Телохранитель Генсека. Том 6

Глава 15

Приехав на Лубянку, сразу поднялся к Малыгину. Этот зам Удилова был одним из старейших в Комитете. Глядя на него, мне сразу представлялся английский бульдог, хотя у Малыгина не было отвисших брылей и в общем-то дело было не во внешности. Скорее, чувствовалась бульдожья хватка этого человека. Не удивительно, он прошел все интриги времен смерти Сталина и ареста Берии. Участвовал в реорганизации СМЕРШ. Человек передо мной был служакой до мозга костей, в интригах не участвовал, но умел искусно лавировать между ними. Это ему в заслугу можно поставить то, что костяк военной контрразведки уцелел в то сложное время.

Говорил Ардалион Николаевич тоже четко, по военному, сразу по делу.

— Тут посмотрел документы, сигналов было много и я не понимаю, почему Калугина не арестовали раньше.

— Раньше не хватало материалов для ареста, — ответил я и сам же поморщился — будто оправдываюсь.

— Материалов, говоришь, не хватало? Закрыть месяца на три, там бы все материалы и появились. А не появились, так выпустили бы и извинились. А заодно все связи бы отследили, посмотрели, кто им интересоваться начнет и в какой форме. Ладно, вот тебе ордер, иди. И не геройствуй попусту, как с Красковым. Работай аккуратно.

— Разрешите идти? — я почему-то рядом с генерал-лейтенантом Малыгиным чувствовал себя новобранцем.

— Помощь будет нужна — обращайтесь в любой момент. Зайцева я уже предупредил, силовую поддержку обеспечит.

— Я думаю, до этого не дойдет, Ардалион Николаевич, — ответил ему и вышел.

Моя команда была в сборе.

— Соколов отзвонился, доложил, что доставил Мастерса в Свердловск и находится при нем неотлучно, — тут же сообщил Карпов. — Так же доложил, что журналиста помыл, почистил, похмелил. Я не знаю, как относиться к этой информации. Соколов пошутил или действительно организовал Мастерсу выпивку?

— Не бери в голову, Сколов разберется, у него в плане выпивки большой опыт, — успокоил Карпова. — По Калугину выяснили?

— Да, — ответил Марсель. — Связались с УКГБ по Москве и Московской области. Там по нему целая следственная группа работает. В основном, конечно, не по нему, а по агенту Куку, но Калугин сильно наследил. Всеми способами пытался развалить дело. За ним установлено наружное наблюдение. Вчера он несколько раз отрывался от оперов, и встречу в «Яме» они прошляпили. Сейчас каждые полчаса докладывают о его местонахождении. В данный момент он в «Арагви».

— Кобылин, ты вперед, со мной. Остальные остаются на месте, — и я первым вышел из кабинета.

К ресторану «Арагви» подъехали уже в темноте. На лавочке, неподалеку от входа, сидели два парня, по виду студенты и о чем-то спорили. Подвыпившая компания перед входом громко шумела, осанистый швейцар пытался навести порядок.

— Товарищи, успокойтесь, — увещевал он расшумевшихся гостей, — не мешайте людям культурно отдыхать.

С таким же успехом он мог попросить реку остановиться.

Я не сумел обнаружить людей из Московского Главка, но один из «студентов» встал и направился ко мне.

— У вас закурить не найдется, — спросил он и тут же представился:

— Капитан Озеров. Объект снял отдельный кабинет, сейчас накачивается хорошим коньяком «Двин». Оперативники в зале и на черном входе. Объект в состоянии крайнего раздражения, уже накричал на официанта. До этого сегодня на Лубянке сорвался на сотрудников. Так же ездил в МИД, где устроил скандал по поводу того, что ему не сообщили о визите Кронкайта. Орал, что у него были большие планы на эту встречу. Еще потребовал объяснить, почему вся эта операция со знаменитым телеведущим прошла мимо него. Кстати, везде он натыкался только на холодную вежливость и общие ответы. Собственно, после МИДа приехал сюда, где и пьет в одиночестве… — Озеров взглянул на часы, — уже в течении полутора часов.

Я зря опасался, что могут быть проблемы с арестом. Просто урок, который получили, когда брали Краскова, запомнил хорошо.

— Кобылин, кажется, ты будешь особенно рад поквитаться со своим недругом? — обратился к Федору.

Тот хмыкнул и вошел в ресторан первым. Мы с Озеровым следом.

Швейцар, плотный мужчина с генеральской выправкой и седыми висками, попытался преградить нам путь:

— Куда, товарищи, зал и так переполнен! — грозно нахмурившись, сказал он.

