Телохранитель Генсека. Том 6

Глава 10

Проводив Капитонова до машины, подошел к своей «Волге».

— Андрей, у тебя закурить не найдется? — спросил Соколова.

Тот молча достал пачку и протянул мне. Я взял сигарету, спички. «Космос» — не здорово, но, как говорится, на безрыбье…

Курил взатяг…

Я был благодарен Андрею, что он не бросил ни одного замечания, не подколол, не стал хохмить. Неожиданно, но буду знать, что ростовский балагур способен на тактичность. Понимает, что совещание прошло сложно, и не лезет с расспросами.

На улице вроде и солнышко припекает, но сырость пробирает до костей. Всюду грязь, серая, талая. На душе ровно та же хмарь, привезенная из Свердловска. После общения с Ельциным и угарной атмосферы интриг хочется одного — забыть обо всем этом. И я забуду, но после того, как доведу дело до конца.

Совещание закончилось, не добавив ясности. В голове тягучая, вязкая каша. Самое правильное сейчас — это отложить все дела, сесть в машину и поехать домой. Сменить этот прокуренный после совещания кабинет на свежий мартовский воздух, а потом на аромат Лидочкиных пышек или пирогов, который просто сбивает с ног до того, как открываешь дверь — еще на лестничной площадке.

Первое, что я сделаю, когда приду домой — обниму Светлану. Хочется просто постоять с ней рядом, чувствуя, как уходит напряжение. И тут же затеять шумную возню с девочками, переслушать все их новости, которых наверняка накопилось очень много за время командировки.

Мне так захотелось домой, что сейчас даже ворчливое возмущение Лидочки по поводу «избразганной» обуви будет казаться душевной музыкой. Да что там говорить, я бы даже Олимпиаду Вольдемаровну, нашу «заслуженную» соседку, встреть ее сейчас, обнял бы. Хотя нет, с объятиями погорячился, но мысль о доме согрела. Пора закругляться здесь.

Я бросил окурок в урну и вернулся в здание. Быстро прошел в секретарскую — надо переговорить о вчерашнем дне, выяснить, кто здесь находился и в какое время.

В секретарской оказалось неожиданно людно. В большой комнате, где обычно слышался только шум печатных машинок, сейчас гудели голоса. Из шести столов, увенчанных пишущими машинками, три были заняты.

Галина Игоревна, солидная матрона с прической, напоминающей парики дам начала девятнадцатого века, быстро стучала пальцами по клавишам. Рядом, вполоборота к ней, стоял Виктор Суходрев, переводчик Леонида Ильича. Он держал в руках свежий номер какой-то западной газеты и негромко, но четко диктовал секретарше:

— … ввиду всего вышеизложенного у правительства Советского Союза возникают…

Увидев меня, он кивнул и продолжил диктовку.

За вторым столом сидел один из выпускников МГИМО, сосредоточенно раскладывая по папкам бумаги.

В дальнем углу комнаты работала еще одна пара. Переводчик Валентин Бережков, склонившись, что-то объяснял секретарше, которая внимательно его слушала, положив руки на клавиатуру печатной машинки.

С Суходревом все ясно, фигура привычная, человек в гуще событий. С ним я несколько раз сталкивался еще в то время, когда находился при Брежневе телохранителем. А вот Бережков…

Увидеть его здесь было немного неожиданно. А для меня, если сказать честно, еще и волнующе. Я не просто читал его книгу «Тегеран-43», я ее проглатывал, перечитывал много раз, впитывая каждую деталь, каждое слово. Фильм, снятый по мотивам, пересматривал тоже несколько раз, хотя он был намного хуже книги, слабее, хотя и снимали видные режиссеры. В книге Бережков описал историю, частью которой был сам. А сейчас он стоит в нескольких шагах от меня и беседует с секретаршей…

Я встряхнулся и тут же напомнил себе: «Не сотвори кумира»…

— Всем доброго дня! Галина Игоревна, вы, как всегда, неотразимы! — я широко улыбнулся.

С Галиной Игоревной любой разговор превращался в прогулку по минному полю. Что тут поделать — человек настроения. Она могла быть радушной и разговорчивой, а могла отбрить любого так вежливо, что просто хоть мастер-классы проводи. Но ко мне она благоволила всегда. Наверное, потому, что я обычно держал дистанцию и никогда не влезал в ее личное пространство.

— Владимир Тимофеевич, никогда не замечала за вами склонности к лести, — строго ответила секретарша, но было видно, что комплимент ей приятен. — Что привело вас к нам?

