Ткач Кошмаров. Книга 6

Глава 13

Спустя несколько дней океан вокруг Кагуручири преобразился до неузнаваемости. Из спокойной, сияющей бирюзовой глади он превратился в угрюмый, насыщенный металлом и сталью лес мачт, радиобашен, орудийных стволов и сложных антенных решеток. К острову, точно в соответствии с новым, чудовищным протоколом, стянулись объединенные эскадры всех основных воюющих держав.

Каждая страна направила ровно по три боевых судна, как и было оговорено. Я наблюдал с высокого скалистого берега, как они выстраиваются в безупречные боевые порядки, их корпуса отливали сталью под палящим солнцем.

Каждый такой корабль был настоящей плавучей цитаделью, его экипаж состоял из трехсот опытных мастеров Потока уровня Бури или Ока Бури и тридцати ветеранов, достигших Сдвига Тверди.

Их объединенные, не скрываемые теперь ауры создавали над океаном ощутимое, давящее на психику энергетическое поле, словно над водой нависла гроза, сотканная из чистой, нестабильной мощи.

Яркая Звезда и Холодная Звезда, как главные противоборствующие силы, выставили по десять таких кораблей каждая.

Но главным, центральным элементом этой жуткой, выстроенной по линейке мозаики были, конечно, корабли-носители. По одному кораблю от каждой страны (от Яркой и Холодной Звезд — по три корабля).

На каждом из них, в специальных шахтах, находилось по три нулевые бомбы. Они стояли на якоре, окруженные плотным кольцом своих боевых эскадр, словно короли в окружении верной, готовой умереть свиты.

На их палубы уже высаживались инспекционные группы, сформированные из представителей противоположной стороны. Их лица были застывшими каменными масками, движения — выверенными, лишенными суеты. Они становились и заложниками этой системы, и ее главными стражами одновременно.

В самом сердце лагеря на острове, в специально построенном в авральном режиме укрепленном бункере, беспрерывно работал Координационный центр. Из его узких, бронированных окон открывался вид и на океан с его стальным лесом, и на часть зала переговоров.

Отсюда каждый час будут раздаваться сверки со всеми носителями и их инспекционными группами.

Изменилась до неузнаваемости и сама атмосфера в зале переговоров. Бесследно исчезли громкие, истеричные крики, язвительные реплики, бесплодные, кружащие на месте споры.

Теперь, когда за каждым окном, в зоне прямой видимости, висела зловещая тень объединенных флотов, а под ногами, образно говоря, лежала взведенная бомба, способная в мгновение ока стереть их всех в пепел, каждое произнесенное слово стало тяжелым, как свинец, и острым, как отточенный клинок.

Каждое предложение, каждое возражение выверялось, взвешивалось на невидимых весах и обдумывалось со всей тщательностью, будто от него зависела жизнь не только говорящего, но и всего мира. Делегаты говорили медленно, с длинными, тягучими паузами, их глаза бегали по лицам оппонентов, пытаясь прочитать малейшую реакцию, уловить скрытый подтекст.

Почти физически ощутимый страх сказать что-то не то, сделать неверный шаг, спровоцировать необратимую цепную реакцию, витал в воздухе густым, удушающим туманом. Переговоры, лишенные прежней хаотичной и бесплодной энергии, приобрели железную, вымученную, но мучительно медлительную логику.

Мы не продвигались вперед быстрее. Скорее, мы теперь катились по строго проложенным рельсам, но с такой предельной, парализующей осторожностью, что общая скорость нашего движения свелась почти к нулю.

###

На четвертый день переговоров я выбрался из душного, наполненного напряженным молчанием зала переговоров и направился по одной из немногих тропинок, ведущих вглубь острова. Кагуручири, несмотря на мрачную роль, которую ему теперь отвели, был поразительно красивым, почти идиллическим местом.

