Пограничник. Том 11: В гнезде "Пересмешника"

Глава 25

— Он там лежит в… — продолжал старик. — В… Не знаю, как это сказать по-русски… В…

Мерзакула задумчиво согнулся, выпятил свой горб и принялся водить головой, словно бы что-то вынюхивая.

— В…

Мы с Мухой переглянулись.

— Не знаю, как это сказать… — повторил старик. — На камнях. На камнях он. Я тропой шел, увидал его снизу… На камнях.

— Далеко ли отсюда? — спросил Муха.

Если раньше тон командира был, скорее, снисходительным, то теперь Муха посерьезнел. Нахмурился и, по своему обыкновению, слегка сжал губы.

Я же молчал. Слушал. Мрачное настроение возрастало у меня в душе после принесенных стариком «новостей». Идет ли речь об Алиме? Или о том, другом пограничнике, что пропал вместе с ним прошлой ночью?

Кого? Кого же застрелил этот таинственный «Джинн» на той обрушившейся тропе?

Вопросы эти крутились у меня в голове совсем недолго. Я довольно быстро взял себя в руки. Отбросил нарастающие эмоции. Разрешил взрасти лишь одной из них — холодному прагматичному недоверию, которое испытывал к этому старику.

— Нет-нет… — поспешил ответить дед, — недалеко. Солнце еще не скроется за горами, как туда уже можно попасть.

С этими словами старик указал своим корявым посохом вверх, на скалы «Кабана», высившиеся над этим местом.

Солнце неумолимо плыло по небу, приближаясь к вершине «Клыка». Пройдет не больше часа, прежде чем оно скроется за ним, погрузив это место в зябкие тени.

— В каком состоянии тело? — спросил Муха все так же по-деловому сухо.

— Чего?

— Тело, говорю, в каком состоянии?

Старик, заглянувший было в лицо Мухе, опустил голову, когда командир спросил его второй раз. Растерянно затрусил ею в отрицательном значении.

— Мертвец гниет? — невозмутимо спросил я.

— А! Нет-нет! — Мерзакула мельком глянул на меня.

Его слезящиеся глаза снова прищурились, ярко сообщая о том, что старик растянулся в улыбке под своим шарфом.

— Шурави лежит лицом к небу! Мерзакула видал его лицо. Нерусское лицо. Не светлое. Смуглое, как у нас.

Мы с Мухой снова переглянулись. Я видел, командир хотел было задать вопрос. Очевидный вопрос. Он хотел назвать имя Алима. Но сдержался. Ничего не сказал.

— Я знаю, — продолжил Мерзакула, когда ему никто не ответил, — знаю, что шурави, как мы, никогда не оставляют своих. Что они хотят забирать своих мертвецов, чтобы хоронить. Вот и подумал…

Старик замялся.

Мы молчали.

— Подумал… Что могу отвести… — Мерзакула проговорил свое предложение несколько испуганно. А потом тут же согнулся, укрыв от нас лицо капюшоном. От такого движения его странный, будто бы несколько неестественный горб на спине выпятился еще сильнее.

Тут подоспел Бычка. Остановился рядом с нами, держа банки с тушенкой.

Несмотря на то, что Бычка относился к афганцу с явной неприязнью, в глазах погранца читался определенный интерес.

Тогда я поймал себя на одной мысли: как забавно наблюдать, что простые, совершенно деревенские парни, вынужденные сегодня с оружием в руках защищать свою Родину на чужой земле, легко, даже, я бы сказал, подсознательно чувствуют этакую «подставу».

Моя чуйка тоже говорила, что со стариком что-то не так. Но она отточена опытом многих лет службы и войны. А Бычка… Бычка чуть больше года на службе.

Его неприкрытая, прямолинейная неприязнь к деду ярко демонстрировала одно — пограничник чувствует то же, что и я. Да только не может объяснить самому себе — что и почему он чувствует. Практически чистый, словно белый лист, разум Бычки пока не может это осознать. Может лишь выдать простую, примитивную реакцию, которая, как ни странно, оказывается чаще всего совершенно верной. И по делу.

— На вот, кушай. Только не обляпайся, — Бычка грубо сунул старику банки.

Тот неуклюже принял их, но выронил одну и принялся кряхтя поднимать, параллельно рассыпаясь в благодарностях.

— Ну? — спросил тихо Муха, когда мы немного, как бы невзначай отошли от Бычки с Мерзакулой, — что думаешь, Саша?

— Спрашиваешь, не хочу ли я пойти с этим дедом и посмотреть, а не Алим ли то лежит мертвый?

