Пограничник. Том 11: В гнезде "Пересмешника"

Глава 14

Артемьев снял кепи. Смахнул пот с короткого ежика светлых волос.

Пейзаж, что открывался с края площадки, захватывал дух.

Снизу, под почти отвесной стеной скалы, развернулось широкое ущелье. Дно его тут и там бугрилось неровными, выеденными ветрами скалами. Еще его испещряли тонкие, словно едва заметные ниточки паутины, тропки. Такие, которые сложно было бы заметить не привыкшему к афганским широтам глазу. Дальний от нас край ущелья казался отсюда рваным и каким-то зубастым. Вершину его венчали острые зубцы скал и каменистые бугры горных холмов.

— Странно, Селихов, — начал Артемьев. Его короткую челку трепал высокогорный ветер. — Странно, что у тебя еще все зубы на месте, раз так с офицерами разговариваешь.

— Некоторые офицеры слишком часто говорят и делают много глупостей. Приходится одергивать.

Командир десантников хмыкнул. Потом достал пачку «Космоса» из нагрудного кармана. Вставил в губы сигарету и закурил.

— Смелый. Тут этого у тебя не отнять. Тут уважаю.

— Давайте к делу, товарищ лейтенант.

Артемьев затянулся. Выдохнул белесый дым, который почти сразу развеял ветер.

— Ну чего уж там. Давай.

— Предлагаю договориться, — начал я. — Вы высадились вон там, на юго-западном склоне. А значит, пробирались по туннелям с другой стороны. Причем добирались сюда примерно тридцать пять — сорок минут.

Артемьев усмехнулся. Глянул на часы.

— Значит, ты у нас еще и счетовод?

— Хотите обмениваться колкостями? — спросил я, и тон мой похолодел. — Можем, да. Но время уходит. И наше, и ваше.

Артемьев скривил губы. Потом сплюнул в пропасть и щелкнул бычком.

Судя по поведению и тону этого человека, оставалась в нем еще какая-то детскость. Иногда он напоминал мне задиру-хулигана, что только вчера плевался в девчонок бумажками из трубочки и разбивал из рогатки плафоны фонарных столбов. А сегодня надел погоны лейтенанта и повел бойцов в бой.

Эта незрелость почти полностью выветрилась из тела и внешнего вида молодого командира. Но, по всей видимости, все еще оставалась в душе.

— Ну лады. И чего ты предлагаешь?

— От пещеры, где нас держали, мы добрались сюда где-то за два часа. Притом с остановками и боем. Босые и уставшие. Если будем возвращаться обратным путем все вместе, по времени выйдет примерно около часа. Может, чуть больше. Вам же, если решите идти уже знакомым путем, нагруженными пленными, да еще и в горку, потребуется больше времени.

— Борт прибудет к вершине к четырем часам, — возразил Артемьев.

— Борт станет держаться где повыше в целях безопасности. Сейчас группа душманов тут разбита. Их главари погибли или в плену. Если недобитки и остались, они скорее всего поспешат отступить. Или спрячутся в пещерах.

— Ты хочешь, чтобы мы перенесли точку эвакуации?

Артемьев нахмурился. Свел светлые, почти невидимые брови к переносице.

— Сюда борт не подойдет. Ветер слишком сильный, — сказал я. — Но с той стороны склон более пологий. Там есть широкие площадки, где может зависнуть машина. Плюс, добираться туда будет быстрее и легче.

— А ты откуда знаешь, какой там склон? — спросил Артемьев несколько равнодушно.

— Я проводил там разведку.

Лейтенант поморщился.

— А не брешешь ли ты, чтобы спасти своего погранца, а? Может, заливаешь? Думаешь, что простачка нашел?

— Хорошо, — пожал я плечами. — Иди как шел. Потом сам будешь объяснять командованию, почему задержался и не помог раненому, который, скорее всего, погибнет, пока мы будем доставлять его к выходу своими силами.

