Удовольствие, приди! Том 1

Глава 19

Пока Марбаэль в страхе пытался понять принцип работы новых способностей Василия, Азариель молниеносно приземлилась рядом, ее крылья сложились за спиной с тихим шелестом горящего шелка.

Меч из сгущенной тьмы уперся в горло испуганного князя, лезвие слегка зашипело, будто жаждало окончательно перерезать эту нить.

— Ты пал.

Голос ее звучал не как триумф, а как приговор, вынесенный после долгих тысячелетий ожидания.

Марбаэль закрыл глаза.

Его дыхание было тяжелым, прерывистым — не от боли, а от осознания. От того, что его бесконечность, его власть, его Упадок внезапно подходит к концу.

— Ты думаешь… это я так просто сдамся? Сдамся в аду, где пасть ниже невозможно?

Губы его искривились в подобии улыбки, но в ней не было ни насмешки, ни надежды. Только странная, почти человеческая воля к борьбе.

Василий склонился над ним.

Тень от его фигуры легла на лицо Марбаэля, и в ней мерцали отблески чего-то большего — не просто тьмы, а бездны, которая теперь смотрела на князя своими беззвучными глазами.

— За всех невиновных, преданных тобой и несправедливо заточенных...

Василий положил руку ему на лоб. Пальцы его засветились необыкновенным сиянием, будто подчиняя себе законы пространства.

— Это твоя расплата.

Свет вспыхнул.

Марбаэль вскрикнул — не от боли, а от изменения. Его тело начало рассыпаться, не в пепел, не в прах, а в миллионы мерцающих частиц, каждая из которых светилась, как крошечная звезда.

Князя ждала не смерть.

А нечто иное.

Марбаэль не исчезал. Он трансформировался. Его сущность, его дух, сама его природа — все это теперь перетекало в иную форму, в состояние, которое даже он, древний и всезнающий, не мог осознать.

В то, что ему еще предстоит понять. Понять, что теперь бесчисленное множество фрагментов его сознания обречено угаснуть в муках.

Азариель и Василий смотрели, как последние частицы Марбаэля растворяются в воздухе, оставляя после себя лишь тихий звон, будто далекий колокол, отмеряющий конец одной эпохи…

И начало чего-то нового.

Воздух задрожал, будто натянутая струна, когда Василий медленно разжал ладонь. Над ней вспыхнули три символа, вращающихся в странном танце:

Песочные часы, чьи пересыпающиеся зерна то ускоряются, то застывают — искажение самого потока времени, не подчиняющееся ничьей воле, кроме его собственной.

Сломанные цепи, звенья которых рассыпаются в прах прежде, чем успевают упасть — преодоление любых ограничений, будь то законы физики или божественные запреты.

Пустой трон, от которого расходятся трещины по самой реальности — потенциал, превосходящий саму концепцию власти, делающий бессмысленными любые иерархии.

Азариель заметила, как его аура пульсирует странным, непостижимым ритмом — не адским мерцанием и не ангельским сиянием, а чем-то принципиально иным, будто сама пустота между мирами обрела голос.

— Ты не просто научился нарушать законы… — зашептала она, и в ее обычно ледяных глазах мелькнула тень трепета. Внезапное осознание ударило ее, как молния: он не бунтует против системы. Он перерос ее.

Василий сжал кулак — символы взорвались золотым светом, оставляя после себя лишь дрожащие в воздухе силуэты рун:

— Я нашел третий путь. Не Закон, не Хаос. Не Падение и не Вознесение.

Он сделал шаг вперед — и пространство среагировало, не разорвавшись в муках, а гармонично подстроившись под его волю, как преданный слуга. Камни под ногами сами образовали дорогу, время замедлилось ровно настолько, чтобы хватило слегка подчеркнуть его новое величие.

— Когда десять тысяч раз проживаешь каждую ошибку… Десять тысяч раз чувствуешь каждую рану… — Его серые глаза вспыхнули тысячами прожитых жизней, похожих на звезды, что светится в глубинах космоса. — Перестаешь видеть границы между "возможно" и "невозможно".

В этот момент Борис, наблюдавший издалека, внезапно выгнул спину. Его шерсть встала дыбом, когти непроизвольно впились в землю — он почувствовал то, что остальные пока не видят: Василий — живой парадокс.