Белоснежные, мелкопесчаные пляжи уступали место густым, ярким зарослям тропических цветов, воздух был густым, сладким и тяжелым от их аромата, смешанного с запахом морской соли, а с высоких скалистых утесов открывался захватывающий вид на бескрайний бирюзовый океан, теперь, увы, повсеместно усеянный серыми, угрожающими точками военных кораблей.

Я шел, сознательно стараясь не думать о флотах и бомбах, а просто впитывая ощущение тепла солнца на своей энергетической коже и слушая шум прибоя внизу.

На одном из поворотов тропы, где воздух был особенно густ от запаха жасмина, я увидел ее. Девушка из Диоклета, та самая, с уровнем Ростка Фантазии.

Она стояла неподвижно, глядя на пышный куст диковинных лиловых орхидей, ее светлые, льняные волосы были заплетены в ту же замысловатую, почти архитектурную косу, а простое серое платье казалось еще более неуместным и вызывающим в этой обстановке всеобщей военизированной серьезности и мундиров.

Она повернула голову в мою сторону и улыбнулась, ее лицо оставалось безмятежным, как поверхность горного озера.

— Господин Аранеа, — позвала она, ее голос был на удивление мягким, мелодичным и лишенным всякого напряжения. — Прекрасный день, не правда ли? Не составить ли вам компании прогуляться немного? Быть может, до того утеса.

Я оценил ее взглядом. Прямой, физической угрозы в ее позе или тоне не было, только вежливая, почти наивная просьба. Но за этой утонченной маской безмятежности скрывался один из самых опасных и могущественных людей на всем острове.

— Почему бы и нет, — пожал я плечами, делая вид, что поддаюсь на ее игру. — Компания, особенно столь приятная, редко бывает лишней.

Мы пошли дальше по узкой, петляющей тропинке, которая постепенно поднималась к обрывистому берегу. Некоторое время мы шли молча, и лишь пронзительные крики чаек, шелест листьев под ногами и монотонный шум прибоя внизу нарушали звенящую тишину.

— Мне было интересно, господин Аранеа, — наконец заговорила она, ее голос легко вплетался в звуки природы, — почему вы предложили именно такой… радикальный и по-своему гениальный план? Вы, человек, славящийся своим нестандартным интеллектом и стратегическим предвидением, не могли не ожидать, что он не ускорит, а скорее парализует и заморозит переговоры.

Я тихо усмехнулся, глядя на резкую линию горизонта, где, подобно грибам после дождя, стояли угрюмые силуэты их кораблей.

— А с чего вы решили, мадемуазель, что я вообще обязан делиться с вами своими сокровенными соображениями? — спросил я, поворачивая к ней голову. — Вы ведь до сих пор даже не сочли нужным представиться. В Диоклете, насколько мне известно, правила вежливости чтят.

— О, простите мою непростительную невежливость, — она сделала легкий, почти игривый реверанс, не прерывая шага. — Меня зовут Элира. И я, прошу прощения, всего лишь любопытствую. Мужчина, способный одним лишь словом перевернуть ход затяжной войны, не может не вызывать естественного, живого интереса. Особенно когда его следующий ход кажется на первый взгляд… столь противоречивым.

— Противоречивым? — я скептически поднял бровь. — Или просто непонятым?

— Возможно, и то, и другое, — она рассмеялась, и звук ее смеха был удивительно легким, похожим на перезвон крошечных хрустальных колокольчиков. — Вы — настоящая загадка, господин Аранеа. И, признаюсь, загадки меня всегда неудержимо притягивали. Особенно столь… элегантные и нестандартные.

Ее взгляд, быстрый и оценивающий, скользнул по моему энергетическому телу. Это была тонкая, почти неуловимая игра, лишенная вульгарной пошлости, но с явным, отчетливым намеком.

— Лесть, мадемуазель Элира, — сладкий, но опасный яд, — парировал я, сохраняя невозмутимость. — Но я, к вашему сожалению, выработал к нему полный иммунитет. Как, впрочем, и к попыткам выведать чужие секреты под изящной маской светской беседы.

