Удовольствие, приди! Том 1

Глава 18

Пространство треснуло с оглушительным звоном разбитого стекла — звук, от которого содрогнулись даже незыблемые законы мироздания. Набирающий силу закон греха Марбаэля заколебался, как вода в упавшей, но не опрокинутой чаше. И в дрожащих волнах проступили руны времени — древние, забытые, запретные. Они горели кровавым золотом, словно раскалённые крошечные звезды, втоптанные в саму плоть реальности, сплетаясь в узор, от которого трескался камень под ногами и крошились воспоминания. Каждая линия знаков заставляла ткань мироздания дрожать, как паутину, задетую взмахом крыла неведомой твари.

Василий и Азариель, ранее исчезнув на мгновение, материализовались перед Марбаэлем вновь.

Но это были уже не те, кого поглотил золотой ливень.

Василий — его глаза в человеческом обличье, прежде обычные, серые, словно пепел после пожара, теперь мерцали отблеском тысячелетней тоски. В их глубине плавали тени эпох, которых не помнил ни один живой. На запястье, там, где когда-то был простой ремешок, красовались золотые часы, циферблат которых покрывали трещины. Стрелки шли вспять, скрипели, будто сопротивляясь, но неумолимо отсчитывали секунды в никуда. Его пальцы, когда-то крепкие и уверенные, теперь казались закостеневшими, а в каждом движении читалась усталость, которой хватило бы на десять жизней.

Азариель — её доспехи, некогда отполированные до зеркального блеска, покрылись следами вечности, похожими на морозные узоры на стекле. Каждая пластина дышала памятью, каждый зазубренный край хранил следы битв, которые застали всего две души. В глазах, таких холодных, как ледяные озёра между мирами, теперь плясали отражения бесконечных временных петель — вспышки городов, рушащихся в пламени, лица, истаивающие в дыму, и чьи-то последние слова, застрявшие в горле навеки.

Вечность, застывшая в моменте

Они падали, разрывая слои пространства, вместе с множеством греховных душ. Каждая монета в этом золотом потоке была чьей-то болью, чьим-то пороком, чьим-то падением, чьим-то не выплаченным долгом. Они впивались в кожу, оставляя следы, которые не заживали, проникали в мысли, как черви, выгрызая куски из того, что когда-то называлось "личностью". Каждое касание — новое страдание, новый голос в хоре проклятых, новый виток в спирали отчаяния.

Их ждали десять тысяч лет.

Десять тысяч грехов.

Десять тысяч раз предстояло умереть и воскреснуть.

Тьма, сотканная из воспоминаний, сгущалась, как смола, обволакивая их со всех сторон. Вязкая, тяжёлая, она давила на рёбра, заставляя каждый вдох отдаваться болью. В этом бесконечном падении не было ни верха, ни низа — только не иссякающий поток золотых монет, звенящих, как проклятые колокола, и шепчущих про чужие грехи прямо в душу.

...

Ощущение вечного падения исчезло. Новый мир пустоты, двух душ и бесчисленного потока фрагментов воспоминаний стабилизировался, обернувшись бескрайней темной пустотой, что разрезали картины прошлого грешников.

Тогда Азариель сжалась посреди их нового мира. "Тюрьмы", за границами которой их "сознания" проживали чужие жизни, совершали чужие грехи и испытывали чужие страдания.

Голова Азариель была низко опущена, и только дрожь в плечах выдавала, что она ещё не превратилась в статую отчаяния.

— Зачем? — её голос был хриплым, словно слезы вот-вот хлынут из глаз. — Зачем ты подставился?

Василий, лицо которого уже носило следы бесчисленных мучений — глубокие тени под глазами, морщины, выгравированные временем, которого не должно было быть, — улыбнулся. Не той прежней, лёгкой ухмылкой, а чем-то усталым, почти невесомым, но настоящим.

— Я видел твой взгляд тогда.

— Что?

Она подняла глаза — и в них, среди хаоса плывущих воспоминаний грешников, мелькнуло что-то живое. Что-то человеческое.

— Ты смотрела на него не со страхом. Не с ненавистью. — Он протянул руку, игнорируя, как чужие воспоминания жгут его ладонь, и коснулся её щеки. Кожа под его пальцами была холодной, как мрамор надгробия. — С печалью. Как будто… он единственный, кто оставался в твоем мире... Мире, что сам и разрушил.

