Ткач Кошмаров. Книга 6

Глава 12

На следующий день, ровно в назначенный час, официальные переговоры начались в просторном, залитом утренним светом зале с огромными арочными окнами, выходящими на бескрайний, сверкающий под солнцем океан.

Длинный полированный стол из темного дерева, за которым рядами сидели делегаты, напоминал не просто мебель, а настоящую линию фронта, разделяющую два враждебных мира.

Барион, все еще бледный, с темными кругами под глазами, но собранный и подтянутый, возглавлял нашу сторону. Хеда, холодная и невозмутимая, — их.

Как я и посоветовал Бариону с утра, он вел себя так, будто вчерашнего унизительного инцидента в покоях принцессы просто не существовало в природе.

К моему легкому удивлению, Хеда и Сенк, сидевший чуть позади нее, делали то же самое. Их лица были идеальными, отполированными масками дипломатической учтивости и показного нейтралитета.

Первые несколько часов прошли в утомительном, но абсолютно предсказуемом обсуждении общих принципов и деклараций о намерениях. Обе стороны с завидным единодушием соглашались, что нулевые бомбы — это абсолютное зло, что их применение недопустимо и является преступлением против всего человечества, а их производство и перемещение должны быть поставлены под строжайший международный контроль с беспрепятственными инспекциями на местах. Истинной головной болью, как я и предполагал, стали не принципы, а дьявол, скрывающийся в деталях.

— Ваше предложение о ежемесячных, обязательных инспекциях на всех без исключения основных заводах и в научных архивах совершенно неприемлемо! — горячился седовласый, краснолицый делегат от Бамрана, стуча кулаком по столу. — Это прямое, циничное вмешательство в наш национальный суверенитет! Достаточно выборочных, предварительно согласованных проверок раз в квартал под наблюдением международных наблюдателей!

— Выборочных? — тут же парировал его оппонент из Холодной Звезды, худощавый мужчина с острым, как бритва, взглядом. — Чтобы вы успевали прятать запрещенное производство и документацию в промежутках между нашими визитами? Это не просто наивно, это оскорбление нашего интеллекта. Нужен тотальный, постоянный и прозрачный контроль. Без всяких исключений и секретных объектов!

Жаркие споры разгорались с новой силой вокруг конкретных квот на производство материалов, частоты и внезапности инспекций, состава и полномочий контрольных комиссий, прав беспрепятственного доступа на любые подозрительные объекты.

Голоса становились все громче, лица краснели, в воздухе запахло не просто напряжением, а настоящим порохом. Барион, сохраняя ледяное спокойствие, старался гасить самые опасные конфликты, выступая голосом разума и компромисса, но общее напряжение продолжало неумолимо нарастать, как давление в котле.

Я сидел немного в стороне от основного стола, в глубоком кресле у стены, затененной от утреннего солнца, и просто наблюдал. Мой взгляд был прикован не к кричащим делегатам, а к Сенку и Хеде.

Они вели себя на удивление тихо, почти отстраненно, позволяя своим подчиненным вести основную полемику. Но время от времени Сенк, откинувшись на спинку стула, ловил мой взгляд через зал и его губы растягивались в едва заметной, но отчетливой ухмылке.

А Хеда, в самый разгар очередного ожесточенного спора о прозрачности логистических цепочек, вдруг вставляла одну-единственную, казалось бы, нейтральную реплику, которая мгновенно раскалывала и без того хрупкую дискуссию на два еще более враждующих и непримиримых лагеря.

— А как мы, собственно, можем быть уверены, что ваши инспекторы, получив неограниченный доступ к нашим объектам, не будут попутно заниматься банальным промышленным шпионажем в пользу ваших военных ведомств? — спросила она мягким, почти невинным тоном, и в зале на несколько секунд воцарилась гробовая, напряженная тишина, после которой крики возобновились с удвоенной силой.

Именно после этой ее реплики, когда взаимные обвинения и крики достигли своего пика, а Барион тщетно пытался перекричать шум и вернуть обсуждение в хоть какое-то конструктивное русло, я медленно, без лишней спешки, поднялся со своего места.

Деревянный стул подо мной тихо заскрипел. Все взгляды, полные раздражения, усталости и недоумения, разом устремились на меня.