— О, какая суровость и недоверие! — она притворно, по-детски надула губки, но в глубине ее бездонных глаз открыто искрился азарт охотницы. — Я и не помышляю выведывать какие-то секреты. Я лишь скромно пытаюсь понять внутреннюю логику гения. Или того, кто столь искусно притворяется им.

Мы обменялись еще парой колкостей, каждая из которых была обоюдоострой рапирой, затупленной ровно настолько, чтобы не нанести кровоточащей раны, но оставить след.

Наконец, мы вышли на плоский скалистый выступ, с которого открывалась полная, панорамная картина на большую часть акватории с ее стальным урожаем кораблей. Вид был одновременно величественным, завораживающим и откровенно угрожающим.

Я медленно перевел взгляд с океана на нее, на ее спокойный профиль на фоне безмятежного неба.

— Вы хотите знать, почему я это сделал? — сказал я, и вся предыдущая игривость разом исчезла из моего голоса, уступив место холодной, откровенной усталости. — Я хотел создать идеальную, с точки зрения логики, систему, где военная сила становится прямым, недвусмысленным эквивалентом весомости голоса. Где нельзя просто кричать громче других, можно лишь демонстрировать большую, измеримую готовность к тотальному разрушению. Я думал, что такой абсолютный паритет заставит всех наконец-то говорить только по делу, отбросив риторику. Но я понял, что ошибался. Такая система, как я теперь вижу, не ведет к компромиссу. Она ведет к состоянию перманентного, изматывающего напряжения, где любая, самая крошечная искра может вызвать всепоглощающий пожар. Я это понял, увидев их лица в зале, и не стал развивать эту идею дальше, остановившись на середине — этапе сдерживания и подавления. Вот и весь мой нехитрый секрет.

Элира посмотрела на меня пристально и очень внимательно. Ее обычное безмятежное выражение сменилось легкой, но искренней задумчивостью.

— Спасибо за эту неожиданную откровенность, господин Аранеа, — сказала она наконец, и ее улыбка на этот раз, пусть и слабая, показалась мне почти что искренней. — Это было… очень познавательно. И по-своему отрезвляюще.

Она кивнула мне в прощании и, развернувшись, плавно пошла обратно по тропинке, ее легкая фигура быстро скрылась в густой, яркой зелени. Я остался стоять на скале, в одиночестве глядя на застывшие в ожидании корабли и думая о том, что, когда хочешь сделать что-то очень сложное и комплексное, не стоит каждый этап делать своими руками.

###

Остров, и без того переполненный дипломатами, советниками и их многочисленными свитами, теперь наводнили еще и моряки с кораблей снабжения, офицеры связи, инженеры и прочий технический персонал, необходимый для обслуживания этой чудовищной системы сдерживания.

В этом замкнутом котле из сотен нервных, напуганных и заряженных на конфликт людей, запертых на крошечном клочке суши под прицелом собственных пушек, слухи рождались сами собой, расползаясь как ядовитые споры, словно грибы после тропического ливня.

Сначала это был всего лишь сдержанный, приглушенный шепот в прохладных каменных коридорах резиденций, за столиками в переполненной общей столовой, в курилках на открытом воздуху.

— Ты слышал? У Яркой Звезды уже три дополнительных ударных линкора класса «Громовержец» на подходе к буферной зоне. Час назад их засекли наши дозорные. Полагаю, они хотят просто задавить нас числом, создать перекос.

— Врешь. Это Холодная Звезда подтягивает свои резервы из Диоклета. Мой знакомый радист перехватил шифровку. Говорят, целая эскадра тяжелых крейсеров уже в пути.

Я ловил эти обрывки фраз своими нитями восприятия, наблюдая со стороны, как первоначальная, собранная настороженность делегатов медленно, но неумолимо перерастает в настоящую, разъедающую паранойю.