Артемьев мрачно хмыкнул. И даже, о чудо, задумался. Хотя раньше лейтенант отвечал скоро, порывисто. Казалось, он совершенно не пропускал моих слов сквозь фильтр своего ума. Будто бы отвечал он всегда инстинктивно, не задумываясь над словами собеседника. По крайней мере так это было до настоящего момента.

До чего-то, наконец, дойдя, лейтенант обернулся. Оценил высоту, на которую придется подниматься на обратном пути. Потом вздохнул.

— Ну лады. А че будет, если обратно получится медленнее?

— Не получится, — убежденно сказал я.

— Кажется мне, — вздохнул Артемьев. — Что ты плетешь. Что все что угодно скажешь, чтобы своего спасти. Вот скажи, Селихов, так это или нет? Честно скажи. Без болтовни.

Я ухмыльнулся.

— А давай замажем.

Лейтенант приподнял брови от удивления. Впрочем, удивление это быстро сменилось на робкий огонек в глазах. Как я и предполагал, Артемьев оказался достаточно азартным человеком.

— На что замажем? — спросил он хитровато.

— Который час?

Артемьев посмотрел на свои «Командирские», которые носил по-солдатски, циферблатом внутрь.

— Без пятнадцати три.

— Спорим, что дойдем до выхода за час.

Артемьев хмыкнул.

— И на что спорить будем?

— Предлагай, товарищ лейтенант, — беззаботно пожал я плечами.

Командир десантников обернулся, чтобы посмотреть на остальных бойцов.

Пограничники собрались вокруг раненых и о чем-то напряженно разговаривали. Бычко время от времени с каким-то подозрением зыркал на нас с лейтенантом. Чесноков же попытался заговорить о чем-то с Белых. Попробовал растолкать находящегося в шоке пограничника.

Десантники притихли. По одному-по двое стояли они то там, то здесь, занимая позиции. Кто-то курил. Кто-то тихо разговаривал. Один боец грыз галету.

— Вот так? Без условий? — Артемьев прищурился. — Просто «предлагай» и все?

— Просто «предлагай».

— М-да… Значит… За своих ты горой…

Взгляд лейтенанта устремился куда-то вдаль. Внезапно Артемьев посерьезнел. На лице его, пусть и на миг, но все же отразилась какая-то странная грусть, которая казалась совершенно не свойственной его характеру. Во всяком случае командир десантников держался так, будто термин «унывать» к нему не применим по определению.

— Уважаю за это, — бросил он, немного помолчав. — Ну лады. Если я выиграю, если хоть на минуту опоздаем к вертолету, — дам тебе в морду при всем строе за твой острый язык. Понял?

— А если я выиграю? — хмыкнул я.

— Ну… Ну тогда… — лейтенант потянулся к брюкам, открыл клапан кармана, предназначенного для переноски ножа. — Ну тогда эта штука твоя.

Он извлек из ножен, что хранились в этом кармане, армейский нож.

Это оказался американский «Ка-Бар» с темным, длинным клинком и кольчатой рукоятью из хорошей спрессованной кожи.

— Трофейный, — похвастался Артемьев.

С этими словами лейтенант протянул мне нож рукоятью вперед. Я принял знакомый клинок. Нож был несколько потертый, «бывалый», но, судя по качеству исполнения и четко отштампованным клеймам на клинке, — подлинным. Не китайской подделкой, которые можно было встретить за кушаками некоторых, не очень состоятельных душманов.

— Настоящий, — заключил я.

— Ну, — Артемьев довольно покивал. — Слыхал, им америкосовские морпехи вооружаются. Еще со времен мировой войны. Я его с… А впрочем, не важно, как эта штука у меня оказалась. Короче, готов на него спорить.

— И не жалко? — Я хмыкнул, возвращая лейтенанту нож.