Муха помрачнел еще сильнее. Поправив панаму, обернулся. Взглянул на старика, который радостно болтал о чем-то с угрюмым, словно палено Бычкой.

— Бывает… — продолжил старлей, немного погодя, — что местные пастухи под видом неотложной помощи заманивают наших бойцов в засады…

— Верно. Бывает.

— Очень может быть, что это именно такой случай.

— Может.

Муха вопросительно приподнял бровь. Уставился на меня со значением.

Я не ответил. Выдержал его взгляд.

— И что? Ты не хочешь проверить? — спросил удивившийся Муха. — Я думал, Сашка, ты сейчас помрачнеешь, как туча. Сделаешься молчаливым, как ты это любишь, и заявишь, что тебе, де, нужно совершенно обязательно отправиться вслед за этим стариком, чтобы вернуть тело товарища. Ну и возражений ничьих не примешь. Опять же, ровно так, как ты это любишь.

— Ты еще плохо меня знаешь, товарищ командир, — сказал я холодноватым от задумчивости голосом.

Муха поджал губы. Покивал.

— Может быть… Может быть… И все же… Думаешь, он не врет? Или это происки местных душманов?

— А сам-то ты как думаешь? — глянул я на Муху.

Он задумчиво нахмурился. На его бледном лбу собрались необычно глубокие для молодого человека морщины. Муха потер щетинистый подбородок.

— Не знаю. Но рисковать бы я не хотел, Саша. С ним группу посылать придется. Да еще и неведомо куда. А если засада?

— Очень может быть, — согласился я.

— Или и того хуже, диверсия?

— Вполне возможно.

Муха тяжело засопел.

— Знаешь, что я тебе скажу, Саша? Если б я тебя видел в первый раз — сказал бы деду: «спасибо за информацию, а теперь ступай по своим делам». И не стал ничего предпринимать. Не стал бы рисковать. Но мы с тобой уже кое-что прошли вместе…

Муха украдкой окинул взглядом, не пялится ли на нас кто-нибудь из бойцов. Убедившись, что не пялится, он тихо добавил:

— И ты ни разу не подводил. Ни разу. А тут дело о твоем товарище идет… Потому спрошу еще раз: что ты думаешь?

Я не ответил ему сразу. Сунул руку в карман бушлата, среди россыпи патронов, какой-то мелочевки и карманного ножа, что когда-то подарил мне Вася Уткин, я нащупал…

— Клык? — удивился Муха.

— Кажется мне, что это послание, — сказал я. — Послание нам. Какая-то… Игра. И не исключено, что и это…

Я поближе показал Мухе превращенный в некий амулет кабаний клык.

— И пропажа Алима, — продолжил я, — и этот «Джинн» в скалах — все это элементы этой самой «игры».

Муха угрюмо свел брови к переносице.

— Если б это все мне сказал не ты, я б подумал — бредятина, — сказал он вполне серьезно.

— Все тут у нас началось с бредятины, — сказал я, осматривая клык.

— Ты хочешь пойти за стариком, — не спросил, а констатировал Муха.

— Да.

— Одного я тебя не пущу, — помолчав несколько мгновений, отрицательно покачал головой Муха. — А отправлять группу — риск. Я уже говорил.

— Риск, — я кивнул. — Все это риск.

— Но то, что предлагаешь ты — не только риск для жизни людей. Это ставит под удар выполнение боевой задачи.

Я сощурился, глянув на солнце. Потом посмотрел на старика Мерзакулу.

Мы встретились взглядами.

И сейчас глаза этого, на первый взгляд, убогого существа полностью изменили свое выражение. Не было в них больше ни растерянности, ни подобострастного лебезения. На меня смотрели чуткие, внимательные глаза хищника. Смотрели острым, пристреленным, как у снайпера, взглядом.

— Это игра, — сказал я, когда мои догадки перешли в разряд почти полной убежденности, — а играть я привык по своим правилам.

— Это ты о чем? — не понял Муха.

Я ухмыльнулся. Заглянул старлею в лицо.

— Скажи, Боря, — начал я с улыбкой, — ты ведь мне доверяешь?

— Вон туда! Вон туда, шурави! — Мерзакула указал своим посохом в узкое, каменистое ущелье, видневшееся на развилке дорог.

Муха и правда доверял мне.

Старлей задал лишь еще несколько уточняющих вопросов, а потом дал добро идти за Мерзакулой.

Вместе со мной отправил Бычку, Звягу и еще двоих погранцов из отделения Андро Геворкадзе.