Азариель замерла.

Даже шепот греховных душ стих, будто затаив дыхание.

— Ты слишком долго была одна, — продолжил Василий, и его голос, тихий, но твёрдый, отгонял тьму отчаяния. — Слишком долго несла эту тяжесть. И если тебе суждено провести здесь десятки тысяч лет…

Он обнял её, прижал к груди, не обращая внимания на то, как воспоминания грешников прожигают плоть, оставляя кровавые ожоги.

— …то я проведу их с тобой. Развеивая твоё отчаяние. Твою скуку. Твою боль. Ведь я знаю, какого это.

И тогда Азариель заплакала. Слёзы, чистые, вопреки всему, покатились по её лицу.

Настоящие.

Их губы встретились в поцелуе, который сжег последние остатки сомнений. Азариель вцепилась пальцами в плечи Василия, будто боялась, что он исчезнет, как мираж в этом долгом аду. Ее крылья наполнились маной, что обволокла их темной вуалью, защищая от влияния воспоминаний, создавая интимный кокон, где время, казалось, остановилось.

— Я не помню, когда в последний раз… — ее голос сорвался, когда его ладонь скользнула по ее спине, ощущая шрамы — следы цепей, пыток, предательства.

Василий не ответил. Вместо этого его пальцы медленно коснулись основания ее рогов — места, священного и запретного, куда не смел дотронуться ни один демон за всю ее долгую жизнь.

Азариель вздрогнула.

Ее дыхание перехватило, тело напряглось, а затем — расслабилось, как будто какая-то древняя скованность, гнет одиночества, наконец отпустила ее.

— Ты… — она прошептала, но Василий уже притянул ее ближе, его губы скользнули по ее шее, ощущая пульсацию крови под тонкой кожей.

Она откинула голову, позволяя ему исследовать каждую линию своего тела, каждую забытую чувствительную точку.

Ее ногти впились в его плечи, но не от боли — от потребности ощутить, что это реально.

— Я не хочу ждать, — прошептала она, голос низкий, хриплый, лишенный прежней холодности. — Не хочу вспоминать прошлое… Только сейчас. Хочу чувствовать только нас.

Василий ответил действием — его руки обхватили ее бедра, поднимая, прижимая к себе, а ее ноги обвились вокруг его талии с естественностью, словно они всегда знали друг друга.

Их безбрежный пустой мир обернулся чьим-то воспоминанием. В нем они опустились на остатки давно забытого разрушенного трона — ирония, которая заставила Азариель тихо рассмеяться.

— Какой подходящий момент, — прошептала она, проводя ногтями по его груди, оставляя следы, которые он ощущал даже сквозь одежду.

Его губы нашли ее вновь, а руки бережно сняли остатки ее доспехов, обнажая кожу, бледную, как лунный свет, но горячую, как адское пламя.

Она ответила тем же — ее руки разорвали его рубаху, обнажая шрамы, оставленные течением греховных воспоминаний и тех, что уже успели появиться после первых лет страданий.

Они не говорили.

Не нужно было.

Каждое прикосновение, каждый вздох, каждый стон — все это было языком, на котором они понимали друг друга без слов.

Азариель закинула голову, когда его пальцы прошли ниже, исследуя, пробуждая, заставляя ее сжимать его плечи так, что кровь проступила под ногтями.

— Василий… — его имя на ее устах звучало как молитва, как заклинание, как единственная правда в этом мире лжи.

Он не заставил ее ждать.

Их тела слились — медленно, яростно, отчаянно — словно пытаясь наверстать все те тысячелетия, что они готовились провести в одиночестве.

Азариель вскрикнула, ее крылья расправились, тени сгустились вокруг них, а Василий прижал ее к себе, глубоко, без остатка, заставляя забыть о боли, о прошлом, о всем, кроме этого мгновения.

Они двигались в ритме, который знали лишь они, стирая границы между телами и душами, между болью и наслаждением, между адом и чем-то большим.

Азариель закусила губу, когда волна наслаждения накрыла ее, смывая последние остатки одиночества, а Василий последовал за ней, его тело напряглось, перед тем как погрузиться в блаженство.

Они остались лежать, сплетенные в объятиях, ее крылья укрывали их, а его руки держали ее так крепко, словно боялись, что она исчезнет.

