Телохранитель Генсека. Том 6

Глава 2

Не знаю, как моя «Волга» не перевернулась. Каким-то чудом. Инстинктивно вдавил педаль тормоза в пол. Машину швырнуло в кювет. Остановилась, зарывшись носом в рыхлый снег. С трудом открыл дверцу, пласт мокрого, грязного снега тут же попал в салон. До асфальта — метра три. Вылез и тут же провалился по колено. Матерясь, выдергивал ноги из месива снега и грязи. Кое-как добрался до обочины.

С визгом притормозила машина наружки — «Жигули» шестой модели. Из салона выскочил парень лет тридцати, в гражданке. На лице — смесь паники и облегчения.

— Владимир Тимофеевич, вы живы! — воскликнул он, помогая мне выбраться из придорожной канавы.

Второй опер уже бежал к черной «Волге», едва не протаранившей меня — машина дорожного «камикадзе» стояла метрах в пятнадцати, с открытой со стороны водителя дверцей.

— Ох, рано, встает охрана, — пошутил я. — Когда вам уже Удилов даст более интересное задание?

Парень обиделся.

— Вадим Николаевич с нас бы три шкуры спустил, если бы с вами что-то случилось. И мы выполняем свой долг… — начал он.

Я пошел к «Волге», бросив на ходу:

— К тебе претензий нет, успокойся. А с Удиловым я поговорю, чтобы снял наружное наблюдение.

— Наша задача не следить за вами, а охранять, — говорил опер, в его голосе сквозили виноватые нотки, — за вашей семьей тоже присматривают. Там другая команда работает.

Мы подошли к «Волге». Второй опер из наружки стоял рядом с машиной, вид у него был растерянный. Парень явно был в замешательстве.

— Даже не знаю, что делать, — произнес он и развел руками.

Я заглянул в салон. На водительском месте сидел Цвигун, сжимая побелевшими пальцами руль.

— Семен Кузьмич, вы в порядке? — спросил его.

— Нет! Я не в порядке!!! — Заорал Цвигун, повернув к нам лицо. Он был пьян — в дымину, в стельку. — Из-за тебя все, из-за тебя! Вылез откуда-то, как таракан… Надо было сразу тебя, тапком, тапком! — Он кое-как вылез из машины и тут же чуть не упал. — Как Хрущев, ботинком и чтобы хрясь — и нету тебя…

Опер успел подхватить его, второй тут же открыл заднюю дверь. Вдвоем они кое-как запихали Цвигуна в салон.

— Тут где-то недалеко его дача. Знаете дорогу? — спросил я.

— Конечно, — ответил тот опер, что помогал мне выбраться на обочину.

— Тогда ты за руль, — кивнул на машину Цвигуна. — И проследи, чтобы он в таком состоянии больше нигде не болтался. Хорошо, что до Заречья не доехал, Леониду Ильичу сейчас лишние расстройства ни к чему. Да… разберись, где его прикрепленный. Все-таки секретоноситель, генерал — и такой казус. И выясни, где он так напился и с кем он пил. Потом доложишь мне лично.

Я подождал, пока «Волга» Цвигуна отъедет и повернулся ко второму оперу:

— Трос есть?

— Не надо, я уже вызвал эвакуатор из ГОНа, — сейчас должны подъехать.

— Хорошо, тогда меня домой, — я посмотрел на угробленные ботинки и по колено мокрые брюки и направился к «Жигули».

Пока ехали, думал о том, что Цвигуна мне, все-таки, жаль. Боевой офицер, прошел войну, не отсиживался в штабе. Участвовал в боях на Халхин-Голе, в обороне Одессы, Севастополя, воевал на Северном Кавказе. Почему-то вдруг вспомнились мемуары Бобкова, в которых он поливал Цвигуна грязью. Там, в моей прошлой жизни, я читал подобные опусы просто так, из интереса. Что-то принимал на веру, что-то нет. И про отношение Брежнева к своим соратникам я и читал, и убедился воочию — Леонид Ильич своих не бросает. Брежнев вообще обладал удивительным даром сохранять хорошие отношения с людьми, которые когда-то сделали ему добро.

Цвигун зря так расстроен. Его ждет и хорошая пенсия, и государственную дачу у него никто не отберет, и машина с водителем (он же прикрепленный) будет всегда в его распоряжении.

Надо будет поговорить с Удиловым, попросить его, чтобы не устраивали расследование по поводу едва не случившегося столкновения…

Но что-то не давало покоя — какая-то информация, связанная с Цвигуном.

— Поворачивай. — скомандовал я, наконец сообразив, что не дает мне покоя.