Его и без того сильная душа преобразилась, став:

Якорем в потоке времени — там, где другие плывут по течению, он стоит посреди реки, и сама реальность обволакивает его.

Ключом к любым замкам реальности — не взламывающим, а подходящим, будто все запреты создавались именно под него.

Пустотой, вмещающей бесконечность — в нем есть глубина, куда можно сбросить целые миры, и они не оставят и ряби.

Борис понимал, что самое страшное — Василий еще не раскрыл и половины того, что освоил за эти века… Потому что настоящая сила не в демонстрации, а в осознании, что демонстрировать уже нечего.

И где-то в глубине глаз Василия присутствовала тень — не угроза, не предупреждение, а приглашение… для тех, кто осмелится шагнуть за пределы.

За каждым ярким триумфом, за каждой оглушительной победой, несущими перемены, скрывается картина мира, принимающего новый порядок.

Закон греха Упадка был полностью уничтожен, тюрьмы Марбаэля больше не существовало.

Покой на первом круге обернулся хаосом. Остатки ледяных стен дворца князя, некогда сверкавшие холодным величием, теперь оползали кровавыми потеками, словно сам ад истекал ранами. По их поверхности ползли черные жилы, пульсирующие, как вены на шее повешенного, а из трещин сочился густой, липкий мрак, в котором копошились тени забытых грехов. Осколки черного мрамора плавали в лужах расплавленного золота, превращая пол в зловещее зеркало, отражающее рушащиеся своды. Гигантские трещины расходились по полу, зияя, как рваные раны, обнажая пустоту между мирами — там, в глубине, мерцали отнятые Марбаэлем жизни, даже освобожденные — холодные и равнодушные.

Черти и уцелевшие демоны из окрестностей дворца разбегались в панике, их вопли сливались в единый гул, похожий на вой ветра в трубах обреченного города.

Демоны-искусители — те, что еще вчера дрожали при одном имени Марбаэля, — теперь метались меж руин, сбивая друг друга с ног в слепой ярости.

Младшие бесы, покрытые шелушащейся кожей и вечно голодные, ныряли в трещины, предпочитая неизвестность гневу поверженного владыки. Их когтистые лапы скребли по краям разломов, оставляя кровавые следы, прежде чем они исчезали в бездне, унося с собой лишь визг и запах гнилого мяса. Некоторые, самые отчаянные, набрасывались на раненых сородичей — не из злобы, а просто потому, что голод оказывался сильнее страха.

Демоны-чиновники, еще минуту назад важные и надменные, рвали на себе одежды, их пергаменты с долговыми расписками вспыхивали в воздухе синим адским пламенем. Чернила, которыми были записаны долги, теперь текли по их пальцам, оставляя ожоги, а печати лопались, выпуская на свободу запертые в них стоны.

Даже тени — те, что всегда были лишь безмолвными слугами, — отползали в углы, сжимаясь от страха. Они теряли форму, расплываясь в черные лужи, будто пытаясь стать незаметными, раствориться в этом хаосе. Но хаос не отпускал даже их – из трещин в полу вырывались багровые щупальца и хватали беглецов, втягивая обратно в кипящую бездну.

Первый Круг Ада, веками пребывавший в идеальном порядке Упадка, теперь погружался в хаос.

Башни из греховных душ, аккуратно сложенные, как кирпичи в стене проклятого собора, рассыпались, освобожденные духи метались между мирами, их лица, искаженные то ли ужасом, то ли надеждой, мелькали в разломах реальности.

Законы, высеченные в вечности на плитах из окаменевшего страдания, трескались и исчезали, словно их пожирала невидимая чума. Буквы расползались, как тающие черви, а каменные скрижали падали, разбиваясь о землю с гулом похоронного колокола.

Воздух гудел от невыплаченных долгов, неисполненных клятв и проклятий, наконец вырвавшихся на свободу. Их голоса сливались в один протяжный стон — звук лопнувшей петли, в которой веками держали этот мир.

И тогда — вновь раздался его голос.

Он прозвучал не как крик, а как треск ломающихся костей мироздания. Голос, вырвавшийся из самой глубины падшего величия, из той тьмы, где даже эхо боится повторяться.

