Пограничник. Том 11: В гнезде "Пересмешника"

Глава 3

Солдат мне не ответил. Он только поджал связанные в лодыжках ноги ближе к груди. Отвернулся и затих.

— Пчеловеев рассказывал, — подал свой мрачный голос Бычка, — что на горе было четверо переодетых душманов. В наше переодетых. Это видать, с плеча ваших парней они форму взяли, а? Да еще и пади, ваши все добровольно отдали, чтобы шеи свои сберечь…

— Захлопни пасть… — Снова подал голос солдат.

— Слышь… — Бычка насупился, — мы там, в ущелье, где вы БТР бросили, кровь за вас проливали! У нас замкомвзвода за вас погиб!

— Было б за кого погибать, — с натугой, стараясь неуклюже усесться, сказал Смыкало. — Мы там бока под пули подставляли… А они тут, выходит, гузку врагам решили подставить?

Боец, который отвернулся, ничего не сказал. Он только злобно засопел и принялся ругаться матом себе под нос.

Второй, стоявший на коленях, медленно повернул голову. Взгляд его блеснул в темноте.

— Вы, молодежь, попридержали бы языки, коль не знаете, как оно было, — сказал он низким, прокуренным голосом. — Что б потом стыдно за свои слова не было.

— Тут кому стыдиться надо — это вам! — Бычка гневно выдохнул. — Вместо того, чтобы бой принять, вы врагам сдались! Вот что вы сделали!

— А ты вспомни документы! — сказал Смыкало. — Вспомни фотографии и письма, что они под БТРом к земле прикололи! Может, это они специально! Напели им душманы, что в живых оставят, что каждому будет по жене! Вот они и сдрейфили воевать!

— Закрой рот свой поганый, паскуда! — вдруг вскрикнул боец, с которым я разговаривал, — закрой, сказано тебе! А то я сам его тебе захлопну так, что жрать не сможешь!

— Это ты-то захлопнешь, харя предательская! — Бычка зашевелился в путах, будто бы стараясь стянуть веревки с рук и ног, — вот я щас освобожусь… Вот освобожусь и…

— Тихо всем! — приказал я громко.

Голос мой прокатился по сводам пещеры. Отразился от них кратким эхом.

Бычка, суча было руками, вдруг замер. Солдаты-пленники смотрели на нас, не отрывая своих взглядов. Потом говорливый сплюнул и снова отвернулся. Парнишка, качавшийся в немой панике, стал двигаться еще быстрее и даже что-то бормотать себе под нос.

Потом вдруг стукнуло. Пустоватый звук удара дерева о дерево прокатился по пещере. Затем послышался злобный голос душмана. Это часовой гавкнул нам что-то не по-русски. Видимо, приказал молчать.

За деревянной решеткой я заметил его нечеткую в полумраке тень. Вооруженный автоматом душман несколько мгновений таращился на нас сквозь прутья, а потом, убедившись, что мы сидим тихо, снова исчез, встав где-то за стеной пещеры.

— Кажись, — негромко начал я, когда все затихли, — мы начали ни с того. Меня Сашей зовут. Это, вон, Бычка, тоже Саша. А вон тот вот, Толя Смыкало.

— Мухин разведвзвод? — проявив робкий интерес, спросил солдат с прокуренным голосом.

— Так точно. За вами пришли.

— Надо думать, — снова заговорил солдат с прокуренным голосом, — нету больше разведвзвода, раз уж вы тут?

— Большая его часть осталась в ущелье, — отрицательно покачал я головой. — Мы приняли бой в тех горах. Уничтожили группу духов, но понесли потери. А потом перегруппировались. Муха отправил нас троих на разведку, когда узнал, где засел проповедник.

Мрачная тишина окутала пограничников-пленников.

— Значит… — несколько смущенно начал тот боец, с которым поссорился Бычка, — значит, будет спасательная операция?

— Будет, — заявил я уверенно.

— А я говорил! Говорил тебе, Василь Иваныч, что не кинут нас, — обрадовался боец, — что рано или поздно командир кого-то да пришлет…

— Пришлет-не пришлет… — снова зазвучал прокуренный голос бойца, названного Василием Ивановичем, — да только духи с нами скорее расправятся, чем подмога подоспеет…

Говорливый боец ничего не ответил на это. Он только сильнее прижался к стене и вновь забубнил себе под нос что-то матерное.

— Так как вас звать? — спросил я, когда тишина стала неприятно густеть.

Боец, названный Василь Иванычем, вздохнул.

— Меня Васей звать. Чесноковым. Я мехводом служил. А Василь Иванычем называют, потому как самый старший был на заставе. Ну кроме офицеров.

Чесноков кивнул на говорливого бойца, мрачно отвернувшегося от нас.