Цвигун застрелился в восемьдесят втором году, у себя на даче в Усово. Сделал это на глазах у своего прикрепленного, перед этим так же вот, как сегодня, напившись. Не факт, учитывая мое вмешательство в исторический процесс, что самоубийство не произойдет раньше.

Усово относительно недалеко от Заречья. Оперативник знал адрес, и быстро вырулил к нужному дому — стандартной номенклатурной даче. Я вышел из машины и едва не вбежал в дом. На выходе столкнулся с оперативником, которого отправил с Цвигуном.

— Где он⁈ — быстро спросил его.

— Сдал прикрепленному, — доложил опер. — Очень переживает, что упустил Семена Кузьмича. Тот всю ночь пил, потом заставил прикрепленного выпить с ним, — рапортовал на ходу опер. — Сейчас на второй этаж, там кабинет. Семен Кузьмич немного протрезвел, в дом вошел на своих ногах.

Навстречу нам спускался прикрепленный Цвигуна — немолодой, грузный мужчина.

— Почему оставили его одного? — задал вопрос.

— Семен Кузьмич потребовал еще коньяка, а в кабинете все кончилось. Он отправил меня принести из бара в гостиной, — объяснил он.

И тут мы услышали звук выстрела.

Когда вбежали в кабинет, Цвигун сидел в кресле, пьяно улыбаясь. В руке пистолет, со стены осыпаются остатки зеркала. Он перевел взгляд на нас и его прорвало:

— Смысл дальше тянуть? Ну Перельман вырезал мне опухоль в легких. А еще одна вот здесь, — и он постучал пальцем по лбу. — Неоп-пре… непре-ре… В общем, оперировать нельзя. Перельман сказал, что рассосется. А не рассосалась… Знаете, как у меня сильно болит голова? — он всхлипнул, по щекам потекли слезы. — Всегда думал, что умру быстро, в один миг. А придется дальше мучиться…

Я подошел, забрал у него пистолет и, повернувшись к прикрепленному, сказал:

— Неси коньяк…

Скоро на столе появилась бутылка армянского коньяка, нарезанный тонкими ломтиками лимон и тарелка с сыром. Я плеснул немного коньяка на дно пузатого фужера.

— Ну что ты льешь мне, как бабе. Наливай до краев, полный. Мне есть что обмывать. Все-таки на пенсию… выпнули, — он зло глянул на меня, — благодаря тебе. Но спасибо не говорю, не говорю. — Цвигун взял фужер, сделал несколько больших глотков.

Злость его внезапно отхлынула, теперь передо мной сидел больной, усталый человек. Он бездумно крутил фужер и смотрел, как плещется на дне янтарная жидкость.

Я сел в кресло напротив и мысленно приказал: «Спите! Ваши глаза слипаются, веки становятся тяжелыми. Вы погружаетесь в здоровый, спокойный сон»…

Цвигун закрыл глаза, фужер выпал из рук, глухо стукнувшись о ковер. Я внушал ему, представляя, как рассасывается опухоль, как уходят метастазы. Внушал, что организм восстанавливается сам, убирая злокачественные клетки.

Я давно не занимался внушением, не было повода с тех пор, как помог Светлане справиться с болезнью. Теперь же не знал, получится или нет, но попытаться надо. Правильно ли я делаю, тоже не знал. Почему-то было предчувствие, что злопамятный Цвигун еще попортит мне нервы. Но поступить по-другому не мог.

Вышел из кабинета через полчаса.

— Сейчас его не будить, проснется — доложишь о самочувствии Семена Кузьмича генералу Рябенко, — дал распоряжение прикрепленному Цвигуна. — И проследи, чтобы больше не пил. Приведите его в норму, не первый же раз такой срыв.

С дачи Цвигуна позвонил Рябенко. Он выслушал меня и вздохнул.

— То же мне, не успел выйти на пенсию, как вздумал гонщика из себя изображать. Совсем с катушек слетел, — и Рябенко выругался. — Леня расстроится. Не вздумай рассказать ему это все. И так переживает. Я сам займусь Семеном Кузьмичом. Ты сам-то как?

— Да цел. Реакция хорошая, успел съехать на обочину. И, Александр Яковлевич, у меня просьба — Цвигуна в больницу бы положить, на обследование. Позаботитесь об этом?

— Ты думаешь, Володя, есть причина?

— Думаю, да, Александр Яковлевич. У Цвигуна онкология. Оперировал его Перельман — по сути фтизиатр. Это нонсенс, по меньшей мере странно. Почему не онколог? И не было консилиума. Да, несколько лет все было нормально, но это все-таки рак. Проконтролируете?

— Конечно, Володя. Сам займусь этим. — пообещал генерал Рябенко.

Я положил трубку и вышел на воздух, но даже на улице запах перегара преследовал меня.