Я же не смотрел ни на кого из них, кроме Сенка. На его лице застыла все та же надменная ухмылка, но в глубине его глаз промелькнуло острое, предвкушающее ожидание.

Он ждал моего хода. Он знал, что я не буду просто сидеть и наблюдать.

В зале воцарилась абсолютная, гробовая тишина, как только я поднялся со своего кресла. Приглушенный шепот, яростные споры, даже стук раздраженных кулаков по полированной деревянной поверхности стола — все разом смолкло.

Все взгляды, от разгневанных и уставших до откровенно любопытных, были прикованы ко мне.

Они прекрасно знали, кто я. Не просто очередной делегат, а личный помощник кронпринцессы, человек, чьи нетривиальные стратегии принесли Яркой Звезде три громкие, почти безоговорочные победы подряд.

Они ждали какого-то хитроумного маневра, громкого разоблачения, острой, разрушительной критики. Они ждали, что я начну методично громить их выстроенные аргументы.

Я выдержал длинную, намеренную паузу, наполнив ею каждый уголок просторного зала. Воздух был густым и тяжелым от накопившегося напряжения, пахло потом, дорогими духами и страхом.

— За несколько часов наблюдений за ходом этих переговоров, — начал я, мой голос был ровным, монотонным и начисто лишенным каких-либо эмоций, — я пришел к одному, вполне очевидному выводу. Если дискуссия продолжит идти в том же ключе, в котором она идет сейчас, она в итоге зайдет в глухой, абсолютно непреодолимый тупик.

Мгновенная, взрывная реакция не заставила себя ждать. Со стороны делегации Холодной Звезды резко поднялся один из их старших делегатов, грузный мужчина с сединой на висках, его лицо побагровело от возмущения.

— И в чьих же конкретно действиях или бездействии вы усматриваете коренную причину этого вашего предполагаемого тупика, господин Аранеа? — его голос гремел под высокими сводами зала, эхом отражаясь от стен. — Не намекаете ли вы тем самым, что наша делегация ведет себя недобросовестно? Что мы намеренно, по какому-то злому умыслу, саботируем весь этот процесс?

За ним тут же поднялся целый шквал возмущенных, гневных реплик и с нашей стороны, и с их, поддержанных яростными кивками и угрюмыми, враждебными взглядами его коллег.

— Да, объяснитесь!

— Это провокация!

— Вы хотите обвинить нас в срыве переговоров?

Я не перебивал их, не пытался их перекричать. Я просто стоял на своем месте, абсолютно спокойно дожидаясь, пока эта волна искусственного и настоящего гнева схлынет сама собой.

Когда последние отголоски недовольства и возмущения наконец затихли, я снова заговорил, все с тем же ледяным, отстраненным безразличием.

— Дело не в конкретных действиях или скрытых намерениях какой-либо одной из сторон. Дело в самой структуре, в фундаментальной основе этих переговоров. Все ваши предложения, все ваши требования и даже ваши завуалированные угрозы… по своей сути, не имеют под собой никакого реального веса.

В зале снова воцарилась тишина, но на сей раз она была не враждебной, а глубоко недоуменной, ошарашенной. Я видел, как брови делегатов ползут вверх, как они переглядываются, не понимая, к чему я клоню.

— Вы собрались здесь, чтобы вести переговоры о нулевых бомбах, — продолжил я, мой взгляд скользнул по лицам сидящих за столом. — Единственной силе, которая способна привести нашу цивилизацию к тотальному, финальному взаимному уничтожению. Но позвольте спросить: в чем заключается ваш главный аргумент? В чем заключается ваша единственная реальная угроза? В том, что вы примените эти самые бомбы, если ваши условия не будут приняты? Но вы все, до последнего человека в этом зале прекрасно, на уровне инстинкта понимаете, что это — чистейшее самоубийство. Вы не можете использовать в качестве козыря то, что вы физически, морально и политически не готовы разыграть. В результате любая ваша позиция, любое ваше «нет» или «мы требуем», просто висит в воздухе. Оно не подкреплено ровно ничем, кроме собственного упрямства и страха признать этот простой факт. Угроза, которую нельзя привести в исполнение, — это не угроза. Это детский блеф. А когда за столом переговоров сидят две стороны, и обе с одинаковым упорством блефуют своими самыми страшными, но совершенно нефункциональными картами, итог всегда предсказуем и одинаков — бесконечный, изматывающий торг, который по определению ни к чему не приведет. Потому что настоящей ставки, по сути, нет. Есть лишь общая, тщательно скрываемая и непризнанная всеми боязнь того самого оружия, что лежит в самом центре стола.