— Так мы сейчас и освободим его, — усмехнулся Кобылин, сунув под нос швейцару корочки.

Тот сразу отступил в сторону, вежливо попросив:

— По возможности, мебель не ломайте, пожалуйста.

— А что, были прецеденты? — усмехнулся Кобылин.

Но что ответил швейцар, мы уже не услышали, окунувшись в шумную атмосферу ресторанного зала.

Воздух в зале был густым, сочным. Ароматы духов и дорогого табака смешивались с острыми запахами грузинской кухни. Верхний свет был потушен, на стенах мерцали бра. На столах были мерцали свечи, создавая уют.

С небольшой эстрады лилась знакомая до боли мелодия. Оркестр наигрывал «Сулико». Перед музыкантами стоял, покачиваясь, пожилой плотный кавказец в хорошо сшитом пиджаке и расклешенных брюках. Костюм был кофейного цвета, в зеленую клетку. Рубашка под ним бледно-сиреневая — последний писк моды. Его гордому профилю вполне мог бы позавидовать Фрунзик Мкртчан. Мужчина пытался дирижировать и подпевал хорошо поставленным голосом. В его «Где же ты моя Сулико?» слышалась не пьяная сентиментальность, а какая-то настоящая, горькая тоска.

Зал полон до отказа. Женщины, разодетые в вечерние платья, походили на яркие цветы и благоухали духами — разнообразные ароматы пробивались сквозь общий запах зала. Дамы громко смеялись над шутками своих кавалеров, где-то за столом спорили, тоже громко, кто-то произносил тосты под одобрительный рокот компании.

Между столами, подобно теням, скользили официанты в черных брюках и белых рубашках с галстуком-бабочкой под воротниками. Они настолько профессионально обслуживали зал, что казалось, будто пустая посуда убирается сама по себе, а новые блюда появляются по мановению волшебной палочки.

Я положил руку на плечо Кобылина и тихо сказал:

— Федор, паника нам не нужна. Быстро берем его и выводим через черный ход. — Кобылин посмотрел на меня таким взглядом, что я счел нужным добавить:

— И не прибей его сгоряча. Он нам живым и здоровым нужен.

Федор кивнул. Мы подошли к ряду дверей в кабинеты. Мимоходом отметил, что кабинет тот же, в котором я когда-то встречался с Японичком. Озеров ногой толкнул дверь, Кобылин ворвался первым, я вошел следом.

Но оказалось, что зря опасался. Ни о каком сопротивлении и не могло быть речи. Калугин был пьян настолько, что с трудом сфокусировал на нас взгляд. Рассмотрев Кобылина, он скривился, верхняя губа стала тоньше, а нижняя, напротив, выпятилась. Мешки под глазами набрякли, и я отметил, что судя по желтушному цвету лица, у Калугина наверняка проблемы с печенью.

— Кобылин, не добил тебя тогда, сейчас добью, — пьяно растягивая слова, произнес Калугин и полез за пистолетом. Движения его были замедленными, рука запуталась в полах пиджака. Кобылин молча подошел к нему вплотную, вывернул руку с пистолетом и ткнул куда-то в грудину пальцами. Тело сразу обмякло. Я кивнул Озерову:

— Вытаскивайте через черный вход, пакуйте и в машину. Доставите на Лубянку.

Мы прошли через кухню к запасному выходу, где опера из Московского главка погрузили пьяного Калугина в автомобиль наружки. Я вернулся к своей машине.

На Лубянку приехали быстро — по Горького, дальше по проспекту Маркса. Сдал арестованного в изолятор временного содержания, распорядился, чтобы не спускали с него глаз и что завтра будет с ним беседовать сам Удилов.

— И следите, чтобы он тут не загнулся. Если что — обеспечьте медицинскую помощь. Кто знает, как он переносит похмелье. Шнурки, ремень сняли?

— Так точно, товарищ полковник, — ответил дежурный прапорщик.

Я поднялся из подвала, прошел в свое крыло.

— Все, мужики, по домам. Хорошо поработали. Завтра с утра встречаемся, если не будет аврала, то сделаем выходной.

Я пожал всем руки и первым покинул кабинет. Чувствовал, что если присяду за стол, то усну тут же, на ходу.

До машины дошел быстрым шагом, рванул дверь и буквально плюхнулся на сиденье.

— Домой, — коротко скомандовал Николаю.

Лейтенант Коля что-то говорил, я невпопад кивал головой, глядя в окно, за которым плыли знакомые до тошноты улицы. Странно, раньше мне нравилось смотреть на город во время возвращения домой. Что сегодня не так?