Сначала шли кучно. Когда преодолели расстояние примерно в километр, я велел разорвать дистанцию:

— Дистанция в пятьдесят метров! — скомандовал я. — Не говорить, не курить. Двигаться с применением мер маскировки! Мы с Мерзакулой пойдем вперед. Ваша задача — наблюдать, если что — прикрывать. Звяга, держи рацию наготове. Надо будет — сразу на связь с Мухой!

Такое мое решение вызвало у Мерзакулы точно ту реакцию, что я и ожидал. Старик насторожился. Он стал чаще зыркать на меня. И каждый его взгляд оказывался не взглядом безобидного старика, но чутким взором сосредоточенного, ждущего подвоха человека.

Мы оторвались от остальной группы. Если пограничники следовали с применением мер маскировки, то мы со стариком и не думали хорониться.

Кроме того, мне показалось, что Мерзакула стал мрачнее. А еще — гораздо менее разговорчивым.

Он шел рядом, прихрамывал, вел под уздцы своего ишака. Последний, внимательно выбирая, куда поставить копытце, беспокойно фыркал. Прижимал уши к серой шее.

С момента, когда мы растянулись в цепь, старик проронил лишь одну фразу:

— Это ты хорошо придумал, — сказал вдруг Мерзакула своим прежним, добродушным тоном, — хорошо придумал, молодой шурави. Мерзакула сразу видит — ты хороший командир. Тут опасные места. Тут ходят душманы. Если засада — все вы в нее не попадете.

— А ты и правда ученый человек, Мерзакула, — с нескрываемой насмешкой ответил я ему в тот раз. — Знаешь, как обходить советские мины. Это уже впечатляет. Большинство местных лепестки и в глаза не видали. А ты знаешь. Да еще, оказывается, знаешь, как засады нужно ставить. И как в них не попадать.

Мерзакула не ответил мне сразу. Он проковылял еще несколько метров, опираясь на свой посох, и только потом проговорил странным, хрипловатым голосом:

— Мерзакула живет давно, молодой шурави. Я видеть всякое в своей жизни.

Когда мы стянулись к той самой развилке, на которую нам указывал «старик», оказалось, что путь тут не просто разделяется. Неширокая, но относительно простая тропа добрую сотню метров тянулась по дну ущелья, а потом начинала петлять, поднимаясь на пологий пригорок. Дальше шла вдоль скал.

Вторая, пролегавшая в ущелье, казалась сложно проходимой. Дно тропы устилал бой разнообразных по размерам и форме камней. Тут и там на пути виднелись ступени или большие валуны, обходить которые приходилось по ручьям.

— Группа — вы идете здесь, поверху. Прикрываете нас с господствующей высоты. Следите за обстановкой. Мы с Мерзакулой попытаемся пробраться по ущелью. Связь с командиром держать постоянно. Если не увидите меня на том конце ущелья через двадцать минут — отступайте.

Я посмотрел на Мерзакулу. Старик, казалось, сделался чернее тучи.

— Ты как, дедушка? — спросил я, — сможешь пройти по такому сложному ущелью? Ноги-то не подведут?

Старик вдруг стянул с головы свой капюшон. Показал мне грязноватый паколь. Из-под головного убора торчали недлинные, сероватые от седины волосы. Волосы показались мне несколько более грубыми, чем бывают у людей.

— Мерзакула давно ходит по горам, — изобразил старик свой простоватый и добродушный тон, — молодой шурави, ты не смотри, что я калека. По горам я ходить не быстро, но аккуратно, как старый горный баран.

Он ответил. Ответил теперь и на мой вызов, который я бросил ему только что. Ответил ровно точно так же, как и я ответил на его, когда Мерзакула сообщил нам о том, что нашел тело погибшего пограничника.

А еще я видел — дед нервничает.

Что бы ни задумал этот человек, дела пошли не так, как он того ожидал.

Мы углубились в ущелье. Старик шел медленно, время от времени останавливался, чтобы подтянуть за веревочку своего осла.

Однако я заметил кое-что интересное: на некоторых особенно сложных ступенях или камнях хромота деда внезапно исчезала.

Изменение в походке Мерзакулы были едва заметными. Если идти рядом, уловить их и вовсе не представлялось возможным. Но стоило мне поотстать, и я ясно увидел, что во время преодоления особо неприятных камней или ступеней, возникавших на нашем пути, старик вдруг начинал опираться на ногу, которая должна быть больной.

Я быстро взглянул наверх, на зубчатые вершины невысоких скал, которые образовывали ущелье. Стоило преодолеть еще пятьдесят, от силы семьдесят метров, как мы с Мерзакулой попадем в поле зрения моих погранцов, что уже должны были выйти на вершину и занять там позиции.

