Пограничник. Том 11: В гнезде "Пересмешника"

Глава 12

— Я знаю, что вы устали, — продолжал Муаллим своим снисходительным тоном. — Знаю, что вы изранены. Что ваши патроны на исходе.

Пограничники, напряженные, внимательные, не опускали своих автоматов. Стволы уставились на проповедника. Он видел это совершенно отчетливо, но в его взгляде не видно было даже крупицы страха.

Муаллим-и-Дин опустил тряпку. Продолжил.

— Сколько еще вы выдержите, прежде чем начнете умирать? Один? Два штурма?

Я молчал. Молчал и не чувствовал к Муаллиму ни ненависти, ни неприязни. Просто не видел смысла в том, чтобы испытывать к этому человеку какие-либо эмоции. И несмотря на это, я четко понимал, кем по сути является проповедник.

Его действия в Айвадже сложили у меня четкую картину о нем. А слова его, что я услышал здесь, в этих пещерах, только подтвердили мое мнение.

— Чего ты мелешь? — не выдержал Бычка. — Че надо тебе⁈

Бычка крепко упер автомат в плечо, прижался щекой к прикладу, и оттого слова солдата звучали несколько сдавленно и приглушенно.

— Тихо… Не говори с ним… — негромко сказал Чесноков, тоже схватившийся за автомат и в любой момент готовый стрелять.

— Но у вас есть выход. Вы можете уйти отсюда живыми, — сказал проповедник, сделав вид, что не услышал Бычку. — Вас свободно пропустят сквозь пещеры. Даже больше — укажут путь к своим. Вы будете жить. Вернетесь домой. Ваши раненые будут спасены. Разве не этого вы хотите больше всего?

Вдали, где-то с обратной, скрытой стороны горы, раздался звук тяжелой, протяжной очереди крупнокалиберного КПВТ. Это наш разведвзвод, стоящий на той стороне ущелья, отрабатывал по какому-то невидимому врагу.

Грохот выстрелов хоть и был далеким, но отразился на пограничниках. Если раньше они будто бы застыли, словно статуи, то теперь я слышал, как бойцы инстинктивно шевелились: кто-то менял ногу, кто-то просто двинулся. Чей-то автомат звякнул антабкой.

— Мы, значит, не выдержим? А сами-то? — закричал проповеднику Суворов. — Вас теснят наши со всех сторон! Ты, вместо того, чтобы лясы точить, лучше б удочки сматывал! И забирал с собой всю свою душманскую погань!

— Да не говорите вы с ним! — не выдержал и крикнул Чесноков. — Он вам головы дурит! Задумал что-то, а вы у него на поводу идете!

— Я понимаю, — немного помолчав, сказал проповедник, — что среди вас есть отчаянные, смелые люди. Но все же, полагаю, разумных больше. Потому прошу вас прислушаться к моим словам. Для вашего же блага.

— Так не тяни! Не тяни, кота за яйца! — заорал Бычка. — Че тебе надо? Говори! А мы послушаем!

Чесноков уже не пытался никого остановить. Он только недовольно заворчал и посильнее вцепился в поставленный на мешки автомат.

Да и я тоже особо-то не собирался пресекать выкрики солдат. Не собирался, потому что просто не видел в этом никакого смысла. Ведь, чтобы ни сказал проповедник, какое бы «хорошее» предложение он нам не выставил, я уже давно принял решение, как мне следует поступить.

— Отдайте нам Александра Селихова, — сказал Муаллим-и-Дин. — Позвольте забрать его живым. И тогда, видит Аллах, вам позволят выйти из пещер живыми.

За пять минут до этого

Отгремел гул страшных взрывов. В туннеле почти улеглась пыль.

Шахин не ожидал, что шурави решатся использовать взрывчатку. В момент взрывов он даже на миг подумал, что сейчас произойдет обвал. Потому, не успел гул утихнуть, как командир душманов приказал им отходить, бросив штурмовую группу, оставшуюся в эпицентре взрыва умирать.

Тогда, казалось, затрясся весь туннель. Из недр горы будто бы раздался глубокий, объемный стон.

Шахин и подумать не мог, что всего лишь две гранаты могут наделать здесь столько шуму.

И все же все стихло так же быстро, как и началось.

Когда стало ясно, что угрозы обвала нет, Шахин приказал:

— Никому не отходить! Перегруппироваться, раненых оттащить! Подготовить новый штурм!

Очень быстро стало ясно, что после взрыва силы Шахина изрядно подтаяли.