На самих переговорах это проявилось не сразу. Сначала еще больше участились и удлинились паузы между репликами, взгляды, бросаемые через стол, стали более пристальными, изучающими, а в ранее ровных, отполированных и подчеркнуто вежливых репликах появились первые, едва уловимые, но острые зазубрины.

— Ваше последнее предложение по квотам на внезапные инспекции, коллега, начинает отдавать неприкрытым ультиматумом, — как-то утром, на пятые сутки осады, сухо заметил пожилой делегат от Холодной Звезды, и его голос, обычно бархатный, на этот раз прозвучал чуть резче и суше, чем того требовала дипломатическая необходимость.

— А ваше упорное, я бы даже сказал, демонстративное нежелание идти на сколь-либо значимые уступки в вопросе контроля над логистикой, — парировал наш, обычно флегматичный представитель от Тргового Союза, — все больше напоминает подготовку почвы для силового, одностороннего решения.

Ледышка вежливости треснула с тихим, но отчетливым хрустом. Еще через день осторожные намеки и подтексты сменились открытыми, почти голословными обвинениями, срывавшимися с уст даже у самых опытных и обычно сдержанных дипломатов.

Вежливые «мы считаем целесообразным» и «наша позиция заключается» сменились на резкие «вы намеренно затягиваете процесс» и «ваши действия носят провокационный характер». Атмосфера в зале сгустилась до состояния, предшествующему грозовому разряду. Воздух стал тяжелым, спертым, насыщенным электричеством невысказанных угроз и животного страха.

И тогда слухи, за которыми изначально, вероятно, не было ничего кроме паранойи, наконец, материализовались.

Сначала наши наблюдатели на периметре острова доложили о повышенной, не предусмотренной протоколом активности вражеского флота прямо за пределами буферной зоны. Затем и их разведка засекла аналогичные, зеркальные движения с нашей стороны.

Это уже не были бездоказательные домыслы или шепот в коридорах. Это была холодная, осязаемая, пугающая реальность, подтвержденная донесениями и координатами на картах.

Обе стороны, словно в негласной, самоубийственной гонке, начали стягивать к Кагуручири дополнительные силы, резервные эскадры, корабли поддержки. Они не пересекали роковую пятидесятикилометровую черту, но они выстраивались в грозные боевые линии прямо за ней, наращивая мышечную массу, демонстрируя друг другу и всем наблюдателям свою готовность к немедленной эскалации.

Напряжение в зале переговоров достигло своей критической точки. Взаимные обвинения снова летели через полированную столешницу. И именно в этот накаленный до предела момент Сенк плавно поднялся со своего места.

На его тонких губах играла все та же привычная ехидная ухмылка, но в глубине глаз горел холодный, безжалостно расчетливый огонь, выдававший его истинные намерения.

— Дорогие, столь уважаемые коллеги! — его голос, усиленный Потоком, легко и властно перекрыл нарастающий гул взволнованных голосов. — Мы уже который час бессмысленно топчемся на месте, с пеной у рта обвиняя друг друга в том, что является лишь закономерным и естественным развитием сложившейся ситуации. Вы все прекрасно видите — флоты за пределами зоны продолжают расти. Вместо того чтобы бороться с симптомами, я предлагаю наконец-то начать лечить саму болезнь. Давайте узаконим этот объективный процесс.

Он сделал театральную паузу, наслаждаясь всеобщим, прикованным к нему вниманием и читая на лицах смесь страха, непонимания и любопытства.

— Конкретно я предлагаю следующее: официально разрешить всем военным кораблям, что сейчас томятся в ожидании за пределами буферной зоны, войти в ее акваторию. И установить простое, ясное и справедливое правило: количество кораблей определенной страны внутри зоны будет прямо пропорционально количеству ее голосов при принятии всех ключевых решений на этих переговорах.

