Пограничник. Том 11: В гнезде "Пересмешника"

Глава 2

Я с первых мгновений узнал раненого душмана, вошедшего в темницу.

Нет, я никогда раньше не видел этого человека. Но всё равно узнал. В первую очередь — по раненой ноге. Во вторую — по немного сипловатому, угрожающему тону его голоса.

Это был именно тот душман, который пытался задушить меня во время нашего с Бычкой и Смыкало отхода.

Душман был чем-то обеспокоен.

Практически сразу, как он вошел к нам, у него с проповедником завязалась словесная перепалка.

Остальные пленные бойцы смотрели на спорящих лидеров душманов с настороженностью и обеспокоенностью. Я просто наблюдал.

— Невежливо вести разговор на дари, — внезапно сказал Муаллим на русском языке, — когда наши «гости» его не понимают. Я знаю, Шахин, что ты обучен их языку. И если ты хочешь спросить этого молодого шурави о чём-то, то спроси сам.

Я быстро вспомнил это прозвище, этот позывной.

Умирающий на наших глазах Харим упоминал некоего Шахина — пакистанца, что вёл душманов вместе с проповедником.

Шахин застыл без движения. Он стоял так буквально несколько мгновений, пока это позволяла ему раненная нога. Потом душман, названный Шахином, вдруг пошатнулся, стараясь удержаться на ногах.

Потом он медленно, подволакивая ногу, направился ко мне.

— Надеюсь, Шахин, ты достаточно благоразумен и вежлив, чтобы не делать глупостей, — заметил проповедник.

Шахин остановился. Машинально дотронулся до тяжёлой и громоздкой кобуры на поясе, в которой он носил пистолет.

Помедлив несколько мгновений, душман кивнул. Продолжил своё движение.

Когда он встал рядом с проповедником, когда застыл надо мной, смерля меня взглядом, я поднял на него глаза.

Если раньше мужчина держался в тени, то теперь вышел на тусклый свет коптилки. И пусть тень Муаллима падала на Шахина, я всё равно смог рассмотреть его лицо. Оно оказалось широким, скуластым, с грубыми, резкими чертами, словно вырубленными топором. Кожа — смуглая, но не высушенная, как у проповедника, а покрытая жирным, очень заметным в свете коптилки поблескивающим потом.

У Шахина были хищные, какие-то звериные глаза. Очень коричневые, они напоминали орлиные как цветом, так и пристальностью, с которой он вперил в меня свой взгляд. В них не было пустоты проповедника — они были полны одной-единственной эмоцией, которая пожирала его изнутри. Он смотрел на людей не как на людей, а как на объекты, помехи, цели.

И я прекрасно понимал, что сейчас являюсь для него точно такой же целью.

Нос Шахина был подстать его лицу — широкий и грубый. Возможно, раньше он имел небольшую горбинку, но сейчас заметно её не было. Всё потому, что переносица пакистанца была давно и достаточно сильно сломана. Это придавало солдату ещё более зверский вид.

Шахин носил бороду. Не такая длинная, как у Муаллим-и-Дина, она всё равно оставалась внушительной. Широкая, окладистая, аккуратно стриженная, чётко выбритая высоко на щеках, она придавала лицу душмана более резкое, почти геометрически верное очертание.

Крепкий, мощный, но не слишком высокий Шахин расправил свои толстые плечи. Казалось, он старался не показывать мне, что его беспокоит нога. Воин старался выпрямить её полностью, хотя было видно — это доставляет ему неудобство.

Одетый в хорошего качества импортный камуфляж и «лифчик», полный рожков от автомата Калашникова, Шахин почти не стоял без движения. Он постоянно шевелил пальцами, сжимал кулаки, нервно поводил плечами, переваливался с ноги на ногу.

Эта его вечная подвижность делала его еще больше похожим на хищного зверя, постоянно чуткого, постоянно готового к прыжку.

— Твоя фамилия — Селихов? — спросил он своим сипловатым голосом.

— Да, — я сделал вид, что не удивился его вопросу.