Из двадцати пяти человек, что были у него в распоряжении, осталось семнадцать. Двое погибли еще при первом штурме. Еще пятерых, убитыми и ранеными он потерял, когда шурави подорвали в туннеле гранаты.

Кроме того, и остальные воины были сильно распылены по системам пещер. Шахин выставил дозоры на входе и выходе, на важных развилках и переходах. Таким образом он старался предостеречься от десантников, которые, несомненно, уже продвигаются где-то в недрах горы.

Сейчас же в распоряжении Шахина осталось только десять бойцов.

У Шахина не было сомнений — рано или поздно они найдут его. И тогда его моджахедам придется туго.

Потому и действовать он решил соответствующим образом.

Шахин больше не строил иллюзий, что ему удастся захватить Селихова живьем. Теперь он поставил перед собой иную цель — убить всех сбежавших пленников.

— Хватит с ними церемониться! — приказал он своим солдатам. — Подберитесь и закидайте их гранатами!

— Ты же знаешь, командир, — скептически заметил тогда Милад. — Склон здесь зыбкий. Прошлой зимой сошла сель. Использовать взрывчатку может быть опасно для нас самих.

— Исполняй приказ, Милад, — сурово зашипел на него Шахин и даже решительно шагнул к своему подчиненному.

Раненную ногу тотчас же пронзила боль, но пакистанец выдержал ее. Не подал виду.

— Зачем рисковать, Шахин? — вдруг снова подал голос Муаллим-и-Дин.

Шахин обернулся сквозь боль в ноге. Посмотрел на проповедника, сидевшего под стеной туннеля в окружении своих охранников.

У его ног стояла керосиновая лампа. В ее свете на лице проповедника играли тени. Делали Муаллима таинственным и даже зловещим. Придавали ему ореол какой-то сакральности. Будто бы этот человек точно знает, что делать и куда идти. Словно сам Всевышний нашептывает ему направление пути.

Впрочем, это чувство возникло в душе Шахина лишь на мгновение. Прагматичный и не очень верующий солдат тут же выкинул такие мысли о проповеднике из головы.

— Я вижу, ты в отчаянии, — проповедник поднял голову. Посмотрел на Шахина. От этого тени под его глазами стали, казалось, еще темнее. — Ты торопишься. Нервничаешь. Обстоятельства давят на тебя…

Муаллим указал взглядом на его раненную ногу. Шахин инстинктивно ощупал влажную повязку под исколотой ножом штаниной.

— Ты уже не надеешься свершить свою месть лично, — покачал головой Муаллим. — Теперь ты думаешь, что если этот Селихов просто умрет, уже это даст твоей душе хоть какое-то облегчение.

Шахин не выдал удивления.

Он искренне не понимал, каким образом проповедник угадал его мысли. Казалось, он просто забрался в голову Шахину и выдернул оттуда все его переживания. А потом немилосердно излил их прямо на пакистанца.

«Он проницательный человек. Стоит это признать, — подумал Шахин. — Даже слишком проницательный».

— Так может, дорогой Шахин, — проповедник с трудом, тяжело поднялся. — Может, ты все же разрешишь мне поговорить с этими шурави?

— И что это даст? — вопросительно кивнул Шахин.

— Это даст тебе воплотить свою месть, — Муаллим улыбнулся. — Ты сможешь убить Селихова сам. Своими собственными руками.

Пакистанец рефлекторно оскалился, показал проповеднику зубы.

— Не говори ерунды! Тебя просто застрелят — вот чего ты добьешься.

— Они напуганы, — сказал Муаллим, приближаясь. — Они устали. Они изранены и разобщены. Стоит лишь поманить их одним только намеком на надежду выжить, и они сделают все сами.

— Ты думаешь, они просто так выдадут нам Селихова? — с напором спросил Шахин, но в его голосе прозвучала робкая нотка сомнений.

Он даже сам заметил это и устыдился перед самим собой. Шахин не смог скрыть свои чувства. Это был прокол.

— Если знать, куда надавить, — кивнул Муаллим. — Эти люди разобщены.

— Что-то… — Шахин прищурился, — что-то мне они не показались разобщенными. Они умудрились отбить две атаки.

— Шурави бывают хорошими войнами, — Муаллим снова покивал, но теперь с каким-то пониманием. Даже сочувствием.

Шахину захотелось поморщиться. Но на этот раз он удержался от проявления своих эмоций.