— Это вон, — продолжил Чесноков, — Женя Суворов. Ефрейтор он. Служил старшим стрелком. А вон тот парень, что вон там забился, — Игорек Белых.

— Чего ты с ними разговариваешь, а? — нахохлился Суворов. — Они тебя предателем зовут, а ты с ними любезничаешь?

— Тихо, Женя. Ссориться нам — последнее дело, — сказал Чесноков упрямо.

— Это ты вон этому скажи, телку языкастому. Или как его там? Бычара? — кивнул в сторону Бычки Суворов.

— Я тебе дам, Бычара, — нахмурился Бычка, — вот точно зубы тебе пересчитаю… Я еще в школе, если кто надо мной из-за фамилии смеялся, вон как зубы считал!

— Ты свои зубы посчитай, — огрызнулся Суворов, — тебе духи их скоро все повыбивают…

— Вот я… — Бычка снова засуетился и даже попытался подняться на связанных ногах, но, конечно же, у него ничего не получилось.

— Тихо вы. Тихо, — успокоил всех я. — Послушайте Василия. Он дело говорит. Сейчас ссоры нам не к чему.

— Ну ты слыхал, че он буровит? — зло сказал Бычка.

— Тихо, Саша, — ответил я, смерив Бычку строгим взглядом.

Бычка отвел глаза. Недовольно забубнил.

Коптилки душманы забрали с собой, потому в нашей «камере» стояла почти полная темнота. Неяркий желтоватый свет проникал сюда только сквозь решетку. Но и его в конце концов хватило, чтобы глаза привыкли к темноте и научились различать лица бойцов.

Тогда я наконец смог рассмотреть бойцов пропавшего отделения, что оказались тут раньше нас.

Ефрейтор Евгений Суворов, явно не потерявший все еще волю к жизни и борьбе, был высоким и по-пограничному жилистым парнем. Молодой, не старше двадцати, боец прижался к сырой стене и поджал ноги.

Лицо его было осунувшимся от усталости и стресса. Темные, коротко стриженные волосы едва заметно торчали ежиком.

Но главным в образе парня мне показался взгляд.

По большей части мальчишка не смотрел на нас. Да и вообще — ни на кого бы то ни было еще. Но иногда взгляд его перескакивал с пола или стены на меня или Бычку.

И чувствуя это, я успевал заглянуть ему в глаза. А глаза эти были холодными и злыми. Но не просто злыми. Оказалось очень сложно понять, на кого затаил злобу Суворов — то ли на душманов, что взяли его в плен, то ли на товарищей, которые повели себя не так, как он ожидал, то ли на себя самого…

Чесноков же, стоявший на коленях, когда я увидел его в первый раз, теперь перевалился на бедро. Поджав связанные ноги, он оперся плечом о стену.

Это был коротконогий, но широкотелый мужчина лет двадцати пяти. Нет, он был не грузным, а именно широкотелым и оттого крепким.

Вася оказался разговорчивее остальных и охотнее шел на контакт. Потому быстро рассказал мне, что прошел техническое училище, оттуда призвался в армию и, оказавшись довольно талантливым мотористом, пошел на сверхсрочную, получив звание младшего сержанта.

У Чеснокова было кругловатое лицо, короткие, слегка отросшие и засаленные волосы. Щеки и подбородок все еще оставались гладко выбритыми, но все равно синели от пробивавшейся щетины.

Взгляд светло-голубых глаз мехвода казался мне уставшим, но все еще твердым.

Этот человек еще не сдался, нет. Он вряд ли верил в то, что выживет, но собирался погибнуть так, как подобает советскому пограничнику.

А вот последнего, Игоря Белых, я рассмотреть не мог. Худенький парнишка постоянно прятал от нас лицо и, казалось, боялся посмотреть даже на собственную тень.

— Так как же приключилось, что вы попали в плен? — спросил я Чеснокова, когда мы с ним чуть-чуть разговорились.

Чесноков вздохнул. Потом, почувствовав на себе суровый взгляд Суворова, который явно не хотел, чтобы он рассказывал мне эту историю, но все равно начал:

— Да по-дурацки как-то все приключилось, — сказал мехвод. — Мы когда заехали в ущелье, сразу начались проблемы со связью. Будто бы глушили нас. Ну а работать надо, куда ж деваться?

Руки Чеснокова связали спереди, и потому он смог пожать своими широкими, мощными плечами.

— Было нас семь человек во отделении. Старший сержант наш, Митя Голубочкин, решил вести стрелков в гору, к ручью. Мы с наводчиком Пашей Тюриным остались в машине прикрывать ребят. А потом…

— Что потом? — спросил я.