Марбаэль поднялся из руин.

Его тело было изуродовано, но не сломлено. Плоть, разорванная ударом на множество частиц, затягивалась черными прожилками, словно трещины на старом пергаменте, скрепляемом демонической волей. Клочья мантии, некогда тяжелые от вышитых проклятий, теперь развевались вокруг него, как крылья мертвой птицы — обугленные, рваные, но все еще способные заслонить свет. Волосы из золотых цепей, теперь сплетенные из оков грешников, звенели, формируя новую корону — не символ власти, а оружие, каждый звон которого отзывался болью в костях наблюдателей.

— Я! ВЛАСТИТЕЛЬ ПЕРВОГО КРУГА АДА! — его крик разорвал реальность, заставив руины содрогнуться. Каменные глыбы, зависшие в воздухе, рассыпались в пыль, а трещины в полу разверзлись шире, обнажая пульсирующую бездну. — И Я НЕ ПОЗВОЛЮ ЖАЛКОМУ ЧЕЛОВЕКУ С БЫВШЕЙ СЛУГОЙ ОТНЯТЬ МОЮ ВЛАСТЬ!

Он вскинул руки, и тьма сгустилась вокруг него — не просто отсутствие света, а живая, дышащая материя, впитывающая в себя все надежды.

— Высшая демоническая магия Властителя Первого Круга.

Все долги — будут выплачены.

Все души — возвращены.

Все клятвы — исполнены.

Со всех уголков Первого Круга потянулись души должников — грешники, демоны, даже падшие ангелы, когда-то заложившие свои души. Они вопили, цеплялись за реальность, но неумолимая сила втягивала их в черный вихрь, крутящийся вокруг Марбаэля.

Там был и Купец, продавший душу за богатство — его тучные пальцы, привыкшие пересчитывать монеты, судорожно сжимали воздух, но тьма обвила его, как удав, и он растворился в ней, оставив после себя лишь мгновенный и отчаянный крик.

И воин, променявший честь на победу — его доспехи, покрытые ржавыми зазубринами, треснули, а тело разорвалось на части, как магический свиток, разрываемый невидимыми руками мага. Его последний крик был не страхом, а яростью — но и она не спасла его.

И поэт, отдавший вдохновение за славу — его губы, когда-то шептавшие строки, теперь исказились в беззвучном рыдании. Чернила, которыми он подписал договор, вытекли из его глаз, прежде чем он исчез, как последний стих, стертый с памяти мира.

И демоны-должники, что когда-то пресмыкались перед Марбаэлем в надежде на отсрочку, теперь метались в панике, словно крысы в тонущем корабле.

Один, с кожей, покрытой трещинами, как высохшая глина, рвал на себе когтистыми пальцами собственное тело, будто пытаясь вырвать из груди долговую печать — но она уже пожирала его изнутри, превращая в черный пепел, развеиваемый адским ветром.

Другой, с рогами, обвитыми цепями, бился в конвульсиях, его зрачки сузились в тонкие щели от ужаса. Его плоть начала рассыпаться, как гнилое дерево, и через мгновение от него осталась лишь кучка костей, обугленных по краям.

А души…

Те, что веками тлели в его услужении, заложенные, проданные, обманутые — они вспыхнули, как факелы, и устремились ввысь, прорезая кроваво-багровое небо. Их вопли смешались в один протяжный стон — то ли освобождение, то ли проклятие.

Каждая душа усиливала Марбаэля. Его раны затягивались, покрываясь новой кожей — темной, где-то обугленной. Сила росла, наполняя его до краев, а глаза стали абсолютно черными — без света, без надежды, без жалости.

Только власть.

Только месть.

Только Упадок, который вновь поднимался, чтобы снова править.

— Ты думал, что жалкие десять тысяч лет сделают тебя равным мне?!

Голос Марбаэля гремел, как грохот обрушивающихся миров, сотканный из стонов тысяч проклятых душ. Каждое слово прожигало воздух, оставляя после себя дымящиеся руны древних клятв.

— Я — ЗАКОН.

Пол под его ногами покрылся ледяными узорами, сковывающими саму реальность.

— Я — ДОЛГ.

Цепи из черного металла вырвались из пустоты, звон их звеньев звучал как счет погибших надежд.