— Ярче всего об этом говорит тот случай, когда двое пленников хотели убить друг друга, но попались тебе, — проповедник ухмыльнулся. — Уверяю тебя, Шахин, пусть внешне они кажутся сплоченными. Кажутся сильными врагами, но внутри их группы царят разлад и смятение. Одни ненавидят других за то, что те сдались нам. А другие, в свою очередь — первых. Потому что знают — они стояли до конца и попались нам только с боем.

Шахин засомневался.

Слова проповедника показались ему убедительными. Хотя пакистанец быстро признался самому себе, что это обстоятельство очень его нервирует. Проповедник казался излишне проницательным.

— Значит… ты считаешь, что сможешь уговорить их отдать своего лидера?

Муаллим снисходительно вздохнул.

— Эти шурави — лишь слабые, брошенные всеми дети. Ничего более. И я с радостью тебе это продемонстрирую.

— А что с остальными? — поджал губы Шахин.

— Делай с ними что хочешь, — пожал плечами проповедник. — Хочешь — отпусти. Но будь я на твоем месте, то все же озаботился бы, чтобы они остались в этих пещерах навсегда.

— Обмануть их? — Шахин задумался. Потер щетинистую щеку. — Если Селихов умрет, они точно падут духом. Убить их будет не сложно.

— Именно, — Муаллим кивнул.

И все же идея с обманом показалась Шахину какой-то скользкой. Он понимал — шанс на успех есть. И все же такой ход виделся бывалому солдату недостойным.

Он и раньше сражался с шурави. И знал — если уж удастся договориться с ними, они сдержат слово. Потому и Шахин обычно держал свое слово в ответ на честность.

— Ты сомневаешься? — Муаллим снова проявил чудеса проницательности. — Думаешь, что подобный поступок недостоин твоей солдатской доблести?

Шахин не ответил ему. Только отвел взгляд.

— Ты должен понимать, друг мой, что в глазах Всевышнего — обман неверного — это не грех. Особенно во время войны, — ухмылка Муаллима стала злее. — Это лишь военная хитрость дальновидного командира.

Злая усмешка Муаллима вдруг превратилась в добрую и простую улыбку.

Шахин вздохнул. Потом обернулся и посмотрел на моджахедов. Воины как раз тащили двоих погибших от взрыва товарищей к тем телам, что уже лежали возле стены.

Еще трое бойцов, раненых осколками и получивших серьезные контузии, уложили у другой стены. Несчастные постанывали от боли. Милад, знакомый с азами медпомощи лучше других, пытался перевязать их раны.

— Сколько времени тебе нужно? — наконец решившись, сказал Шахин.

Текущий момент

— … И тогда, видит Аллах, вам позволят выйти из пещер живыми, — докончил Муаллим-и-Дин.

А потом я нажал на спусковой крючок.

Автомат выплюнул короткую очередь. Грохот выстрелов прокатился по нашей площадке и склонам гор. Эхом отразился в пещере.

Я видел, как на груди Муаллима дернулась одежда. Как изменилось выражение его лица.

Если раньше в глазах проповедника блестело надменное превосходство, смешанное с чувством собственной правоты и неуязвимости, то теперь в них вспыхнуло удивление. Потом оно быстро сменилось ошарашивающим шоком.

Муаллим-и-Дин неловко отступил на шаг. Потом посмотрел прямо на меня.

Я не произнес ни слова. Более того — никто из пограничников не спешил говорить. Лица их застыли в неизменном, суровом выражении. Они казались высеченными из мрамора. Взгляды бойцов были прикованы к погибающему проповеднику. Солдаты смотрели на это зрелище с равнодушием или спокойным удивлением.

— Бесчестный… — прохрипел Муаллим. — Вы… Вы вероломные люди… Вы… Обманщики… Пусть Аллах обрушит небеса на ваши головы…

Он рухнул на колени. Потом набок. А затем несколько раз вздохнул и умер.

— Он пришел к нам с белым флагом, — сказал мрачно Чесноков, когда возникшая после выстрела тишина уже стала давить на голову. — Зачем? Он…

— Он падла и сукин сын, — бесхитростно ответил ему Суворов. — И заслуживал смерти за свои дела.

— Да как-то это… — снова заговорил мехвод, но осекся. Обратился ко мне: — Саша, разве ж надо было убивать? Он безоружный был. Думаешь, мы бы отдали тебя душманам? Так что ли?

— Его оружием был язык, — сказал Бычка. Потом добавил: — Своих не сдаем.

— Эти падлы только и делают, что брешут, — сказал Смыкало равнодушно. — Я ни единому егошнему слову не поверил.