Шахин вздохнул, раздув и без того широкие ноздри своего крупного, но плосковатого носа.

— Тебе знакомо имя Тарик Хан? — на довольно чистом русском языке спросил Шахин.

— Ты из «Призраков», — догадался я.

Шахин поджал напряжённые губы.

— А ты догадлив, шурави. Другого я от тебя и не ожидал. А ещё — ты силён в бою, — Шахин сузил глаза. — Это точно ты. Ты смог схватить Хана. Смог пленить его.

— Пакистанский спецназовец проиграл срочнику-пограничнику, — немного издевательски усмехнулся я. — Есть в этом какая-то злая ирония, да?

Шахин зло нахмурился. В глазах его блеснул яростный огонь.

Муаллим-и-Дин заметил это.

— Ты не причинишь этому мальчишке вреда, — сказал проповедник. — Я с ним ещё не закончил.

— Это он… — проговорил Шахин, будто бы и не услышав слов Муаллима, — я так долго искал его… И вот он здесь…

— О как, — я ехидно улыбнулся, — а я-то, оказывается, важная птица. Никогда бы не подумал.

Шахин оскалился от злости. Показал мне свои крупноватые зубы.

— Шахин… — предостерег его проповедник.

Шахин злился. Я буквально видел, как искажается его лицо под влиянием этой эмоции. А ещё — видел в этом определённый шанс.

Пусть мы попали в тяжёлую ситуацию, но сейчас, если я смогу подобрать правильные слова, если умудрюсь сыграть на противоречиях этих двух людей, то выиграю нам немного времени. А время — это единственное наше оружие сейчас.

— Ты и в подметки не годишься Тарику Хану, — покачал головой Шахин. — Он создал из ничего элиту. Создал бойцов, которым не было равных. Которых боялись даже самые кровожадные головорезы Афганистана. Они называли нас «Теми, кто не отбрасывает тени». Называли нас «Призраками».

Шахин горделиво приподнял подбородок. Уставился на меня со сдерживаемой, но надменной злостью.

— И я был частью этой элиты. Но теперь моих товарищей больше нет. Теперь Тарик Хан гниёт в ваших КГБшных застенках, и некому больше восстановить «Призраков Пянджа». Ты перевернул мою судьбу с ног на голову, шурави. И ты обязательно за это поплатишься.

— Какая слезливая история, — иронично заметил я. — Может, тебя ещё и пожалеть?

Шахин задышал глубже и прерывистей. Его массивная, увешанная боезапасом грудь принялась ритмично расширяться. Глаза сделались дурными.

— Ах ты мелкий… — прошипел он зло.

— Шахин, — одернул его проповедник. — Твоё время для вопросов ушло.

Шахин повернулся к Муаллим-и-Дину так быстро, что мне показалось, будто старик сейчас вздрогнет от неожиданности.

Он не вздрогнул.

— Отдай мне его. Отдай сейчас, — с возбуждённой злобой проговорил Шахин.

— Я же сказал, пакистанец, — заметил проповедник раздражённо, — я ещё не закончил с этими шурави.

— Ты должен отдать его мне… — прошипел Шахин.

— Должен? — проповедник возмутился с едва заметной долей театральности в голосе. Да так, будто бы работал на публику. — Я должен лишь Всевышнему, но точно не тебе, Шахин.

— Ты не понимаешь, — бывший Призрак мотнул головой. — Я искал этого мальчишку очень давно. Только по воле Аллаха он мог прийти в мои руки сам. Отдай мне его. И обещаю — все противоречия, что возникали между нами когда-либо, останутся в прошлом.

Муаллим-и-Дин сузил глаза.

— Твоя мелкая месть — ничто по сравнению с тем, какой идеологический удар мы можем нанести по советам в регионе, если все увидят, что целые отделения, целые взводы принимают ислам и переходят на сторону правого дела.

— Ты заигрался со своей идеологией, Муаллим! — совсем разозлился Шахин. — Мы не миссионеры! Мы солдаты! И задачи у нас другие!

— Наша главная задача, — спокойно начал проповедник, — дать тебе удовлетворить свою жажду мести?

