Телохранитель Генсека. Том 6

Глава 16

На двери табличка с надписью «Медпункт», ниже, мелкими буквами еще две строчки: «Врач-терапевт Орлюк И. В.» и «Медсестра Вакулова З. З.».

Открыл дверь медпункта и сразу пахнуло спиртом, лекарствами и свежестью. Видимо, недавно кварцевали, этот запах не перепутаешь ни с чем. Иногда в лесу после грозы такая же свежесть. Свет люминесцентных ламп выставлял напоказ каждую морщинку на лице сидевшего за столом врача. За его спиной, на высокой тумбочке стоял телевизор. Звук приглушен, знакомый видеоряд. Белоярская АЭС, журналисты, табло с цифрами… Медсестра сидела рядом на стуле и почти уткнулась в экран, но врач не обращал на телевизор никакого внимания.

Заметив мой удивленный взгляд, Иван Вячеславович пояснил:

— На юбилей подарили, от всего коллектива, — и я вспомнил, что тоже сдавал на подарок. — Горизонт, цветной, — с видимым удовольствием добавил врач. — Но тяжелый, весьма тяжелый. Пока разрешили здесь оставить. Вот, наслаждаемся. Зинаида Захаровна, — обратился он к медсестре, — вы бы не злоупотребляли просмотром с близкого расстояния, зрение, знаете ли, портится.

Медсестра встала, прошла к столику с лекарствами и открыла кофр, в котором блестели стеклянные шприцы.

Иван Вячеславович много лет работал в посольстве в одной из африканских стран, и загар настолько въелся, что его светлые голубые глаза казались неестественно яркими на фоне коричневой кожи. Белый халат был безукоризненно чист и так же безукоризненно отглажен — ни складочки.

Он сунул мне ртутный градусник, открыл журнал приема, и быстро застрочил в нем. Я глянул в журнал и сначала удивился — почерк четкий, с правильным наклоном, но потом вспомнил, что раньше в школах чистописание было едва ли не самым важным уроком.

Закончив писать, врач подошел ко мне, взял градусник и нахмурился.

— Тридцать восемь и шесть… Нехорошо, очень нехорошо… Откройте рот, — его голос был ровным, как у лектора, зачитывающего инструкцию.

Я послушно откинул голову и он, прижав язык шпателем, заглянул в горло.

— Горло чистое. Гиперемии не наблюдаю. — констатировал врач. — Раздевайтесь.

Снял пиджак, расстегнул рубашку, и, стащив с себя, положил рядом с пиджаком на кушетку. Иван Вячеславович взял со стола стетоскоп, долго прикладывал к спине и груди.

— В легких чисто, бронхи тоже в порядке, — терапевт вернулся за стол и снова открыл журнал.

Я оделся, сел. Клеенка, которой застелена кушетка, холодная даже сквозь ткань брюк. Чувствовал, как тело слабо покачивается в такт пульсации в висках. Пришлось упереться руками в край кушетки, чтобы не завалиться на бок. Неприятно, черт возьми. Словно пьяный.

Врач внимательно посмотрел на меня.

— Штормит? Не удивительно. — Он посмотрел на меня с укоризной. — Если не хотите отдыхать добровольно, Владимир Тимофеевич, то организм заставит сделать это принудительно. Психосоматику никто не отменял.

— Ерунда, простуда, — пробормотал я. — Само пройдет.

— Пройдет, — добродушно согласился врач, — если лечить, то за неделю, если не лечить, то за семь дней.

Я усмехнулся, когда болел в прошлый раз — в гостях у родителей, эти же самые слова, помню, сказал матери.

— Пока ставлю диагноз ОРЗ. — вынес вердикт Иван Вячеславович.

— Хорошо, хоть не ветрянка, — усмехнулся я.

— Ваша ирония неуместна, — строго сказал врач. — Вирусная инфекция, перенесенная на ногах, особенно в вашем возрасте и при вашей рабочей нагрузке — верный путь к осложнениям на сердце. А с сердцем, поверьте, шутки плохи. Выписываю вам больничный, и постельный режим. И никаких «но»! Зиночка, поставьте укол молодому человеку.

Медсестра попросила закатать рукав, протерла кожу ваткой, смоченной спиртом. Сделала укол, потом еще один.

— Парацетамол. И витамины, — ответил на мой немой вопрос Иван Вячеславович. — И домой, в постель, и спать, спать, спать. Рецепт я выписал, купите в аптеке. Вот вам больничный, — он протянул мне бланки, — если потребуется продлить, то на Грановского, в клемлевку. Вы же к кремлевке прикреплены?

