Телохранитель Генсека. Том 6

Глава 17

— Это у нас Данила глазастый, — Марсель хлопнул Даню по плечу, — его заслуга! Вот я бы точно не заметил. Короче, мы начали, как всегда, с архива. Ничего особенного, фото четырнадцатилетней девушки, в профиль, в анфас. Она не попала в интернат для детей врагов народа по двум причинам: во-первых, почти взрослая, а во вторых, из Ленинграда приехала бабушка, которая встала за внучку стеной. Она нашла влиятельных заступников, и смогла вытащить ее из следственного изолятора НКВД. Но личное дело осталось.

Марсель постучал пальцами по столешнице, как по клавишам пианино.

— Та-та-да-даммм! — напел он и добавил: — Слушайте все, от Советского информбюро! Дань, давай в двух словах про эту красавицу.

— Да я и в трех могу, — пожал плечами Даниил. — Итак, Елена Боннэр… Наполовину армянка, наполовину еврейка. Вроде бы были французские предки, но я так далеко не копался. Хотя о поездке во Францию к родственникам есть информация. Но не удивлюсь, если эта французская родня такая же фикция, как и сама Елена Боннэр. Да, позже уточню даты, — пробормотал он и черкнул что-то в блокноте, с которым никогда не расставался.

— Дальше… Отец — старый партийный работник Левон Кочарян. Матерью была… хотя, почему была — и сейчас есть… Руфь Григорьевна Боннэр, член РКПБ с двадцать четвертого года. Овдовев, она связала свою жизнь с Геворком Алиханяном, и тогда наша «героиня» сменила фамилию отца на фамилию отчима и стала Алихановой… Имя девочке тоже сменили, именно тогда ее стали звать Еленой.

— Алиханян?.. Значительная фигура, — перебил Даню Марсель, — в начале двадцатых он стоял во главе компартии Армении. Дальше тридцать седьмой год, Алиханяна расстреливают, а Руфь Боннэр арестовывают. Сидела, кстати, в АЛЖИРе…

Я кивнул. Акмолинский лагерь жен изменников родины — аббревиатура АЛЖИР — в принципе, не самое страшное место. Это не Колыма, не Воркута, не Забайкалье, помягче намного. Да, холодно, охрана и колючая проволока. Ходить строем и под охраной, жить в бараке, но… не Колыма.

Реабилитировали Руфь Григорьевну в пятьдесят четвертом, сразу после смерти Сталина. Полностью сняли судимость, восстановили в партии. Хотя в Москву она вернулась еще раньше, после Великой Отечественной, в феврале сорок шестого года, и хлопотал за нее никто иной, как Микоян. Насколько я помню, позже мать Елены Боннэр стала пенсионеркой союзного значения и очень неплохо жила…

— Елена очень часто общалась с матерью, ездила в Казахстан, поддерживала чем могла, а когда та вернулась в Москву, то первое время, пока Руфь Григорьевне не вернули квартиру в Москве, жила у дочери. Елена в то время как раз вышла замуж первый раз, за Семенова, Ивана Васильевича. Но не в том суть…. — Марсель налил себе чая, стянул с блюда пирог и, надкусив, пробубнил с набитым ртом:

— Даня, давай про репутацию.

— Про репутацию… — Даниил бросил голодный взгляд на пироги, но тут же пододвинул мне еще одно фото. На нем Елена Боннэр, уже во взрослом возрасте, и тоже в профиль и в анфас. — Во время войны работала в военно-санитарном поезде, где ее «взял под крыло» начальник поезда Дорфман, Владимир Ефремович. Там же она получила ранение. Серьезная контузия во время бомбежки. Но, восстановившись, продолжила работу медсестрой. Войну заканчила в Австрии. Однако зрение продолжало падать. И к моменту развода с мужем, она практически слепнет на один глаз. — Даниил перебрал фотографии и выложил передо мной еще одну.

На фото хрупкая молодая женщина сидит на скамье в парке и читает лежащую на коленях. В одной руке у нее дымящаяся сигарета, а в другой очки.