— Я — ВЕЧНОСТЬ УПАДКА.

Тьма за его спиной сгустилась в гигантскую тень с десятками пустых глазниц — взгляд каждой впивался в душу, напоминая о всех невыполненных обещаниях.

Василий и Азариель стояли рядом, их силуэты четко вырисовывались на фоне бушующего хаоса. Она — с мечом из сгущенной тьмы, дрожащим в новом предвкушении последнего удара. Он — с руками, сжатыми в кулаки, в которых пульсировало сияние, подчиняющееся только его воле.

— Нет, — тихо сказал Василий.

И это тихое слово перекрыло грохот рушащегося ада.

— Ты просто так и не понял.

Он поднял руку — и все остановилось.

Долги, тянущиеся к Марбаэлю черными нитями, замерли в воздухе.

Души, вырывающиеся с криками из бездны, застыли как в толще янтаря.

Сам Марбаэль, с лицом, искаженным яростью, оказался скован невидимыми путами — даже тень за его спиной перестала шевелиться.

На мгновение.

Но этого хватило.

Потому что Василий — больше не играл по правилам.

— Мне не нужно быть равным тебе.

Его глаза вспыхнули — не тем холодным мерцанием, что было раньше, а живым, яростным, не знающим границ светом.

— Я — свобода.

И это было страшнее любой силы в аду.

Страшнее законов.

Страшнее вечности.

Страшнее самого падения.

Потому что свобода не подчиняется.

Она — разрушает.

Василий не дал ему закончить.

Его кулак, окутанный сиянием, врезался в челюсть Марбаэля с такой силой, что воздух взорвался ударной волной. Князь Первого Круга не успел даже вскрикнуть — его тело, только что наполненное украденными душами, рухнуло вниз, пробив пол, разрушив остатки руин дворца и врезавшись в самую глубь ада, как молот, вбивающий гвоздь в гроб.

Земля содрогнулась.

Трещины разошлись по всему Первому Кругу, огненная магма прорвалась сквозь ледяные плиты, а небо — то самое, что веками было затянуто серой пеленой Упадка — впервые за долгие тысячелетия дрогнуло, обнажив кровавые звезды.

Василий спустился в кратер, его тело — мускулистое, покрытое шрамами, блестящее от пота и крови — дышало тяжело, но не от усталости, а от ярости, что наконец вырвалась наружу.

Марбаэль лежал в пыли.

Его безупречные черты были искажены, золотые цепи в волосах — разорваны, а одежды, некогда сиявшие холодным величием, теперь обуглились.

Но самое страшное — его глаза.

В них не было страха.

Только холодное осознание.

Что он проиграл.

Василий наклонился над ним.

— Ты собираешь долги… — его голос звучал хрипло, но каждое слово било сильнее любого удара. — …в то время как свой еще не отдал.

Удар.

Челюсть Марбаэля хрустнула, кровь брызнула на ледяные осколки.

— Ты отнял у Азариель три тысячи лет. Потом обрек на десять.

Удар.

Ребра сломались, князь ада ахнул, но не закричал.

— Отнял ее силы.

Удар.

Грудь вмялась, кожа почернела, но демон все еще дышал.

— Отнял у нее надежду.

Последний удар.

Но не в тело.

В камень рядом с головой Марбаэля, разбивая последний оплот его власти.

Василий остановился.

Тишина.

Только треск огня, далекие крики демонов и…

Тихие шаги.

Люцилла стояла на краю кратера, ее глаза — обычно такие холодные — были полны слез.

Она смотрела на сцену, что будто сошла со страниц ее романов — где герой, наконец, добивается справедливости.

Но это была не книга.

Это было реально.

Василий выпрямился, провел рукой по лицу, смахивая пот и кровь, и обернулся к Азариель, которая стояла чуть поодаль, ее меч все еще горел черным пламенем.

— Ты… — он вздохнул, внезапно смутившись. — Блин, из-за тебя мне впервые пришлось выбивать из кого-то долги.

Он провел руками по лицу, словно не веря своим собственным словам, а потом рассмеялся — резко, грубо, по-человечески.

Азариель не ответила.

Она просто подошла, взяла его за руку и крепко сжала.

Этого было достаточно.

Долг ей был выплачен.