянул мне в глаза.

— Уж я такой шанс тебе предоставлю, — сказал я с едва заметной улыбкой.

— Ушли… — тихо сказал Бычка. — Вроде как ушли наконец. Сменились.

Я посмотрел в сторону входа. Там, за решеткой, стояли и молчали лишь двое часовых. Они еще несколько мгновений пошептались, а потом разошлись по разные стороны входа.

— Ну хорошо, — сказал я решительно. — Теперь надо их сюда заманить. И в этом мне понадобится ваша помощь…

— Че сказал? — заорал Бычка гневно.

— Что слышал, падла! Из-за вас нас всех тут прикончат!

— А ты че, морда предательская, смерти боишься⁈

Я наблюдал за притворной перепалкой сидящих у дальней стены бойцов, прижавшись к стене у решетки входа.

Не просто было туда добраться. А особенно — сделать это тихо. Пришлось аккуратно встать и двигаться в темноте вдоль стены. А еще — замирать без движения каждый раз, когда кто-то из часовых решал заглянуть внутрь.

Но я прекрасно понимал — их не привыкшие к темноте от наружного света глаза сейчас их же собственные враги.

— Парни! Да че вы? Тише сидите! Эти ж щас нагрянут! — играя свою роль, проговорил Чесноков.

Бойцы, как и полагалось по плану, вместо того чтобы замолчать, загомонили еще громче. Теперь все, кроме бедолаги Игоря Белых, присоединились к перепалке. Они стали кричать и ворочаться, обвинять друг друга, казалось бы, во всех смертных грехах. В общем — кто во что был горазд.

Душманы среагировали быстро. Сначала они прикрикнули на бойцов, не замечая в хаосе того, что одного из нас не было на месте.

Конечно же, это не сработало. Тогда они принялись отодвигать решетку.

Я затих у стены. Прижался к ней всем телом, затаившись в темноте темницы.

Первый душман торопливо, держа наготове автомат, вошел в пещеру. С криками, замахиваясь прикладом, он попытался успокоить пленных солдат.

Конечно же, у него не получилось.

Второй, к сожалению, не торопился подходить. Он зашел неспеша, даже вразвалочку, наблюдая за тем, как его коллега пытается утихомирить бойцов.

Конечно, это было несколько не по плану. Ну что поделать? Очень часто приходится импровизировать.

Ситуацию спас случай.

Первый душман стал бить Суворова по плечам и рукам, пока тот пытался неловко защититься от сильных ударов.

Начавшееся в камере насилие заставило и второго ускориться. Тот пошел быстрее и стал пинать матерящегося изо всех сил Бычку.

Тогда пришло время действовать.

Сначала я собирался обезвредить первого, просто пнув его прямо на бойцов. А там уже Чесноков должен был навалиться на душмана, пока я занимаюсь вторым.

Но когда я торопливо выглянул наружу, в коридор, чтобы убедиться, что рядом нет лишних ушей, а соответственно и лишнего автомата, увидел маленькую табуретку у стены.

Табуретка оказалась увесистой, и я быстро, но по возможности тихо, вооружившись ею, стал приближаться к духам.

Пока первый был занят, избивая уже обмякшего Суворова, второй лениво попинывал Бычку.

Со второго я и решил начать. Да только, когда подобрался к нему достаточно быстро, он что-то почувствовал. Может быть — просто услышал меня. И обернулся.

А потом, в тот же момент, схлопотал по роже табуретом, да так, что хрустнуло.

Душман не удержался на ногах и рухнул на пол.

Когда очухался первый, я уже отбросил табурет и был готов принять его.

Удивленный душман выпрямился, обернулся, осознавая, что же произошло. Осознать все до конца я ему не дал. Потому что врезал костяшками пальцев в горло. Причем врезал основательно, так, чтобы наверняка. Почувствовал, как под моим кулаком проминается жесткая косточка вражеского кадыка.

Душман захрипел, забыл про автомат и схватился за горло, а потом опрокинулся прямо на Суворова. Боец, сжавшийся в позу эмбриона, среагировал на удивление быстро. Он схватил хрипящего и сопящего духа за одежду, за правое плечо. Пока дух в неудобной позе полулежа на Суворове задыхался, к нему подползли Бычка и Чесноков. Последний даже для чего-то принялся зажимать рот врагу. Видимо, мехвод не совсем понял, что именно я сделал и решил, что дух может закричать.

А мне нужно было заниматься оставшимся часовым.

Душман пришел в сознание быстро. Почти сразу.

И хотя он, силясь встать, еще болтал головой, словно оглушенный телок, я не собирался терять ни секунды.

Я просто обрушился на него сверху, врезал по роже и схватил автомат, принялся отбирать.

Душман, забыв про свое оружие, схватился за лицо, когда оторвал руки от окровавленных, лопнувших губ, то схлопотал снова, но теперь ствольной коробкой автомата.

Голова его дернулась, он щелкнул затылком о каменный пол.

Ремень дух перекинул через спину, потому избавиться от его оружия я не мог. Вместо этого я просто бросил автомат ему в лицо, а сам потянулся за ножом врага. Рукоять этого ножа я уже давно почувствовал ногой.

Клинок с тихим звоном высвободился из ножен. Душман это почувствовал, что-то сообразил и запаниковал.

Запутавшись в ремне собственного автомата, не понимая, где у него приклад, а где ствол, дух потянулся за моими руками. Нащупал одежду и схватил меня за китель.

В этот самый момент я ударил его ножом в грудь, целя в сердце.

Руки его вздрогнули. Дух зашипел, застонал.

Тогда я понял — сейчас он закричит.

Я навалился на него всем телом. Душман успел вскрикнуть, но я тут же закрыл ему рот ладонью.

— Тш-ш-ш… — прошипел я, требуя от духа тишины.

Душман несколько раз дернулся подо мной и умер.

Я, измазанный его кровью, медленно поднялся. Обернулся.

К этому моменту Суворов и Чесноков уже неудюже отпихивали от себя тело погибшего часового.

Я тут же бросился к Бычке. Тот повернулся, подставляя мне связанные руки. Я принялся перепиливать веревку.

Изогнутый, неприятного вида душманский нож оказался на удивление острым. Жесткая веревка поддалась быстро.

— На, освобождай ноги, — сказал я, отдавая нож Бычке. — Потом поможешь другому.

А сам я тем временем кинулся ко второму умершему. Достал у него из-за кушака кинжал.

Этот такой остротой не отличался, но веревка на руках Суворова все равно поддалась достаточно быстро.

Пока Суворов развязывал себе ноги, я уже занимался путами Чеснокова.

— А дальше? Дальше-то что? — вопросил тот, когда я освободил и его.

— А дальше, — сказал я, подходя к Игорю, — дальше будем выбираться.