На этот раз к недоумению примешались возмущение и стыд, но сказать что-то так никто и не смог.

— Вы хотите знать, что я предлагаю вместо этого бесплодного словопрения? — я медленно провел взглядом по всему залу, намеренно встречаясь глазами то с одним, то с другим делегатом, заставляя каждого ощутить тяжесть моего внимания. — Я предлагаю прекратить игру и придать нашим словам тот самый, недостающий им вес. Перестаньте блефовать. Начните играть по-настоящему, с реальными ставками. Вот мое предложение. Обе стороны немедленно, по открытому каналу, отдают приказ о переброске к острову Кагуручири своих самых боеспособных ударных военных групп. Равных по составу, тоннажу и мощи. Ровно столько кораблей, чтобы ни у кого из сидящих в этом зале даже в кошмаре не возникло соблазна решить вопрос силой, зная, что ответный удар будет абсолютно симметричным, тотальным и мгновенным. Вместе с ними, в составе этих групп, к острову должны прибыть специальные корабли-носители. Каждый — с нулевыми бомбами на борту, приведенными в состояние высшей боевой готовности.

В зале повисла густая, давящая атмосфера, нарушаемое лишь сдавленными, свистящими вздохами и скрипом кресел.

— Эти корабли встанут на якорь в нейтральных территориальных водах острова, на видимом расстоянии друг от друга. Они и будут тем самым реальным аргументом, который заставит каждого из нас тщательно взвешивать слова. Если чей-то флот у острова будет атакован, это действие станет автоматическим, немедленным сигналом. Сигналом к применению нулевого оружия по заранее рассчитанным координатам. Мощность зарядов и их точное расположение будут рассчитаны так, чтобы зона тотального, гарантированного уничтожения ограничилась самим островом Кагуручири и акваторией вокруг него на радиус двадцати километров. Мы сознательно принесем в жертву это место и себя, но сохраним наши основные территории и народы.

Я видел, как лица делегатов бледнеют, как на лбах выступает холодный пот, но я продолжал, выстраивая эту чудовищную систему с методичностью инженера, вкручивающего винтик к винтику.

— Вокруг острова, по всему периметру, устанавливается строжайшая буферная зона радиусом в пятьдесят километров. Вход в нее разрешен только кораблям из заранее согласованного и утвержденного обеими сторонами списка снабжения. Любое неавторизованное судно, пересекшее эту границу, будут немедленно уничтожено и расценено как враждебный акт и достаточный повод для того самого сигнала.

— Но и это еще не все, — я поднял указательный палец, приковывая их окончательное, пристальное внимание. — На каждый корабль-носитель с нулевыми бомбами будет отправлена совместная комиссия инспекторов от противоположной стороны. Их задача — круглосуточный, постоянный визуальный и инструментальный контроль над боезапасом, его состоянием и системами активации. Эти инспекторы будут жить на этих кораблях, есть и спать в нескольких метрах от заряда. На самом острове мы создадим единый Координационный центр. Каждый час без каких-либо исключений, капитаны кораблей-носителей и главы инспекционных групп должны выходить на связь с центром и лично подтверждаровать статус-кво. Любое нарушение связи, любая задержка будут автоматически считаться сигналом к началу апокалипсиса.

— Таким образом, — резюмировал я, мой голос все так же был спокоен и лишен дрожи, — переговоры будут вестись в условиях осознанного, управляемого, рационального страха. Не слепого ужаса перед неизвестностью, а точного, выверенного понимания последствий каждого неверного слова или шага. И с твердой уверенностью, что любое неправомерное действие противника не останется безнаказанным, ибо ответ будет мгновенным и окончательным.