— Ребята, подбросьте меня до дома, — попросил оперативников.

В Москву возвращались молча. Я думал о том, что полдня, по сути, коту под хвост. Политбюро прошло просто отлично, и вряд ли проблема ввода войск когда-нибудь еще встанет на повестке дня. Но Цвигун спутал все планы, и вряд ли сегодня еще что-нибудь успею сделать.

Дома застал только Лидочку. Она пылесосила в зале и орала песни. Слуха у девушки не было от слова «совсем», но она компенсировала энтузиазмом и силой голосовых связок, перекрикивая гудение пылесоса.

— Листья желтые над городом кружатся, с тихим шорохом мне под ноги ложатся… — «пела» она.

Я только успел снять заляпанные грязью ботинки, как в дверь позвонили. Открыл и улыбнулся, увидев расстроенную соседку.

— Владимир Тимофеевич, я настоятельно прошу прекратить это издевательство! Это же форменная пытка! — Олимпиада Вольдемаровна театрально заломила руку, приложив ладонь ко лбу. — У меня абсолютный слух, я всю жизнь отдала искусству, а пение вашей домработницы будет преследовать меня в кошмарах! Попросите Лиду убавить громкость. И этот жуткий гудящий аккомпанемент…

Пылесос умолк, но не Лидочка. Проорав:

— И от осени не спрятаться, не скрыться… — девушка вышла из зала, выкатив за собой синий корпус «Ракеты».

— А, Липа Валдемир-на, здрасьте! — она просияла и хотела продолжить пение, но, увидев, в каком состоянии мои ботинки и брюки, переключилась на меня. — Владимир Тимофеевич, да где ж вы так выбразгались⁈

— Что за речь, Лидия? — простонала соседка. — Вы же из интеллигентной семьи! Откуда этот словесный мусор? Просторечные выражения режут слух не хуже вашего, с позволения сказать, вокала!

Олимпиада Вольдемаровна закатила глаза.

— И запомните, наконец, мое имя и отчество! О-лим-пи-а-да. Воль-де-ма-ров-на. — по слогам отчеканила заслуженная артистка.

Она развернулась и ушла, возмущенно цокая по ступеням каблуками домашних туфель.

— Дом, милый дом, — «в тему» вспомнилось название франко-бельгийского фильма. Кстати, песню, где эта фраза прозвучала впервые, я бы тоже с удовольствием послушал, но увы, сейчас, в семьдесят восьмом, это сделать проблематично. Что ж, придется ограничиться Лидочкиным репертуаром, подумал я и рассмеялся.

Стащил насквозь промокшие носки, подвернул брюки, чтобы грязь не сыпалась на чистый пол и прошел в ванную комнату. Вымыл ноги, натянул трико, снял с змеевика чистые носки. Когда вышел, Лидочка уже закончила пылесосить и убрала «Ракету» в кладовку.

— Ваша жена ушла в магазин, а девочки еще не пришли. Лена на тренировке, а Таня в музыкальной. Ой, она так хорошо играла на пианино, я прямо заслушалась! — тараторила Лида. — Ой, а вы кушали сегодня? — спохватилась она. — Конечно нет! Вы всегда забываете поесть, а потом желудок будет болеть. У меня дедушка так мается. Все говорил потом поем, потом, вот и «допотомкался» до язвы желудка.

— Лида, иди уже собирай на стол, — я вздохнул. Переслушать ее невозможно, вот всем хороша, но болтает — не остановить. Вообще очень бойкая девица.

Лида быстро накрыла стол — с какой-то простой, но приятной аккуратностью. Пахло славно.

Я положил салфетку на колени и пододвинул поближе тарелку густого, наваристого борща.

— Ой, забыла! — девчонка метнулась к холодильнику, достала банку и добавила в тарелку ложку сметаны — щедро, с горкой.

Пока ел, Лида стояла у раковины. Она перетирала посуду кухонным полотенцем, изредка бросая на меня довольные, но вопросительные взгляды. Видимо, ждет оценки.

— Язык проглотить можно, как вкусно! — похвалил ее, отложив ложку.

Лида зарделась и тут же подала второе — золотистую, хрустящую котлету по-киевски, которая просто умопомрачительно пахла, и горку рассыпчатой гречки.

— Только смотрите аккуратнее, а то брызгать будет, а я потом вашу одежду от масла не отстираю, — предупредила она.

Вздохнул. Это наверное у женщин в крови — заботиться так, чтобы мужчина почувствовал себя виноватым.

Разрезал котлету, на гречку потекла струйка растопленного масла с ярким укропным ароматом. Ел с таким удовольствием, что, кажется, даже причмокивал. Жаль, если Лида добьется своего и получит перевод в Кремлевскую столовую. По ее борщам и котлетам я точно буду скучать.