— Не поверите, ищу вчерашний день, — перевел все на шутку. — Мне нужно знать, кто вчера в районе двух часов дня был в этом кабинете?

— Кого здесь только не было, потому что вчера здесь был проходной двор, — посетовала секретарша.

— Ну не скажите, Галина Игоревна, — к ее столу подошел Бережков.

Он взял у Суходрева документ и подчеркнув пальцем абзац в конце страницы, вернул.

— Вот здесь надо поменять местами… — сказал Виктору Михайловичу и, посмотрев на меня, продолжил:

— На самом деле мы все здесь были, еще Валера… — он кивнул на выпускника МГИМО, закопавшегося в документы, — … и Саша появлялись, но они не сидели на месте. Рябенко заглядывал, Солдатов заходил. Александров-Агентов тот вообще «Фигаро здесь, Фигаро там»… Весь день бегал туда-сюда. Так же официантки, обедать приглашали… Да, еще Дебилов, тоже с поручениями Леонида Ильича, заглядывал несколько раз. А что случилось?

— Ничего особенного, просто выясняю историю одного звонка, — я пожал плечами, стараясь придать лицу равнодушное выражение.

Бережков подумал о чем-то, но понять я не смог — дикая смесь английских и немецких слов. В который раз посетовал, что так и не осилил английский.

— А телефон вообще не умолкал, — сообщила Галина Игоревна. — То олень позвонит, то тюлень…

— Ну зря вы так, хорошие люди звонили, нужные, — усмехнулся Бережков.

— Валентин Михайлович, — я кивнул на западные газеты в его руках, — смотрю свежая пресса? Жалею, что не знаю английского. Как-то не получается выучить — слова сложно запомнить.

— Так всегда бывает у людей с ассоциативно-образным мышлением, — «утешил» меня Суходрев. — Хотите поделюсь методом, который многим очень помогает?

— Не откажусь, — я был заинтригован.

— Придумывайте образ к каждому слову. Чтобы у вас возникала ассоциация. Вот например, слово «следовать», — и он тут же произнес на английском языке:

— «Follow»… Включите фантазию, Владимир Тимофеевич, чтобы у вас в голове появилась картинка. Возможно, такая: «Все женщины любят следовать за толстым фаллоусом»…

— Виктор Михайлович, как вам не стыдно? — возмутилась Галина Игоревна, покраснев. — Не ожидала от вас такой пошлости!

— Галина Игоревна, прошу прощения, — тут же извинился Суходрев, но в глазах у него не было и следа раскаяния. — Тлетворное влияние Запада, сами понимаете. Их пошлость прилипчива.

— Но метод-то отличный! Прямо-таки, неплохой метод, — Бережков рассмеялся. — Воспользуюсь им, когда захочется развлечься. Вот, к примеру «government»… — посмотрев на меня, перевел:

— Правительство. Какие есть варианты?

— Тут без вариантов, — я вздохнул и выдал: — «Говенные менты защищают правительство». — и тут же получил негодующий взгляд от секретарши.

— Вы быстро учитесь, — Бережков с интересом глянув на меня, снова подумал что-то на английском. Из его мыслей я понял только одно словосочетание: «экстра персон». — Виктор Михайлович, — он повернулся к Суходреву и, еще раз ткнув пальцев в середину документа, посоветовал:

— На это тоже обратите внимание, здесь структура…

Я попрощался и вышел. Здесь я ничего не выясню. Но проверить все-таки надо было.

Вернувшись в машину, попросил Соколова:

— Андрей, подкинь до дома. И тоже отдыхать. Когда спал последний раз?

— Я мужчина молодой, мне спать некогда, — Соколов снова подумал о девушке из отдела кадров и как-то неуловимо стал похож на кота, который объелся сметаны.

Я прикрыл глаза и задумался. Итак, кому звонил Ельцин? Секретарей, буфетчиц, Александрова-Агентова и генерала Рябенко даже не рассматриваю. Еще Дебилов, один из секретарей Брежнева. Этот вообще полностью соответствует своей фамилии — исполнительный, пунктуальный, но недалекий. Отметаю сразу. Остаются Суходрев и Бережков.

Что я о них знаю?