— Теперь ты не одна, — наконец прошептал он, его губы коснулись ее лба.

Азариель не ответила.

Но в ее глазах, всегда таких холодных, теперь горел огонь, который уже никто не сможет погасить.

Они лежали, все ещё сплетенные в объятиях, в созданном крыльями Азариель коконе из теней. Где-то за его пределами звенели падающие золотые монеты, но здесь, в этом маленьком убежище, царила тишина. Тишина покоя, любви, и умиротворения.

Азариель провела пальцами по груди Василия, ощущая шрамы — и свои, и его.

— Ты почувствовал это? — ее голос был тихим, задумчивым.

— Что именно?

— Перед атакой… Она приподнялась, опираясь на локоть. Твоя душа — она все еще хранит отголоски Законов. Когда ты бросился между нами, что-то… исказилось.

Василий нахмурился, пытаясь вспомнить тот момент. Золото. Боль. Крик. И… что-то еще.

— Мы не просто исчезли, — продолжила Азариель. — Скорее всего, мы были вырваны из потока времени. Отделены от Ада. От всего.

Она села, ее крылья медленно расправились.

— Когда пройдут эти десять тысяч воспоминаний… мы вернемся ровно в тот момент, откуда нас стерли. Смесь законов и колебания маны должны это позволить.

Василий молчал, пытаясь осознать смысл ее слов.

"Никто даже не заметит их отсутствия."

Азариель повернулась к нему, ее глаза горели новой решимостью.

— Теперь у нас есть время.

— Для чего?

— Для всего.

Она встала, ее силуэт вырисовывался на фоне бесконечного золотого ливня за стенами их кокона.

— Десять тысяч лет страданий от грехов этих душ. — Она сжала кулаки. — Мы пройдем через это. Даже если время теперь измеряется количеством испытанной боли.

— Десять тысяч лет… любви. — Ее голос дрогнул, но лишь на мгновение. — Чтобы наверстать то, что я упустила.

— И десять тысяч лет тренировок. — Она посмотрела на него. — Ты должен стать сильнее. Чтобы твоя необычная душа окрепла, и ты научился сражаться.

Василий медленно поднялся, его тело еще ныло от недавней страсти, но в глазах уже читалась готовность.

— Ты так говоришь, будто это легко.

— Нет. Она шагнула к нему, прижала ладонь к его груди. Но теперь мы есть друг у друга. И это меняет все.

Где-то вдалеке, за пределами их убежища, золотые монеты продолжали падать, каждая — новый грех, новая боль, новое испытание.

Но теперь они знали — это не конец.

Это только начало.

...

Пространство треснуло.

Снова, как разбитое зеркало, сквозь которое хлынул свет иного мира, реальность разорвалась с хрустальным звоном, рассыпаясь на тысячи осколков. Каждый из них отражал искаженные лики прошлого, будущего, того, что могло бы быть — и того, что уже никогда не случится. И из этой раны в самой ткани бытия вышли две фигуры — Азариель и Василий.

Они вместе прошли через боль и страдания, не поддавшись Упадку и став намного сильнее.

Азариель парила в воздухе, ее крылья, некогда сломанные, теперь горели черным пламенем — живым, пульсирующим, как сердце ночи. Каждое перо источало дым, стекающий вниз тяжелыми клубами, оседая на землю пеплом былых грехов. В руках она сжимала меч из сгустившейся тьмы — оружие, выкованное не в кузнице, а в самой глубине ее ярости, за десять тысяч лет немого отчаяния. Лезвие, чернее самой бездны, поглощало свет, оставляя после себя лишь дрожащий след, будто пространство боялось его касаться.

Василий стоял позади, его тень растянулась по земле, неестественно длинная, будто пытаясь сбежать от него самого. Глаза светились странным золотистым мерцанием — не теплым, как солнце, а холодным, как отблеск на лезвии ножа. Вокруг его тела вихрилась энергия, искривляющая само пространство, заставляя воздух дрожать, как над раскаленными камнями. Каждый его вдох был медленным, размеренным — дыхание того, кто уже не боится ничего.

Марбаэль, готовившийся добить оставшихся адвокатов, замер. Его рука, занесенная для удара, дрогнула. В глазах, всегда таких уверенных, впервые мелькнуло нечто, похожее на страх.