— Ну как? — не выдержала она.

— Отлично, Лида, — похвалил ее. — Вот не добавить, не убавить — просто идеальные котлеты! В самом Киеве вряд ли лучше приготовят.

Ее лицо озарила такая победоносная улыбка, что мне стало смешно.

— А еще ватрушки! — Она сняла с плетеной корзинки салфетку.

— Лида, ты волшебница, но в меня уже не влезет, — я похлопал рукой по животу.

— Только попробовать! — и Лида состроила такую обиженную мордочку, что я, вздохнув, взял ватрушку.

— Творог, между прочим, домашний, не магазинный. Тут недалеко хороший кооперативный магазин открыли.

Я съел ватрушку, запил чаем и быстро встал из-за стола, пока Лида не организовала еще что-нибудь «вкусное, только попробовать».

Зазвонил телефон. Я снял трубку.

— Владимир Тимофеевич, вы в порядке? — услышал спокойный голос Удилова.

— Да, Вадим Николаевич.

— Не хотелось бы, но придется начать служебное расследование в отношении прикрепленного к Цвигуну. Такую халатность нельзя спускать с рук. Просто преступная халатность!

Удилов помолчал и добавил:

— Но я рад, что вы не пострадали. И, пожалуйста, впредь не садитесь сами за руль. Наружка не успевает среагировать на опасные ситуации на дороге. Я уже распорядился, завтра вас заберет сменный водитель.

Поблагодарил Удилова и закончил разговор. С кухни донесся грохот посуды. Вбежал и застал картину маслом: Лида на полу, рядом опрокинутая табуретка и две сковородки. В открытом навесном шкафчике, на краю полки опасно накренилась тяжелая чугунная утятница. Я быстро снял ее.

— Лида, у вас в кулинарном училище был предмет «Техника безопасности»?

Она кивнула, собрав сковородки с пола.

— А такое словосочетание, как «здравый смысл», ты слышала?

Девушка покраснела, кивнула и, не глядя мне в глаза, проскочила к раковине.

— Лида, просьба, тяжелую чугунную утварь ставить вниз, полок в кухонных столах хватает. На верхних полках должны быть только легкие предметы. Вот упала бы тебе на голову сковорода, и ты бы всю жизнь потом смотрела бы вот так… — я свел глаза к переносице и сделал страшную рожу.

Домработница расхохоталась.

— Да это Леночка хотела опыты проводить, собралась кристаллы выращивать. А я только кастрюли надраила и сковородки. Ну вот и убрала, чтобы она их не забразгала… — видимо, здесь Лида вспомнила замечание Олимпиады Вольдемаровны и поправилась:

— … не уделала… а потом забыла поставить на место.

Я только покачал головой — веселое у меня семейство.

Вышел в прихожую. На работу смысла ехать нет. Я позвонил. Ответил Соколов.

— Карпов на месте?

— Не поверите, Владимир Тимофеевич, только что вышел. Вы сегодня будете?

— Нет. Не вижу смысла — до конца рабочего дня полтора часа. Давай так, Карпов вернется, передай ему, чтобы подготовил на завтра все, что удалось выяснить по сигналам с мест. Начнем завтра же и со Свердловской области.

— Понял. Урал — опорный край державы, — хохотнул в трубку ростовский юморист.

— Давай без шуток. И сам тоже не отлынивай. По первому секретарю Свердловского обкома тоже всю информацию, какую Даниил сможет вытащить, подготовьте.

— По первому секретарю? Уже! Он же строителем был, а у любого строителя рыльце в пушку — это я вам точно скажу, как старый опытный оперуполномоченный!

— Слушай, старый и опытный, мне твои домыслы не нужны, — одернул Андрея. — Подойдите к вопросу серьезно. Не факт, что нам предоставили верную информацию.

— Куда ж вернее⁈ Там какие-то махинации с новым зданием обкома, Андрюха Карпов вот буквально час назад дал Дане команду разобраться с накладными по этому объекту. Они к сигналу прилагались. Еще не сдали в эксплуатацию. Домик в двадцать четыре этажа отгрохали, пока без внутренней отделки, но народ уже называет новый обком «Зуб мудрости». Но мне другое прозвище больше нравится: «Член КПСС», — и Соколов заржал в трубку. — Это я со своим другом из Свердловского КГБ поговорил. Он много интересного рассказал.

— Отставить смех! — я сделал в уме пометку обязательно поговорить с Соколовым по поводу соблюдения субординации. — Кто визировал накладные?

— Ельцин, Борис Николаевич, — ответил Соколов. — Собственноручно.