Надо как-то встряхнуться. Голова гудела, веки наливались свинцом. Старался не закрывать глаза, уснуть в машине — это потеря контроля. Нельзя показывать свою слабость перед подчиненными.

Николай скосил на меня глаза и выключил радио. Видимо, все-таки, понял и дальше уже не пытался завести пустые разговоры. Тихий шум двигателя, монотонный гул дорожного движения, легкая тряска действовали усыпляюще. Сам не знаю, как продержался до дома.

— Завтра как обычно? — уточнил водитель.

Я лишь поднял руку, не оборачиваясь, и двинулся к подъезду.

Да что ж меня так-то накрыло? И фоном свербило ощущение, что я где-то недоработал, что-то не учел, что-то важное упустил. В лифте прислонился лбом к холодной металлической панели, вроде помогло на какое-то время. Головная боль отступила. Ладно, на свежую голову еще раз прогоню последние события. А сейчас — отдыхать.

Нащупал ключ, вставил в замок, повернул. Щелчок. Толкнул дверь. Переступил порог и опустился на табурет. Посидел пару минут, чувствуя, как усталость отступает. Сбросил пальто на вешалку, разулся. Странно, обычно первое, что чувствую, войдя в квартиру, это запах кухни, ароматы мяса, выпечки.

— Владимир Тимофеевич, здравствуйте! — из кухни вышла Лида, вытирая руки о фартук. — Как вы вовремя, я только что закончила готовить ужин.

— И что же сегодня у нас на ужин, Лидочка? — поинтересовался я.

— Сегодня рыбные котлетки с гречкой, — ответила она. — Еще салатик и компот из сухофруктов, если будете. А если не будете, могу чая свежего заварить.

Я удивился — совсем не пахнет в квартире ни рыбой, ни гречкой. Мимоходом вспомнил ковид. Там, в моей первой жизни, он не миновал меня, и самое неприятное, что потом обоняние отключилось на полгода — не меньше. А сейчас-то что? Шмыгнул носом — вроде насморка нет.

Послышался громкий собачий плач и Лида, всплеснув руками, воскликнула:

— Умная собачка Ася!

Она развернулась и унеслась на кухню. Я вздохнул. Совсем забыл, что притащил домой песеля. Закрутился с делами, даже не вспомнил о собаке. Прошел на кухню, чувствуя себя виноватым. Свалил на девчонку все заботы, она наверняка дня два домой не уходила.

Лидочка, подогнув ноги под себя, сидела на полу возле небольшого тюфячка — и откуда он у нас появился, сама что ли сшила? В одной руке домработница держала щенка, в другой — бутылочку с молоком, увенчанную большой аптечной соской.

— Асенька, ты же умненькая собачка, — сюсюкая, уговаривала она, — тебе же кушать надо хорошо. Чтобы ты выросла большая-пребольшая, как репка!

Я усмехнулся. Все-таки Лида довольно непосредственная девица, наверное, поэтому они с моей Леночкой всегда спорят. Где-то слышал, что люди с одинаковыми характерами часто ругаются…

Щенок, наконец, схватил соску и зачмокал — совсем как младенец.

— Лида, ты прости меня, я совсем забыл про собаку, — опустился на стул и наблюдал за этой умиротворяющей картиной с теплотой. — Но зря ты ее так нянчишь, собачке не меньше пары месяцев, она и сама покушать сможет.

— Да ну вас, Владимир Тимофеевич, сама выбразгается, и пол вывозит. Я пробовала, так она лапами в блюдце встает, переворачивает, а потом с полу лакает. А так нельзя, это же микробы! — возмутилась Лидочка.

Я едва не напомнил ей, что собаки, вообще-то, вылизываются во всех местах, и под хвостом тоже, но вовремя прикусил язык. Зачем расстраивать девушку раньше времени.

— Лида, а у тебя когда-нибудь была собака? — осторожно спросил я.

— Не-а. Мне родители не разрешали, а я столько просила, столько просила — ни в какую! — ответила Лидочка, поворачивая ко мне счастливое лицо.

Кажется, я усыновил не только собачку, но и домработницу. Теперь ее домой вряд ли удастся выпроводить. Даже на выходной.

Собачонка вдруг дернула ножкой и заскулила во сне. Лида осторожно встала и, покачивая щенка, словно ребенка, тихонько запела:

— Баю, баюшки, баю, не ложися на краю…

Я только закатил глаза.

— Замуж тебе надо, Лида, — вздохнув, посмотрел на нее и тут же передернул плечами — знобило. — Отопление отключили? Что-то прохладно в квартире.