— Невозможно… — прошептал он, и его голос, обычно звучный и полный презрения, теперь звучал хрипло, почти сдавленно.

Азариель улыбнулась.

Это не была улыбка триумфа. Не была она и улыбкой милосердия.

Это была улыбка правосудия.

— Возможно.

И она ринулась в атаку.

Ее первый удар рассек воздух с звуком, будто сама тьма завыла от ярости. Марбаэль едва успел отпрыгнуть, но лезвие все же задело его плащ, превратив ткань в прах. Он отступил, лицо исказилось в гримасе — не боли, но осознания.

Они вернулись.

И они пришли за ним.

Ее меч вновь рассек воздух с гулом разрываемой реальности — звуком, напоминающим треск ледника, ломающегося под тяжестью веков. Лезвие оставляло за собой черный шлейф, будто разрезая саму ткань мироздания, обнажая на мгновение пульсирующую пустоту между мирами.

Марбаэль едва успел поднять руку — щит из ледяных душ материализовался перед ним, сложенный из тысячи застывших в вечном крике лиц. Их рты раскрывались в беззвучном вопле, глаза расширялись от ужаса, образуя призрачную стену защиты…

Но он не выдержал.

Лезвие прошло сквозь защиту, как горячий нож сквозь воск, вонзилось в грудь князя Первого Круга — и с силой отбросило его прочь. Удар был настолько силен, что пространство вокруг точки попадания на мгновение искривилось, создав гравитационную воронку, втянувшую в себя обломки разрушенной темницы Упадка.

Марбаэль вылетел за пределы разрушенной темницы, его тело пробивало стену за стеной, оставляя за собой след из раскаленного камня и расплавленного металла. Каждое столкновение рождало ударную волну, сметающую все на своем пути, пока он не врезался в руины своего замка, превратив их в пылающий кратер. Земля вокруг мгновенно остекленела от жара удара.

Взрыв.

Кратер разверзся, выпуская горы первородного льда, и из его эпицентра поднялся Марбаэль. Его одежды горели синим адским пламенем, обнажая кожу, покрытую трещинами, сквозь которые сочился жидкий кровавый свет. Лицо, всегда сохранявшее холодное величие, теперь исказила первобытная ярость.

— Ты…

Он вскинул руки, готовясь к ответному удару, и мана сгустилась вокруг него, образуя вихрь из льда и костяных шипов.

Но тут —

Василий появился у него за спиной без звука, без предупреждения, будто всегда там находился.

— Привет, князёк.

Его кулак, окутанный золотистой энергией, вспыхнул, как миниатюрное солнце, и врезался Марбаэлю в спину с такой силой, что ледяные пластины доспеха рассыпались в пыль еще до контакта. Князь тьмы снова полетел — на этот раз прямо в остатки своего трона, которые рассыпались в труху от удара, оставив после себя лишь тлеющий ореол.

Василий завис в воздухе, руки скрещены на груди, глаза холодны, как глубины космоса. Энергия вокруг него пульсировала, создавая искажающие реальность волны.

— Ну как тебе моя новая способность? — он усмехнулся, и в этой улыбке не было ни капли прежнего легкомыслия. — «Не падший, не вознесённый».

Марбаэль, выбираясь из обломков, поднял на него взгляд. Его глаза, обычно сияющие холодным интеллектом, теперь отражали нечто новое — растерянность.

— Что… это…

— Энергия души, — Василий развел руки, и пространство вокруг него дрогнуло, как поверхность воды под порывом ветра. — Я научился нарушать ваши законы.

Он щелкнул пальцами — и раны на его теле исчезли, словно их и не было, оставив после себя лишь золотистый след, медленно тающий в воздухе. Стрелки часов на его запястье с невероятной скоростью побежали вспять.

— Откат.

Еще шаг — и он оказался прямо перед Марбаэлем, хотя тот даже не успел сдвинуться с места. Пространство сжалось, подчиняясь его воле, создавая эффект телепортации.

— Пространство.

Марбаэль впервые за всю свою бесконечную жизнь почувствовал…

Страх.

Настоящий, животный, сжимающий горло страх. Его пальцы, обычно такие уверенные, слегка дрожали. Губы приоткрылись, но слова застряли в горле. Даже его тень, всегда такая послушная, отпрянула от него, будто пытаясь скрыться.