Закопался в воспоминания Владимира Гуляева, как в досье…

Суходрев всегда был как на ладони, человек проверенный, свой, из нашей системы. Родился в Каунасе, но это так, география. Вся суть в происхождении. Отец — полковник ГРУ, легенда, работал в самых опасных местах. Мать Виктора Михайловича тоже разведчица. Такие люди — становой хребет нашей системы. Их преданность не подлежит сомнению. Эта семья всегда была в эпицентре большой игры, всегда на страже государственных интересов.

В сороковом году его мальчишкой увезли в Лондон. С восьми лет учился в школе при советском посольстве. После войны он с матерью вернулся в Москву, а в сорок девятом к ним присоединился отец, вышедший на заслуженную пенсию.

Дальше — предсказуемая и правильная карьера. Институт, иностранные языки, французское отделение. Кузница кадров для МИДа. После — прямая дорога в бюро переводов. Отличился на приеме послов в пятьдесят шестом, когда перевел жесткую фразу Хрущева: «Мы вас похороним» без приглаживания, четко и прямо. С этого момента стал голосом советских лидеров на долгое время. В пятьдесят девятом — первый визит Хрущева в США, и Суходрев с ним. В шестьдесят первом он был переводчиком в сложных переговорах с Кеннеди в Вене. В семьдесят втором он присутствовал на встрече Брежнева с Киссинджером. А в семьдесят третьем году вообще знаковый эпизод в Кэмп-Дэвиде, когда он ехал в одной машине с Никсоном, а за рулем находился сам Брежнев. Это ли не показатель абсолютного доверия?

Насколько я помню из своей гуляевской жизни, Суходрев прошел путь от переводчика до заместителя заведующего отделом США и Канады в МИДе. Дальше — специальный помощник Генерального секретаря ООН. Ушел на пенсию с почетом, в девяносто четвертом году.

Что еще? Что-то о даче, кажется, на Николиной горе. Статусное место.

У Суходрева все открыто, основательно, по-советски. Он — плоть от плоти системы, и ни одна деталь его биографии не вызывает вопроса.

С Бережковым иначе…

Этот со сложной судьбой. Он из интеллигентной семьи, отец инженер, мать — детский врач. Отец перед революцией дослужился до старшего инженера Путиловской верфи, а это не просто какой-нибудь «свечной заводик», это сердце Российского кораблестроения. После революции, чтобы избежать «красного террора», семья сорвалась с насиженного места и бежала в Киев. В Киеве Бережков пошел в немецкую школу. Он там не просто учился, он впитывал дух, язык, культуру.

После школы завод «Большевик», где Бережков работал электромонтером, подозреваю, что для того, чтобы получить «пролетарский стаж». Параллельно записался на курсы иностранных языков, закончил экстерном. Упорство и амбиции хорошо мотивируют… Дальше поступил в Политехнический институт и в то же время подрабатывал экскурсоводом в гостинице «Интурист». Будучи студентом, он постоянно находился в контакте с иностранцами. Водил по Киеву, общался, перенимал что-то. У меня сложилось впечатление, что это была не просто подработка, это была школа другого образа жизни. Получив диплом, Бережков какое-то время работал на «Арсенале». Дальше — армия, Тихоокеанский флот. Но и здесь он оказывается при штабе, где ведет занятия — снова иностранные языки. Он в совершенстве знал все европейские языки, и его уникальная способность к языкам вытащила его из общей массы, заставила обратить на себя внимание. Уже в тридцать девятом году Бережков был направлен на работу в Москву. Стремительный взлет и дальше как по накатанной. Германия — заводы Густава Круппа, в составе закупочной комиссии. После — Наркомат иностранных дел. Работал в Советском посольстве в Германии в самом начале второй мировой.

Бережков присутствовал на всех ключевых встречах: Черчилль, Иден, Гопкинс, Гарриман… И пиком его карьеры, стал, конечно же, Тегеран в сорок третьем. Переводчик на встрече Большой тройки — это высшая лига, абсолютный пик доверия и профессионализма.

Но запомнился Бережков другим. Во время приема в Тегеране он так проголодался, что взял кусок бифштекса и начал быстро жевать. В это время Черчилль обратился к Сталину и что-то сказал. Бережков с полным ртом, попытался быстро проглотить и перевести, но не успел. Сталин повернулся к нему и, увидев, что тот сидит с полным ртом и красным лицом, лихорадочно работая челюстями, сказал фразу, которая на долгие десятилетия стала крылатым выражением:

— Ви сюда не лобио кушать приехали!