«Еще немного, — подумал я, — еще тридцать метров… И можно действовать. Главное, чтобы „старик“ не решил сделать первый ход. Это усложнит дело».

Он не решил. Когда мы миновали еще несколько ступеней и немного поднялись, я сказал:

— А ты и правда хорошо ходишь по горам. Да только совсем не как старый баран.

Мерзакула, только что втащивший ослика на очередную возвышенность, замер. Обернулся.

И посмотрел на меня.

Его глаза больше не были слезящимися, красными глазами старика. На меня смотрел хищник. Ярко-карим, почти желтым радужкам не хватало, разве что, вертикальных зрачков, чтобы полностью походить на кошачьи.

Внезапно Мерзакула выпрямился. Избавил свое тело от неудобного положения, в котором передвигался «старик». Мне даже показалось, что я услышал, как похрустывают его кости, когда незнакомец принялся расправлять достаточно широкие плечи.

Потом он повел шеей. Теперь хрустнуло отчетливо.

Бывший Мерзакула уронил свою палку. Посох с глухим стуком сухого дерева упал на камни.

— И давно ты догадался, шурави? — спросил он хрипло.

Голос, казалось, тоже изменился. Стал ниже. Но главное — поменялся акцент. Нет, он все еще сохранялся, сильно цеплял слух. Но звучал иначе. Не был больше чудоковатым говором неграмотного афганского бродяги.

Я не ответил.

— Почти сразу. Ведь так, Селихов?

Незнакомец сбросил с широких плеч шерстяную накидку. Потом медленно, даже как-то демонстративно принялся расстегивать пыльный халат, что скрывался под ней.

— Вот, значит, как? — ухмыльнулся я. — Сам «Джинн из теней» знает мое имя.

— Я не выбирал этого глупого и суеверного прозвища, — незнакомец бросил халат в сторону. Под ним оказалась простая белая рубаха. Он Стянул паколь, под которым оказалась накинутая на голову козья шкурка. Потом стянул и шарф.

Лицо под ним было молодым. Мужчине оказалось не больше тридцати пяти — сорока лет. Грязь и морщины — все это было лишь удачной игрой света и тени, а еще мастерски наложенным гримом. Последний, к слову, расплылся, когда мужчина утер лицо предплечьем.

— Откуда ты, такой занятный мастер маскировки, — с издевкой начал я, — знаешь простого советского срочника?

— Советский срочник, — повторил незнакомец, словно бы пробуя слова на вкус. — и это меня ты с такой иронией называешь «мастером маскировки»? Да я тебе и в подметки не гожусь, да?

«Джинн», как я назвал его про себя, мерзковато, несколько неестественно ухмыльнулся. Неестественно, потому что ухмылка его оставалась на одних только губах. Глаза же, щеки, нос — лицо в общем, будто бы ничего и не выражали. Оно оставалось сосредоточенным, словно тигриная морда, перед прыжком.

— Ты хороший солдат, Селихов, — продолжил незнакомец, — сегодня я окончательно убедился в этом. И все же… Все же ты скрываешься под личиной простого срочника. Под личиной того, кто привлекает к себе меньше всего внимания. Но делаешь большие дела.

Я снова промолчал, не сводя взгляда с «Джинна».

— И последним твоим большим делом было убийство Муаллим-и-Дина, — сказал «Джинн».

А потом вдруг совершил резкое, почти неуловимое движение. Я даже не сразу понял, что он просто-напросто хлестко ударил своего ишака по заднице, чтобы прогнать.

Животное заорало, быстро пошло куда-то вперед, оставляя своего хозяина.

— Неужели кровная месть? — спросил я, поправляя ремень автомата на плече.

— Ты столь же догадлив, сколь и умел, — «Джинн» улыбнулся еще шире. Показал мне в улыбке желтоватые зубы.

«Джинн» стащил с плеча какую-то кустарную сумку, походившую на кожаный бурдюк. Запустил внутрь руку. Кажется, эта сумка была именно тем, что выполняло роль горба в образе Мерзакулы.

Я снял автомат. Щелкнул предохранителем.

— А еще, ровно так же, как и я, любишь играть. Ты отлично сыграл сегодня, распознав мою настоящую личину, — Добавил «Джинн»

— Игры кончились.

«Джинн» хмыкнул.

— Н-е-е-е-т, старший сержант Александр Селихов. Совсем нет. Наша игра еще не окончена. И ты охотно согласишься играть дальше, когда узнаешь правила.