Я кивнул и уже хотел покинуть медпункт, но случайно бросил взгляд на экран телевизора.

— Зинаида Зиновьевна, будьте добры, прибавьте звук, — попросил медсестру и опустился на прежнее место.

Иван Вячеславович развернулся вполоборота и тоже посмотрел в телевизор. На экране «скрипел» Сахаров, пытаясь доказать обман, но, вся его речь, сводилась к тому, что все уже облучены и «мы все умрем» — эту фразу он повторил три раза подряд.

— Забавно, — усмехнулся врач. — Недавно анекдот такой слышал. Наш, врачебный юмор. Человек пришел к врачу и жалуется, мол, я съел печенье вместе с оберткой, я теперь умру? На что врач отвечает ему, философски так: мол, мы все умрем. А больной в слезы: «Все умрем? Боже, что я наделал!»… — медсестра хихикнула, а Иван Вячеславович, вздохнув, заметил: — Но я никогда не думал, что услышу это в речи нобелевского лауреата. Анекдотично.

— Да-да, — кивнул я, не отводя взгляда от экрана.

Я смотрел на Елену Боннэр. Так получилось, что она попала в кадр, видимо, не подозревая, что телеоператор снимает ее. Я хорошо рассмотрел лицо этой женщины. Буквально недавно наблюдал за ее поведением и в самолете, и позже, в медпункте аэропорта. Невооруженным взглядом было видно, что дамочка с «прибабахом», как минимум. Она несла полную чушь и сама же верила в это, производя впечатление не вполне здорового человека.

Когда я жил ту жизнь, которую практически просрал, будучи Владимиром Гуляевым, в первые годы работы в КГБ было у меня одно задание. Неприятное, но тогда мало кто мог открутиться от подобных «проверок». Проверяли работу психологов, психиатров, сексопатологов. Да всех специалистов, работавших в психдиспансерах и больницах.

Происходило это так: на прием приходил пациент, и вместе с врачом в кабинете его ждал сотрудник, который вел своеобразный «протокол» приема. С какой целью это делалось, я не знаю, но большего маразма придумать было нельзя. Но после подписанного Горбачевым в восемьдесят девятом году постановления «о ликвидации карательной медицины и выявлении случаев злоупотребления…». На самом деле название постановления было очень длинным и витиеватым, но по простому это все в КГБ называлось «дежурить в дурке».

Как-то, в одну из таких «проверок» сидел в кабинете психиатра, который вел прием только что поступившего больного, как дверь распахнулась.

— Василь Василич, — влетела перепуганная медсестра, — там ЧП! Там Сидоренко из восьмой палаты подпер дверь кроватью и кричит, что это трактор. Санитары не могут войти! Помогите!

Врач выбежал из кабинета, я следом. Он подошел к двери палаты, из которой слышались звуки, имитирующие работу мотора.

— Как пахота, Семеныч? — крикнул психиатр. — Сдай немного назад, плуг отцепился.

Ножки кровати завизжали по полу, дверь приоткрылась. Психиатр вошел первым, а я из-за его плеча посмотрел на сумасшедшего. Тот внешне казался здоровым, нормальным человеком. В его глазах было спокойствие и ум.

— Гектар вспахал? — ласково спросил врач.

Взгляд больного мгновенно изменился. Стал одновременно хитрым, лукавым, злобным и детским. Я никогда не забуду, как смотрит безумие из глаз только что нормального человека.

Но длилось это всего мгновенье. Какие-то доли секунды. Больной встал, подвинул кровать к стене, и вполне здраво попросил:

— Василий Васильевич, не привязывайте, ну пошутил немного. И давайте без уколов?

— Нельзя Семеныч, иначе за трактор не пустят, — ответил психиатр и в глазах больного снова полыхнула злоба, не побоюсь этого слова, нечеловеческая…

Поставили несчастному укол, он затих, санитары зафиксировали руки и ноги.

— Он хорошо изображает здорового человека, — сказал психиатр. — Пойдемте, еще одного покажу.

Мы вышли во двор, возле открытых дверей склада за верстаком стоял человек, в руках рубанок, из-под него золотой вязью на землю опадают стружки. Рядом две новенькие табуретки, на одной из которых сидит здоровяк в белом халате и курит.

— Завхоз? Или дворник? — предположил я.