— Да я… Я точно не знаю, что там у ручья случилось, — продолжил Чесноков, — когда нас взяли, не было ни у кого времени толком рассказать. Вроде как пятерых наших бойцов духи окружили. Враги превышали наших числом в пять раз. Ну и Митя решил, что не хочет губить парней в самоубийственном бою. Велел сложить оружие.

— Но вы с наводчиком остались в машине, — сказал я.

— Верно, — горько вздохнул Чесноков.

— Как вас заставили покинуть БТР?

Чесноков замолчал, поджал полные губы. Видно было, что ему совершенно не хотелось вспоминать тот злосчастный момент.

— Душманы стали нами прикрываться, — сказал вдруг Суворов. — Погнали вниз, к машине, как стадо овец, а сами следом. Знали, сукины дети, что по своим наши огонь не откроют.

— Ну вот Тюрин и не открыл, — сказал мехвод мрачно. — И связи нет. Некому доложить, не у кого спросить, что делать. Не у кого помощи попросить. Они сказали, что если мы сейчас не выйдем из БТР, они начнут убивать наших по одному, а потом подожгут машину. Ну и я…

Чесноков сглотнул.

— Ну и я, как старший по званию, принял решение выйти.

Он замолчал. В пещере снова повисла неприятная, давящая тишина. Где-то, действуя на нервы, капала вода. За деревянной решеткой кашлянул душман-часовой.

— Это все Голубочкин, — сказал вдруг Суворов с укором в голосе. — Вечно он трусил. Вечно он колебался, прежде чем приказ отдать.

— Он за нас радел, — возразил ему Чесноков. — Берег личный состав. И тут хотел, чтобы мы подольше прожили.

— Ответственности он боялся! — крикнул Суворов. — Боялся, что какой ни тот приказ отдаст, и за это прилетит ему по шапке!

— Если б не он, — мехвод уставился на Суворова строгим взглядом, — ты бы сейчас уже в земле лежал.

— Так может быть, оно и лучше было бы!

На этот раз решетку отодвинули. Мы все наблюдали, как в пещеру вошли два душмана. Один остался стоять на входе, прижимая к груди автомат, а другой подошел к Суворову и пнул того в ногу. Досталось не только ему. Дух пнул еще и Чеснокова, а потом, почему-то, Бычку. Наконец он накричал на нас и пригрозил всем автоматом.

Суворов не издал ни звука. Он только и делал, что смотрел на часового, словно затравленный и раненый зверь. Чесноков опустил голову. Бычка принялся тихо ругаться матом, когда надзиратель направился к выходу.

Когда часовые ушли и снова закрыли проход решеткой, я спросил у мехвода:

— Они часто меняются?

— За временем тут сложновато следить, — сказал Чесноков с грустной улыбкой.

— Примерно каждые десять тысяч раз, — сказал вдруг Суворов.

Я ухмыльнулся.

И Бычка, и Смыкало, да даже Чесноков — все наградили Суворова удивленным взглядом.

— Что? Я считал… Когда до десяти тысяч досчитал — они сменились.

— Уже неплохо, — рассмеялся я сдержанно. — А эти давно менялись?

— Давненько, — пожал плечами Чесноков.

— Я сбился, — буркнул Суворов, — потому как вас привели. Было не до счета.

Я быстренько сообразил. Если взять счет за секунду, то получалось, что часовые менялись каждые два — два с половиной часа.

Маловато… Ну да ничего. Как я сказал — время наше главное оружие.

Правда, главной проблемой было то, что в любой момент может вернуться проповедник… И тогда снова придется выкручиваться… Сейчас, глобально, я мог сделать только одно — подождать новой смены караульных и плясать от этого.

Я принялся ощупывать стену позади меня. Потом, когда не удовлетворился результатом, перелез под стеной, поближе к Бычке, снова принялся ощупывать стену.

— Ты че делаешь? — спросил Бычка, когда я случайно толкнул его.

— Сыро там, — сказал я.

Бычка заворчал и с трудом отодвинулся.

— И что было потом? — спросил я у Чеснокова, наконец нащупав то, что нужно.

Чесноков вздохнул.

— Когда мы вышли, у нас отобрали оружие и документы. У кого с собой были личные вещи — тоже. Зачем-то приказали снять головные уборы. Ну а потом часть душманов осталась там, а остальные погнали нас сюда, в эти горы.

— Голубочкин все подбадривал нас, — сказал Суворов обиженно и зло, — но уже тогда все знали, что ничего хорошего нас не ждет…

— Он старался сохранить боевой дух, — нахмурился Чесноков.

Суворов ему ничего не ответил. Только зыркнул на мехвода и снова отвернулся к стене.

— Они все ваши вещи раскидали вокруг машины, — сказал Смыкало, — а документы порезали. Письма попортили.

— Угу, — вклинился Бычка, — будто бы вы сами дезертировали.