— Они теперь будут штурмовать, — сказал Чесноков. — Может, стоило его отпустить? Зачем вот так стрелять?

— Они в любом случае штурмовали бы. Не понимаешь? — сказал Бычка сухо.

Чесноков ему не ответил. Тогда Бычка добавил с тяжелой иронией:

— А ты у нас, Василий, идеалист…

Я почувствовал на себе взгляд мехвода. И ничего ему не ответил. Не ответил, потому что в этом не было никакого смысла. Еще тогда, в Айвадже, я решил, что убью Муаллима. Убью за то, что он вербовал в душманы детей. За то, что раздавал им оружие, мины и гранаты.

Остальное для меня было неважно.

— Готовьтесь к бою, — сказал я, снимая автомат с мешка баррикады. — Они снова будут штурмовать.

— Ох и сложный будет бой… — вздохнул Бычка, проверяя магазин своего АК. — Патронов с гулькин нос осталось…

— Надо стоять до конца. — Суворов сглотнул и посмотрел на меня, — выбор, который предложил этот проповедник — не выбор.

Заклацали магазины и затворы. Кто-то проверял оружие, кто-то на своей позиции уже приготовился стрелять.

Бойцы ждали, затаив дыхание.

— Может… Может, они не придут? — спросил Бычка тихо. — Может, умотали уже? Десантура ж, небось, в пещерах уже лютует.

— Да не. Сейчас попрут, — напряженно сказал Суворов и утер пот со лба. — Ты помнишь ихнего главаря? Он, видать, и надоумил этого проповедника про Сашку нашего заикнуться. Хочет сам его убить. Да только хер ему, а не Сашка…

— Ну он же не полный идиот… — Бычка почесал щеку. — Понимает, чем рискует… Против наших они не выстоят. Сколько их там? Двадцать человек? Ну, может, тридцать. А там ВДВ. Им палец в рот не клади…

— А нам, погранцам, — Суворов снова прижал щеку к прикладу, — нам и подавно…

Пока бойцы спорили, в общем-то, ни о чем, я прекрасно понимал — душманы придут. Снова будут штурмовать наши укрепления.

Патронов у нас, конечно, было не густо. Минут на пять боя. Но гранаты оставались. Если уж что — подобраться им не дадим.

А на ВДВ надеяться было глупо. Я не привык полагаться на авось. Слишком небольшим был шанс, что десантники подоспеют к нам вовремя.

И все же он был.

Первые выстрелы врага начались спустя где-то минуту. Солнце уже давно миновало зенит и медленно, но верно опускалось все ниже и ниже. Это давало врагу преимущество, ведь в туннеле с каждой минутой становилось темнее.

Душманы замельтешили в глубине пещеры. Дульные вспышки редкими всполохами проявлялись в широкой черной пасти туннеля.

Мы пригнули головы чуть ли не по самые глаза. Пули щелкали по камням. Ложились в землю перед баррикадой и, конечно, глухо хлопали в стену из мешков.

— Экономить патроны! — кричал я. — Огонь одиночными! Пускай поближе подойдут! Бить будем точно!

Интенсивность вражеского огня быстро возросла. Я видел в темноте силуэты, прятавшиеся за неровностями стен и редкими, но крупными камнями.

Враг пытался прижимать нас огнем. Пограничники отстреливались наверняка — стараясь выбивать врагов одиночными.

У кого-то даже вышло — одна из теней завалилась набок, когда после попадания ноги духа подкосились.

Вдруг другой душман вскочил. В темноте я не мог рассмотреть, что он затеял, но чуйка подсказала — граната.

Я не думал.

Руки будто бы сами спозиционировали автомат. Палец сам нажал на спуск. Два моих выстрела затерялись в шуме треска одиночных и очередей.

Дух вывалился из-за невысокого, в треть человеческого роста камня.

— Граната! — крикнул я. — В укрытие!

Пограничники почти синхронно спрятались за баррикадой.

А потом… взрыва не последовало. Все еще звучала только стрельба. И казалось, шум ее только нарастал.

Но в этой какофонии я уловил новые, давно не звучавшие там звуки — крики людей.

— Нет взрыва! Не рвануло! — крикнул мне Суворов, норовя снова высунуться, чтобы продолжить вести огонь.

— Всем лежать! — закричал я.

Суворов остановился, глянув на меня удивленными глазами.

А потом звуки выстрелов сначала поредели, а потом зазвучали гораздо более глухо.

— Нас… Нас не обстреливают… — удивился Чесноков. — Чего там у них творится?