— Один человек! Я прошу отдать мне лишь одного человека! — вскрикнул Шахин, а потом позорно пошатнулся на раненой ноге.

Он замычал от боли, машинально вцепившись в израненное бедро.

— Одного… Мне нужен лишь один, — сгорбившись от боли, заглянул он в глаза Муаллиму снизу вверх.

— У тебя был шанс, Шахин, — помолчав несколько секунд, сказал Муаллим. — Ты не смог убить этого шурави в горах. А значит, теперь он мой.

— Нет… — зашипел пакистанец от боли и злобы, — нет, Муаллим… Я не позволю тебе…

Он медленно, угрожающе, отрицательно замотал головой.

— Не позволю тебе распоряжаться моей местью… Я…

Я заметил, как Шахин потянулся к пистолету. Заметил это и Муаллим-и-Дин.

— Ты сделаешь большую ошибку, друг мой, — сказал проповедник помягчавшим голосом.

Шахин застыл. Рука его остановилась на кобуре.

— Давай поговорим об этом, Шахин, — проповедник вежливо улыбнулся. — Поговорим наедине. И я уверен, мы придём к согласию.

Муаллим-и-Дин бросил на меня взгляд.

— Я надеюсь, что этот шурави будет достаточно благоразумен, чтобы впустить Аллаха в свою душу. Но пока что я вижу лишь упрямство в его глазах.

Шахин с трудом выпрямился. Прихрамывая, потоптался на месте, устроил раненую ногу таким образом, чтобы она доставляла меньше боли.

— Мы договоримся, — кивнул ему проповедник. — Обязательно договоримся. Пойдём… Пойдём, мой друг…

Он аккуратно тронул Шахина за плечо, пригласил на выход.

— Пойдём и спокойно всё обсудим.

Вместе они неспеша пошли к выходу. По пути Муаллим-и-Дин бросил что-то своим людям на дари. Душманы последовали за пакистанцем и проповедником.

Когда они покинули пещеру, часовые закрыли вход большой решёткой, сделанной из трубок толстого жердняка, связанного крепкими верёвками.

Я повёл плечами. Потом поудобнее устроился у стены.

— С-сука… — выдохнул расслабившийся наконец Бычка.

Смыкало и вовсе завалился набок, устав от нервного напряжения.

— Сашка, ты знаешь этого бородатого упыря? — спросил Бычка.

— Нет, — покачал я головой. — Не знаю. Но то, что он знает меня — хорошо.

— Хех… — Бычка горько хмыкнул. — Чего ж хорошего? Он тебя хочет укокошить!

— Они хотят укокошить нас всех. Но то, что этот собирается отомстить именно мне — даёт нам немного времени.

— Времени? Да че мы можем сделать⁈ — удивился Смыкало.

— Тихо. Не мешай мне думать, — сказал я мрачно.

— А че тут можно придумать⁈ — выдохнул Бычка. — Нам дорога или в душманы, или в могилу!

— А если наши подоспеют? — спросил Смыкало.

— Если наши подоспеют — духи пленных первым делом укокошат, чтобы мы в строй не вернулись! — выдал ему Бычка.

— П-падла… — подал голос Смыкало. — Я, сука, лучше помру, чем буду под ихнюю дудку плясать…

— Из наших… — внезапно подал голос один из бойцов, сидевших у дальней стены, — из наших много кто так говорил, пока они до дела не дошли…

Я глянул на бойца. Это был тот самый, в чьих глазах я заметил тусклые угольки злости. Тот, что ещё не пал духом. Хотя и успел пережить многое. Остальные — молчали.

— Вы — пропавшее отделение пограничников, — догадался я.

Боец, чьё лицо скрывала от меня тень, кивнул.

— Остались только вы втроём?

Снова кивок.

Смыкало и Бычка затихли, слушая наш с солдатом разговор.

Я поджал губы. Потом сглотнул. И наконец спросил:

— Остальные погибли?

Боец покачал головой.

Тогда я вздохнул.

— Сколько из вас перешли к душманам? — спросил я прямо.