Мое предложение повисло в густом воздухе зала на долгую, тягучую секунду, а затем пространство взорвалось настоящим хаосом. Казалось, каждый делегат, забыв о дипломатическом этикете, наперебой пытался выкрикнуть свой протест, возмущение или, что звучало гораздо реже, осторожное, испуганное одобрение.

— Это чистейшее безумие! Вы предлагаете превратить нас самих в заложников у собственного же оружия! — кричал седовласый бамранец, тряся своими документами.

— Мы не можем добровольно подвергать такой смертельной опасности самих себя и весь остров! — вторила ему дама из Торгового Союза, ее голос предательски дрожал.

— Но это… это чертовски логично, — раздался чей-то неуверенный голос с задних рядов. — Это честно. Никакого блефа.

— Нет, это не путь к миру, это прямой билет в ад! Это приведет не к договору, а к случайной войне по чьей-то ошибке!

Я стоял неподвижно, как скала, наблюдая за бурей, которую сам же и посеял. И тогда, сквозь нарастающий общий гул, прозвучал тот самый голос, который я ожидал услышать больше всех.

— Тише! — Сенк резко встал, и его голос, усиленный Потоком до металлического звона, легко и властно перекрыл весь шум. Он обвел зал насмешливым, торжествующим взглядом. — А по-моему, единственное здравое и логичное предложение за весь этот бестолковый день исходит от господина Аранеа. Оно разом снимает все наши взаимные, утомительные подозрения. Оно ставит всех в абсолютно одинаковые, кристально чистые условия. И оно, наконец-то, придает нашим с вами словам ту самую, настоящую цену, о которой наш уважаемый советник так проникновенно и долго рассуждал. Со своей стороны, я эту инициативу полностью и безоговорочно поддерживаю.

В зале снова воцарилась тишина, на сей раз — ошеломленная и глубокая. Открытая поддержка Сенка предложения противной стороны была последним, чего здесь мог кто-либо ожидать. Но я понимал его мотив лучше, чем кто-либо другой в этом зале.

Для него, прямого агента кронпринца, жаждущего эскалации любой ценой, мой план был не риском, а идеальным, дарованным свыше инструментом. Теперь ему не нужно было изощренно саботировать переговоры тонкими интригами.

Достаточно было одной единственной провокации, одного ложного сигнала, одного случайно заблудившегося корабля, пересекшего границу буферной зоны, чтобы привести в действие необратимый маховик взаимного гарантированного уничтожения.

Он видел в этой схеме не смертельную опасность, а блестящую возможность. И именно на этот его холодный, циничный расчет я и делал свою главную ставку, предлагая этот, казалось бы, безумный план.

Барион и Хеда обменялись долгими, тяжелыми, полными скрытого смысла взглядами через всю ширину стола. Они были опытными политиками, они чуяли ловушку в наших с Сенком играх, но не могли ее четко обозначить и выставить напоказ.

Отклонить предложение, уже публично поддержанное обоими ключевыми и самыми влиятельными советниками, значило бы выглядеть неуверенными, слабыми или, что было несравненно хуже, — трусливыми перед лицом своих же собственных громких фраз.

— Предложение… принимается к детальному и безотлагательному рассмотрению, — медленно, выжимая из себя каждое слово, произнес Барион, его голос был глухим и усталым до предела.

— Мы должны немедленно, в рабочих группах, детально проработать все технические процедуры и протоколы, — кивнула Хеда.

Инициатива была пущена в ход. Маховик завертелся. До самого конца дня делегаты, уже без прежних истеричных криков, но с ледяной, сосредоточенной серьезностью, составляли объемистый свод правил для групп сдерживания: точный состав и тоннаж эскадр, типы кораблей-носителей, протоколы экстренной связи, параметры буферной зоны и санкции за ее нарушение.

Каждое слово, каждая запятая теперь имели совершенно иной, смертельный вес, ибо за ними теперь стояла реальная, осязаемая тень нулевой бомбы. К вечеру, при свете зажженных ламп, итоговый документ был проверен, а затем и подписан обеими сторонами.

Без промедления гонцы на самых скоростных курьерских судах помчались в столицы наших держав с запечатанными пакетами, содержащими приказы о немедленной переброске ударных групп к Кагуручири. Игра, самая опасная из всех, в которые я когда-либо играл, началась.