— Да все в порядке. Батареи горячие, как огонь. Идите переоденьтесь я сейчас Аську уложу, руки помою и соберу на стол, — Лида осторожно присела у тюфячка, опустила щенка на подстилку и… прикрыла его пушистым одеяльцем.

Я едва не рассмеялся, кажется, именно в такие моменты женщины говорят: «Утибоземой»… Ничего, скоро приедут девочки, и вряд ли у Лиды будет столько времени сублимировать свой материнский инстинкт. Как бы то не было, собака — режимное животное, воспитывать надо с самого раннего возраста и жестко. А с таким отношением, как у Лиды, воспитают мелкого домашнего тирана. Впрочем, это если повезет — мелкого. Пока еще не понятно, что вырастет из Аськи.

Лида вымыла руки и метнулась к плите.

— Лида, я сегодня ужинать не буду, аппетита нет. Сделай мне чай с малиной — попросил домработницу.

Но пока она кипятила чайник, я прошел в спальню, прилег на кровать и заснул. Видимо, еще находясь в полудреме, почувствовал аромат малины и черного чая.

Утро началось с того, что я поднял голову — и мир накренился. Голова казалась чугунной болванкой, и каждый поворот отдавался тупой болью в висках. «Черт, только не сейчас», — подумал я. Болезнь — это непозволительная роскошь. Взгляд зацепился за большой бокал на тумбочке. Я взял его, осторожно, чтобы не расплескать, поднес к губам и выпил — большими, жадными глотками. Прошел на кухню. Умной собачки Аси на ее лежанке не было, видимо, Лидочка спит с ней в зале.

Сварил кофе. По кухне поплыл одуряющий кофейный аромат. С обонянием все в порядке, и то хорошо. Выпил кружку кофе, в голове прояснилась. После второй почувствовал себя еще лучше. Головокружение прошло, мир стал казаться вполне приемлемым.

Водные процедуры, бритье — быстро привел себя в порядок. Аськи нигде не было видно, заглянул в зал — она спала на подушке, белым пятном выделяясь на рыжей шевелюре домработницы. Я тихо притворил дверь, надел полупальто и шляпу, и вышел в подъезд.

Казалось бы, все в порядке. Но в машине, неожиданно для себя, снова заснул, будто не спал всю ночь как убитый.

— Владимир Тимофеевич, — Николай тряс меня за плечо, — товарищ полковник.

Открыл глаза и не сразу понял, где я.

— Товарищ полковник, может, вам домой? У вас, похоже, температура, — в голосе лейтенанта Коли проскальзывали те же нотки, какие были в голосе Лиды, когда та возилась с щенком.

Я хмыкнул: дожился!

— Отставить, Николай. Разберусь, — ответил ему и вышел из автомобиля.

В УСБ заглядывать не стал, сразу поднялся к Удилову.

— У себя? — спросил Иванова, кивнув на дверь кабинета председателя Комитета.

— Да, — ответил помощник, — ночью как прилетел, так весь в делах.

В кабинет вошел, стараясь, чтобы спина была прямой, а шаги четкими. Начал доклад, слова шли привычной чередой. Однако через пару минут в горле запершило. Голос превратился в сиплый, срывающийся шепот. Подошел к графину, налил в стакан воды и залпом осушил. Вода была прохладной, но не снимала сухости, лишь на миг смягчив горло.

Удилов посмотрел на меня поверх очков, отложил в сторону бумаги, снял очки и положил сверху. Взгляд его стал изучающим. Он хмыкнул — коротко, без веселья.

— Быстро в медпункт, Владимир Тимофеевич.

— Вадим Николаевич, все нормально, голос немного сорвал, — попытался «отвертеться» от посещения врачей. — Некогда сейчас болеть.

— Ну-ну, все понимаю, горите на работе, — Удилов устало потер руками глаза, — причем сейчас в прямом смысле горите. Даже невооруженным взглядом видно, что у вас температура. В медпункт, Медведев. Это приказ.

— Вадим Николаевич, я хотел присутствовать на допросе Калугина, и есть еще некоторые соображения… — начал я, все еще надеясь, что Удилов изменит решение.

— Послушай, Володя, — Удилов впервые обратился ко мне по имени и на «Ты», — не спорь. Ты у нас огонь и воду прошел. Будет обидно, если до медных труб не доживешь. А Калугина уже допросили…

Он прав. Хреново будет, если не дойду до финиша. Тогда все эти годы пойдут псу под хвост. Но словосочетание «медные трубы» повисло в воздухе звучно и многозначительно. Прозвучало и как упрек, и как предупреждение, и как приговор…