— С-с-суки… Падлы последние… — прошипел Суворов.

— Потом вас заставляли принять ислам, — прямолинейно заявил я.

— Да… — немного погодя ответил мехвод. — Но со всеми они не поспели. Проповедник убежал куда-то по делам, и до нас очередь не дошла. А вот остальные…

— Не рассказывай ему… — отрезал вдруг Суворов.

— Чего? — удивился мехвод.

— Не рассказывай!

— А какой смысл скрывать? — с искренним недоумением спросил Чесноков.

— А какой смысл рассказывать? — зло кивнул на него Суворов.

— Я понимаю, — мехвод снова вздохнул, — что тебе пришлось тогда тяжело, Женя. Но нам всем было тяжело. А они имеют право знать, что, пусть мы и сдались, но здесь, под дулом вражьего автомата, держались как следует. Пусть… Пусть и не все…

Чесноков заглянул мне в глаза, как бы стараясь оправдаться, а потом закончил:

— Но большинство.

— И что тут было? — спросил я.

Чесноков глянул на Суворова, тот отрицательно покачал головой — не говори, мол.

— Курить охота, сил нет, — вздохнул мехвод, — аж голова трещит, как охота…

— Если ты не хочешь рассказывать, — сказал я, — то и не обязательно.

Чесноков облизал иссохшие губы.

— У меня бабушка была набожная. Меня одного растила, — сказал он. — Пусть меня в школе и гоняли, что я верующий, а в церковь я все равно часто ходил. Потому как уже с малых лет знал — исповедь облегчает душу.

— Ты собрался ему исповедоваться? — со злой иронией спросил Суворов.

— С тяжелой душой помирать не дело.

— Умный ты мужик, Василь Иваныч, — вздохнул Суворов с тяжелой злостью в голосе, — умный, а дурак…

Мехвод никак не прокомментировал его слова.

Несколько мгновений он собирался с силами, чтобы пробудить в памяти страшные картины недалекого прошлого.

— В общем… Первым он спросил у нашего старшего сержанта, — наконец выдавил из себя Чесноков.

Суворов бессильно заматюкался.

Игорь Белых после слов мехвода принялся еще быстрее раскачиваться.

— Проповедник говорил, что мы будем жить хорошо. Что каждый из нас получит жизнь, землю и жену, если мы согласимся принять ислам и воевать против своих же. Командир наш не согласился…

Я молчал, ожидая, пока Чесноков закончит. Мехвод с трудом сглотнул.

— Тогда его застрелили. Не согласился и Владик Балодис, пулеметчик наш… — Чесноков нахмурился и с трудом, как бы выплевывая слова, закончил: — тогда ему отрезали голову.

Он некоторое время молчал. Никто не торопил. Бычка и Смыкало смотрели на мехвода, широко раскрыв глаза от удивления и шока.

— И пошло-поехало, — вздохнул Вася. — Ткаченко сразу согласился перейти на ихнюю сторону. Игорь наш…

Мехвод кивнул на Белых.

— … Как все это страшное зрелище увидел, так больше не разговаривает… Только вот так шатается туда-сюда… А потом пришел черед Сани Комолова.

— Не говори им ничего… — прошипел вдруг Суворов.

— Тихо, Женя… — немного повременив, сказал ему Чесноков. — Саша другом твоим был… Тебя никто не осудит…

— Что?.. — Женю Суворова словно молнией прошибло — он затих, уставившись на мехвода дурными глазами.

Мехвод замялся, будто бы понял, что сказал что-то не то.

— П-прости, Жень. Я не нарочно…

— Не нарочно?.. Ты не нарочно⁈ — У Суворова буквально началась истерика, он заметался в путах. — Я знаю! Знаю, что вы все думаете обо мне! Знаю, что ты меня презираешь, Вася! Вы все меня презираете!

Я заметил, как душман, обеспокоенный шумом, снова заглянул за решетку.

К этому времени я уже почти перетер веревку о твердый каменистый выступ, который нащупал в стене пещеры почти у самого пола. И лишнего внимания привлекать к себе не хотел. И если духи начнут дубасить нас всех, план провалится. Они могут понять, что я почти освободился.

— Женя… Женя! — позвал я Суворова, — смотри на меня! Сюда смотри, сюда!

Суворов, казалось, и не слушал меня. Он только и делал, что бился со связанными руками, будто рыба, выброшенная на сухую землю, да страшно ругался матом, понося всех подряд.

— Женя… — робко позвал Чесноков.

— Уймись! Уймись, мля! — зашипел на него Смыкало.

— Отставить! — громко сказал я, видя, что душманы уже отодвигают решетку.

Суворов аж вздрогнул от моего командирского тона. Застыл на месте. А потом наши с ним взгляды встретились.