— Нет. Тоже больной. Считает себя Иисусом Христом. Собственно, то, что он делает — психотерапия. Я его не лечил даже. Сразу сказал, что раз он Иисус, то имеет отношение к плотницкому делу и попросил помочь отремонтировать мебель. Психиатрия, знаете ли, она разная бывает… — Тем временем плотник попал молотком по пальцу и выматерился — длинно, витиевато. — Этот, с позволения сказать, Христос воскрес, абсолютно здоров, — пояснил врач. — Симулянт, пытается отмазаться от судебного обвинения. Но здоровому человеку на самом деле трудно постоянно изображать из себя психа. Даже если прочитает сотню трудов по психиатрии, все равно не сможет. Это невероятное напряжение, и стоит расслабиться, маска сумасшедшего сползает…

Воспоминание буквально пронеслось перед глазами, возникло ощущение дежавю. С Еленой Боннэр была обратная ситуация. Обычно она казалась психопатической личностью, но сейчас, в кадре, видимо забывшись, смотрела так, как смотрит режиссер во время последнего прогона спектакля, отмечает недочеты и ошибки актеров. В ее глазах светился ясный ум, лицо разгладилось, эмоций было примерно столько, сколько бывает у Удилова, когда тот поправляет карандаши на своем столе. Но стоило ей заметить, что камеру навели на нее, и она мгновенно надела привычную маску экзальтированной дамочки…

— Боюсь, что сразу домой не получится, — я пожал Ивану Вячеславовичу руку, простился с медсестрой и вышел из медпункта.

Быстро прошел в крыло, которое занимало УСБ. Дверь в кабинет открыта. Я посмотрел внутрь. Карпов за своим столом работает с документами, Даня стучит по клавиатуре. Газиз и Марсель о чем-то переговариваются, а Кобылин курит в открытую форточку. Я хмыкнул — нормальная рабочая атмосфера.

— Что у нас по задержанному? — спросил, прислонившись к дверному косяку.

Кобылин, выпустив струйку дыма в форточку, ответил с привычной ему мрачной иронией:

— Жив еще. К сожалению.

— К счастью жив, — поправил его. — Ребята, я на больничный. Карпов, ты за старшего. Скоординируйте работу с Московским УКГБ по Бережкову. Главное, его контакты. И проследите, чтобы не сквозанул за границу. Улетит на какой-нибудь симпозиум, поминай потом как звали. Газиз, займешься этим. Если подойдет к американскому посольству, арестовать. Только без шума. — парни кивнули. — Теперь ты, Даниил. Тебе предстоит самая сложная задача. Андрей с Федором помогут. Нужно отследить все пересечения всех фигурантов последних событий. Даже тех, кто казалось бы не имеет прямого отношения к сорвавшейся диверсии на Белоярской АЭС. Это и Ельцин, и Калугин, и Бережков. Газиз, копию с журнала посещений арсенала в УКГБ по Свердловску проанализировать. Федор, все протоколы опросов, особенно, допроса патологоанатома из Свердловска, давшего «нужное» заключение еще раз перепроверить. Свяжись с инспекцией в Свердловске, уточни, кто там ведет дело об убийстве начальника арсенала. Дальше. Ты, Марсель. Тебе отдельная задача. Поднимешь все, что у нас есть на Елену Боннэр. Все, до последней бумажки.

— Досье на Сахарова тоже поднять? — уточнил Марсель.

— Нет. Сахаров просто дурак, — я поднял руку, потер шею.

— Ничего себе, дурак! Это с нобелевской-то премией? — усмехнулся Кобылин.

— Федор, я часто повторяю, в первую очередь себе самому, что ум и разум — очень разные вещи. А Сахаров никогда не отличался разумностью, — я отлепился от косяка.

— Но почему Боннэр? — Марсель нахмурился, пытаясь понять, какое отношение к попытке взрыва АЭС имеет жена академика.

Я читал его мысли и не знал, что ответить. Но придумывать ничего не стал. Сказал как на духу:

— Я не знаю. Не знаю, парни. Но мы как-то привыкли не замечать женщин, особенно в тех делах, где основные игроки — мужчины. Я сейчас скажу банальность, но французы были правы, когда говорили: «Ищите женщину». И, поскольку во всей этой свистопляске вокруг АЭС женщина всего одна, то почему бы не проверить ее? Ошибаюсь? Отлично, значит не будет повода упрекнуть себя в халатности. Докладывайте мне лично, в любое время. Если будет что докладывать… И по Ельцину держите руку на пульсе.

— Вы думаете, клюнет? — Кобылин скептически скривился.

— Не думаю, Федор — уверен в этом, — я действительно был уверен. — все, парни, я ушел.

В машине сел на заднее сиденье.

— Николай, домой, — попросил лейтенанта уже совсем осипшим голосом.

Закрыл глаза, откинул голову на подголовник. В висках стучало, в ушах гудело, во рту было сухо. Ну вот как все это не вовремя! «Волга» тронулась мягко, почти бесшумно.