— А как же? Жалко. Да только знаешь что, Селихов? Чую, в этом нашем споре я никак не проиграю. А душу-то на тебе отведу…

Когда мы договорились, лейтенант энергично вернулся к своим и стал раздавать указания. Он распорядился связаться с бортом, обозначить, где их следует встретить. Командование подтвердило, что такой путь отхода возможен. Тогда, как мне показалось, Артемьев немного занервничал. Стал поглядывать на меня с укором и сомнением.

И все же, делать ему было нечего. Руки мы уже пожали.

Потому он приказал соорудить из плащ-палаток и каких-то палок носилки для Ткаченко.

Раненого понесли свежие бойцы-десантники.

После мы построились и, сохраняя боевой порядок, углубились в темноту пещеры.

Насколько я понял, в пещерную цепь вошли два отделения десантников — четырнадцать человек.

Головную группу повел сам Артемьев. Пограничники, раненые и пленные духи двигались в середине. Отделение, которым руководил мой брат Сашка, который уже дослужился до сержанта, прикрывало тылы.

Я, по большей части, двигался в середине, со своими. Время от времени уходил в голову, чтобы показать Артемьеву дальнейший путь.

Группа набралась большая. Под светом фонарей и гомоном людских голосов туннели будто бы преобразились. Если раньше они казались опасными, таинственными, то теперь виделись всем иначе — словно природная диковинка, которую пришли посетить, ни дать ни взять, «туристы».

Таким макаром мы миновали грот, где Суворов пытался прирезать Ткаченко, а потом добрались до пещеры-склада. Когда прошли и ее, Ткаченко вдруг поплохело. Я поспешил в голову группы, чтобы сказать Артемьеву, что нужно остановиться.

Лейтенант, нервно поглядывавший на свои часы под светом большого следового фонаря, был и не против. Как оказалось, шли мы с опережением.

Он быстро выставил головные и тыловые дозоры и приказал санинструктору посмотреть, что с раненым бойцом. Таким макаром группа остановилась на краткий перекур.

— Будешь? — спросил Сашка, когда приблизился ко мне с сигаретой в руках.

Он опустился рядом на корточки. Показал мне белую в темноте палочку сигареты. Я, присевший, где посуше, ухмыльнулся.

— Закурил, значит. А в школе был спортсмен-спортсменом.

Сашка улыбнулся.

— А ты в школе дымил, как паровоз, — сказал он с улыбкой и снова протянул мне сигарету.

— Нет. Спасибо. Я бросил.

Сашка вздохнул. Сунул курево в рот.

— А я вот, наоборот. Начал. И как тут не закурить? — усмехнулся Саша горько. — Но ты вот смог бросить. Ну это и понятно. Ты всегда покрепче меня был.

— Сержант, значит? — помолчав чуть-чуть, спросил я.

Саша вздохнул.

— Угу… Но и тут я сплоховал. Слыхал, ты уже старший. Я, вообще, много про тебя слыхал. Думал, — он смущенно улыбнулся, вынул из губ подкурённую сигарету, — думал, байки. Вроде как, какой-то шутник придумывал про тебя всякое. вроде, что ты в одиночку душманских командиров ловишь. Или что один на целую ихнюю свору ходишь. А потом оказалось — нет. Не шутки все это. Правда.

— Правда, — кивнул я. — Но радоваться тут нечему.

— А я радовался, — глянул на меня брат. — Радовался, что у меня такой брат. И соответствовать хотел. Потому, может быть, до сержанта так быстро и дослужился.

«Не важно все это, — подумалось тогда мне, — не важно. Главное — что живой».

Но, конечно же, своих мыслей я брату не высказал. Только глянул куда-то в черную глубь туннеля, что таилась перед нами.

— И теперь, слыхал, что в плен ты попал и организовал побег, — сказал Сашка. — Парни твои рассказали, пока мы шли.

Проговорив это, Саня улыбнулся.

— Так рассказываешь, будто рад, что я в душманском плену очутился, — пошутил я.

— Да не! Нет, конечно! — поспешил он оправдаться. — Не рад. Рад… Рад, что живой ты. Что все еще эту землю топчешь.

Я молча покивал.