Но, как ни странно, этот конфуз последствий для карьеры Бережкова не имел…

В семьдесят восьмом году, насколько я помню по моей прошлой жизни, Бережков должен занимать должность главного редактора журнала «США и Канада: экономика, политика, культура». Что случилось, как и почему он оказался в Заречье, в числе переводчиков Брежнева? Это надо будет выяснить у Рябенко…

Биографию Бережкова можно положить в основу шпионского романа. Но «пятна» в ней были — его родители, покинувшие Советский Союз вместе с гитлеровской армией, и его собственная эмиграция в США после развала Союза…

Если Суходрев подозрений не вызывал, то Бережков напротив, идеально подходил на роль «локомотива» для Ельцина и Калугина. Но — это пока только предположения.

Ладно, хватит ломать голову, жизнь покажет, кто есть кто. И потом, ведь Ельцин, просто потому, что заметил слежку, мог набрать номер Заречья, а не тот, по которому хотел действительно позвонить.

Раздалась трель телефонного звонка. Я поднес трубку к уху, выслушал короткое сообщение Карпова.

— Завтра возвращайтесь, — бросил коротко. — Все. Информации достаточно, дальше пусть инспекционная комиссия разбирается.

Откинулся на спинку сиденья «Волги», бездумно глядя мелькание московских улиц. Открыл окно, в салон с прохладным ветром ворвались выхлопы грузовиков на Садовом кольце, смешанные с ароматом толпы — сигарет «Космос» и запахом духов «Красная Москва». Пока стояли на светофоре, разглядывал людей. Конец рабочего дня, но никакой лихорадочной спешки, все в это время подчинено своему, неспешному ритму. Неторопливая, обстоятельная жизнь…

Люди текут по тротуарам и через переходы плотным серым потоком. Мужчины в основном в болоньевых куртках серого, коричневого или защитного цвета. Под куртками угадываются пиджаки. Брюки часто слегка потрепанные по кромке. Женщины пытаются выделиться из общей массы. В толпе мелькнуло яркое малиновое пальто, а вот женщина в ярко-красных чехословацких сапожках на белой подошве, которую метко окрестили «манка». Помню, точно такие же когда-то, в жизни Владимира Гуляева, часто рассматривала в витрине моя мать. Даже сейчас помню ту «заоблачную» цену — семьдесят пять рублей.

Прически у женщин — либо тугой «бабетт», либо стрижки, уложенные аккуратными волнами. И неизменно лидирующая химическая завивка. Завязанные под подбородком шелковые платочки женщин, шляпы на головах мужчин — самые популярные головные уборы в это время.

В руках авоськи, в них апельсины, батоны хлеба, молоко в треугольных пакетах.

Лица у людей усталые, но не опустошенные. В глазах — спокойная уверенность в завтрашнем дне.

Загорелся зеленый и Соколов тронул машину с места. Я перевел взгляд на «сталинки» — монументальные, с иглами шпилей. За их фасадом маячат «брежневки», в ровных линиях которых есть своя, современная эстетика. В окнах уже загорается свет. За занавесками дефицитные сервизы в сервантах, обязательный ковер на стенах, хрустальные люстры. Все заработано честным трудом. Это не просто жилье. Каждая квартира — это отдельный мир, в котором люди укрываются от коллективного бытия.

На стенах домов и на крышах агитационные надписи: «Слава КПСС!», «Экономика должна быть экономной», «Слава советской науке»… Лозунги, которые никто не читает, они давно стали частью пейзажа, как фонарные столбы и скамейки в скверах.

Дух времени, он во всем этом. В размеренности жизни и уверенности, что Советский Союз — это огромный, надежный корабль, плывущий в заданном направлении.

Не к месту вдруг вспомнился «Титаник» и я быстро прогнал это воспоминание.

— Андрей, давай тут за гостиницей «Украина» сверни. Потом мимо школы, я там дворами пройду.

Соколов кивнул. Проехав немного, он остановил машину.

— До завтра, — попрощался с ним. — И выспись обязательно, завтра будет сложный день.

— Ага, приказ понял: рухнуть в кровать и дрыхнуть! — ростовчанин рассмеялся, снова подумав о девице из отдела кадров.

Ну-ну, выспится он. Я усмехнулся и пошел по направлению к дому, уже предвкушая приятный вечер с семьей. Но когда проходил мимо мусорных баков, какой-то звук привлек внимание. Я подошел и, посмотрев по сторонам, перегнулся через край. Невольно хмыкнул: достойное завершение нескольких дней копания в помойке людских душ — залезть в настоящую помойку…