После уколов температура спала, стало гораздо легче, но все равно домой пришел весь разбитый. Так, выспаться и надо приводить себя в порядок. Сразу в дверях сунул домработнице рецепты.

— Лидочка, будь добра, сходи в аптеку, — попросил ее и, кинув верхнюю одежду на табурет, прошел в спальню.

Лида заглянула через минуту, уже в пальтишке и вязаном берете на рыжих волосах.

— Владимир Тимофеевич, я щас мигом. — сообщила она. — Вы вон аж зеленый весь стали.

Сколько я спал, не знаю, но Лида безжалостно растолкала меня. С трудом разлепил глаза.

— Надо принять лекарство, — строго сказала девушка.

— Сон — лучшее лекарство, — пробормотал я, еще не проснувшись окончательно.

— Лучшее лекарство — то, что доктор прописал, — заявила Лида и, быстро развернув маленький пакетик из папиросной бумаги, протянула мне. — Порошки. Сегодня полчаса ждала, пока их приготовили в аптеке.

— Лида, ты домашний тиран, — проворчал я, взяв у нее лекарство.

Высыпал на язык, сморщился от горечи, Лида тут же протянула мне стакан воды, запить.

— Вот еще таблетки и можете дальше спать. Да, я на всякий случай «Пертуссин» купила, аскорбинку и гематоген, — сообщила она.

— Лида, я же не маленький, — только и осталось вздохнуть.

Проспал до самого вечера. Вечером Лида накормила меня куриным бульоном и сообщила, что завтра мои возвращаются.

— Я Светлане Андреевне позвонила сразу, она забеспокоилась. Сказала, что часам к двум дня будут. — и тут же, забрав у меня тарелку, добавила:

— Вы сильно не наедайтесь, сейчас после еды еще лекарства надо принять.

В дверь позвонили и Лида, положив лекарство на стол, пошла открывать. Из прихожей до меня донеслись звуки спора. Лида с горячностью доказывала, что «никакой он вам не начальник, а в гроб и то краше кладут», ей отвечал, судя по голосу, Марсель.

Я поднялся и неспешно прошел в прихожую. Лида, уперев руки в бока, стояла перед Марселем, буквально закипая. Марсель же, напротив, был воплощением невозмутимости. Из-за его плеча виднелся помпон Даниной вязаной шапки.

— Лидия, хватит спорить на пороге. Приглашай гостей и приготовь чай. Потом можешь идти домой, ты уже неделю без выходных, — напомнил ей.

Лида фыркнула, но возражать не стала.

Марсель шагнул вперед, снимая пальто. За ним, словно тень, в прихожую проскользнул Даня. Парень был заряжен, как пружина. Он быстро стащил с головы свою нелепую разноцветную вязаную шапку с помпоном, помял ее в кулаке и сунул в карман куртки. Надо лбом тут же торчком встал рыжеватый вихор.

— Владимир Тимофеевич, просим простить, но мы с новостями, — произнес Марсель, его лицо оставалось спокойным, но в глазах прыгал огонек азарта.

— Не на пороге же будешь докладывать? Давайте сядем за стол и вы все расскажете. — и я первым прошел в кухню.

Через пару минут Марсель сидел за столом, напротив меня. Даниил чуть замешкался возле вешалки, но с тем же сияющим лицом вошел в кухню.

— Ой, какой вы худенький, — безапелляционно заявила Лида.

Уши нашего технаря полыхнули алым, краска залила лицо.

— Лида, не смущай парня. Иди домой, иди к собачке… куда-нибудь уже иди! — я начал раздражаться.

Понятно, что парни пришли не просто так — проведать больного начальника, и мне не терпелось узнать, что же у них в папке, которую Даниил прижимал к груди.

Лида вышла, я успел заметить, что на глазах у нее навернулись слезы. Для себя отметил, что надо будет познакомиться с ее семьей. Девушка не слишком горит желанием уходить домой, напротив, на работе старается задержаться, и с удовольствием остается у нас ночевать.

— Так что у вас? — спросил, когда за Лидой закрылась дверь кухни.

— У нас бомба! — Воскликнул Даня.

— Ты давай по порядку, — усмехнулся Марсель. Я отметил, что Марс, хоть и уставший, но доволен не меньше Дани.

— А по порядку вот! — и Даня, открыв папку, выложил передо мной ряд фотографий.

Я внимательно рассмотрел одну за другой.

— Если я все правильно понимаю, то Елена Боннэр у нас… — начал я, но Даня перебил меня, закончив мысль:

— … вовсе не Елена Боннэр!