— Знаешь, чудо, что мы увиделись, — сказал Саня, когда мы немного помолчали. — Что судьба нас тут свела. Мы ж не за вами летели. Рота, просто, удачно рядом оказалась. Ну и поручили нам, пока мы тут, выбить духов из каких-то пещер. И тут на тебе — ты здесь. Я…

Брат осекся, погрустнел, стряхивая накопившийся на сигарете пепел себе под берцы.

— Я уж бояться стал, что не увидимся больше. Ты ж совсем пропал.

— Такие были обстоятельства, — ответил я тихо.

Сашка шмыгнул носом. Поправил берет.

— Паш… — тихо начал он. — Я тебе тут кое-что сказать хотел… И… И спросить…

Он не договорил. Снова осекся, потому что над нами появился Артемьев.

Командир десантников сурово уставился на нас. Заговорил не сразу:

— Твой человек совсем плохой, — сказал он. — В сознании пока. Но может так случиться, что не дотянет.

— Тогда… — Я хлопнул себя по коленям и поднялся. — Тогда надо поторапливаться, товарищ лейтенант.

Дальше шли быстрее. Артемьев даже подгонял бойцов. Те, в свою очередь, пинали норовивших отстать пленных душманов.

— Иди давай. Шустрее!

Крупный, выше меня на голову десантник ткнул Шахина прикладом в плечо. Раненая нога главаря душманов подкосилась, и тот рухнул на сырой песок.

С матом, подгоняя пленного такой-то матерью, десантник принялся поднимать его на ноги, затормозив половину группы.

Я шел рядом и потому помог ему, чтобы мы поторопились.

И Шахин меня заметил.

Когда мы двинулись дальше, я постоянно чувствовал на себе взгляд этого человека. Мы шли рядом, и Шахин буквально не спускал с меня глаз, то и дело спотыкаясь на камнях и норовия упасть.

— Оттого, что ты на меня пялишься, — сказал я ему суховато, — меня удар не хватит. Не надейся.

Несмотря на внешнюю расслабленность, я был начеку. Понимал — с Шахином нужно держать ухо востро. Сейчас это был зверь. Загнанный в угол, раненый зверь, которому нечего терять.

— Ты и правда хороший солдат, Селихов, — проговорил Шахин, с трудом опираясь на ногу и стараясь сохранять общий темп. — Крепкий, как скала. Но и скалу можно обойти.

— Лучше помалкивай. Целее будешь, — сказал я. — Вон тот парень-десантник, что шагает за тобой, уже присматривается, куда бы тебя пнуть, чтоб ты заткнулся.

— Ты, наверное, очень собой гордишься, да? — не успокаивался Шахин. — Гордишься, что поймал Тарика Хана. Гордишься, что вырвался из клетки, куда мы тебя засадили, так?

— Да закрой же ты хайло. А то щас по шее дам, — угрюмо пробурчал здоровенный десантник, следующий за Шахиным.

Пакистанец сделал вид, что не услышал его.

— Но грядут большие перемены. Грядут большие дела, которые переиначат лицо войны. Ты считаешь, что ты победитель? Что ты доблестный солдат? Что твой брат — доблестный солдат? Н-е-е-т, — Шахин покачал головой. — Когда пропадет пересмешник, весь мир увидит истинное лицо советов… Агх…

Шахин запнулся, потому что десантник врезал ему прикладом по почкам. Пакистанец рухнул на колени, согнулся от боли.

— Поднимайся давай, падла болтливая, — бычьим голосом приказал десантник, а потом принялся поднимать Шахина.

Тот, постанывая, с трудом хватаясь за одежду бойца, встал. А потом вдруг вцепился связанными руками ему в ворот и изо всех сил врезал десантнику лбом в лицо.

Боец глухо застонал, отшатнулся, болтая головой. Он налетел спиной на Бычку, не удержал равновесия и рухнул на землю.

Прежде чем все это произошло, Шахин со страшным ревом бросился на меня, целя скрюченными, скованными руками прямо в горло.