По залу пронесся удивленный, встревоженный ропот. Сенк продолжал, его речь была отточенной, гладкой и насквозь убедительной, как отполированный кинжал.

— Таким образом, мы цивилизованно превратим потенциальное военное столкновение в сугубо политическое соревнование. Это будет битва не пушек и снарядов, а силы духа и решимости. Готовность той или иной страны ослабить свои основные фронты, перебросив сюда значительные, элитные силы, включая лучших мастеров Потока, станет неоспоримым доказательством ее искренней и глубокой заинтересованности в скорейшем мирном урегулировании нашего вопроса. Кто рискует больше, вкладывая сюда свои лучшие ресурсы, тот по праву получает и больше веса при принятии судьбоносных решений. Честно, прозрачно и по-настоящему демократично.

Я немедленно, с видом человека, которого довели до предела, вскочил со своего кресла, изобразив на лице идеальную смесь возмущения, тревоги и отвращения.

— Это чистейшей воды безумие, Сенк! — мой голос прозвучал резко, громко и осуждающе, резанув затихший зал. — Мы изначально, всеми силами, пытались избежать именно этого — бесконтрольного наращивания военных сил! А вы теперь предлагаете не просто узаконить эту гонку вооружений, но и поставить весь процесс переговоров в прямую зависимость от того, у кого в итоге окажется больше пушек и штыков! Это не дипломатия, это самый настоящий, примитивный шантаж!

Сенк медленно повернулся ко мне, его ухмылка стала еще шире и самодовольнее. Он явно наслаждался нашим публичным «спором», видя в нем подтверждение своей хитроумности.

— Шантаж, вы говорите, господин Аранеа? — он развел руками в красноречивом жесте. — Или, быть может, это просто новая, более честная форма диалога между равными? Ситуация, как вы не можете не видеть, уже давно вышла из-под нашего контроля. Флоты растут без нашего на то разрешения, помимо нашей воли. Мы не в состоянии их остановить. Так давайте же, будучи реалистами, хотя бы направим этот стихийный процесс в некое управляемое, цивилизованное русло! Если одна из сторон чувствует себя ущемленной в правах голоса — что, скажите на милость, мешает ей привести к нашим берегам больше своих кораблей? Это не усилит, а, напротив, снимет накопившееся напряжение на фронтах боевых действий, ибо все будет ясно, прозрачно и подчинено четким правилам! Мы просто признаем суровую реальность и даем ей конструктивный, политический выход!

Я сделал вид, что обдумываю его слова, на моем лице застыла хорошо отрепетированная гримаса недовольства, сомнения и вынужденного, неохотного согласия. Я покачал головой, тяжело, театрально вздохнул и, бросив на Сенка уничтожающий взгляд, полный немого раздражения и предостережения, грузно, с видом побежденного, опустился на свое кресло.

— Ладно, — проворчал я достаточно громко, чтобы меня услышали все. — Допустим, в ваших, с позволения сказать, рассуждениях есть своя, весьма специфическая, но здравая логика. Но вы должны отдавать себе отчет, Сенк, что это крайне опасный, скользкий путь. Мы играем с огнем.

Внутри же, за непроницаемой маской, я мысленно улыбался холодной, безрадостной улыбкой. Все шло строго по плану, как по нотам.

Сенк, движимый своим слепым желанием любой ценой не только обострить ситуацию, но и максимизировать хаос, сам того не ведая, вбил последний и самый важный клин в ту самую конструкцию, которую я начал возводить, предлагая свой первоначальный, казалось бы, безумный план сдерживания.

Его «спонтанное» предложение было почти идеальным, дословным отражением того, что я рассчитывал в итоге услышать. Теперь у меня был железный, легитимный предлог собрать в одной локации, прямо у берегов Кагуручири, ту самую критическую массу мастеров Потока и их проводников, которая была необходима для запуска моего отчаянного, грандиозного эксперимента.