— Откуда эта фотография? — поинтересовался я, разглядывая изображение.

— Фотография из журнала «Советский Союз». Боннэр просто попала в кадр, но фото получилось удачным и его разместили на обложке. Ладно, я не буду развозить по всей ее биографии, — Даня все-таки не утерпел, взял пирог, откусил и, быстро прожевав, запил чаем, — перейду сразу к делу. Уже будучи замужем, Боннэр сначала была подозреваемой в деле об убийстве жены Злотника, ее любовника на тот момент, но позже ее из подозреваемых неожиданно переквалифицировали в свидетели по делу. Причина — недостаток улик. Именно тогда были сделаны эти фото.

Даня показал пальцем на вторую пару фотографий «анфас — профиль»: на них красивая молодая девушка, волосы собраны в пучок на затылке, длинная, как у балерины, шея.

— Их мы в архиве МВД выловили. Владимир Тимофеевич, обратите внимание, они идентичны с фото в четырнадцатилетнем возрасте. А вот последние фотографии Боннэр, также газетные фотографии, еще несколько фото с прошлой работы, а вот некоторые случайные попадания в кадр на мероприятиях…

Даня сделал глоток чая, отставил кружку, продолжил:

— Я сразу обратил внимание на форму ушей. Форма ушных раковин разная. И форма подбородка тоже. А вот здесь она опять в профиль, ветер поднял волосы и видна родинка на шее, недалеко от шейных позвонков, ближе к правому уху. Кстати, по форме довольно некрасивая. На фотографиях из архива — тех, что в профиль, этой родинки нет. Хотя она должна быть.

— И тут, Владимир Тимофеевич, вопрос, — включился в разговор Марсель. — И вопрос интересный: родинку можно свести, хотя это и рискованно, но можно. Но вот чтобы ее сделать — это из области фантастики!

— Ну почему же, — возразил Даня, — сейчас медицина шагнула далеко вперед.

— Даня, ребенок ты еще, — ухмыльнулся Марсель, — да покажи мне хоть одну женщину, которая добровольно захочет посадить такую блямбу на шею? Как раз туда, куда любовники обычно целуют? Да никогда не поверю! Кстати, на остальных фотографиях у Боннэр либо высокий воротник, либо волосы под ободком и спадают к плечам, полностью закрывая шею. Эта единственная где видно шею, и здесь она снята в момент разговора с Микояном на официальном мероприятии. У нас всё! — и Марсель развел руки, слегка поклонившись, будто пародируя театральный поклон.

— Молодец, возьми булочку, — я усмехнулся. — Родинка могла вырасти, здесь я с тобой, Марсель, не соглашусь. Про новообразования слышал что-нибудь?

— Ну как же, доброкачественная опухоль, в отличие от рака — злокачественной опухоли, вреда человеку не приносит, — Марсель хитро посмотрел на меня, — но уши-то, уши, тоже «доброкачественно» оттопырились? И ушная раковина по-другому вдруг завернулась, тоже исключительно «доброкачественно»?

— Тут ты прав, не спорю, — я пододвинул поближе к парням корзинку со сдобой, — вы не стесняйтесь, ешьте.

— Да с удовольствием! — хохотнул Марсель и потянулся к пирогам. — М-ммм… с повидлом попался! В магазине таких не купишь. А что за повидло? Я такого никогда не ел.

— Калина. Лида ее любит и старается втиснуть в любое блюдо, — ответил я, не отрывая взгляда от фотографий. — Но всегда получается отлично.

— Да, вкусно, — кивнул Даниил, дожевав свой пирог.

— Это Лида у нас повар от Бога, — ответил я, запоздало подумав, что обидел девушку ни за что, ни про что. Ее, конечно, заносит иногда, но в общем-то из хороших побуждений, заботится она обо мне и моей семье. Плохо только, меры не знает.

— Что дальше делать, шеф? — Марсель задал вопрос как бы шутя, но я ответил ему серьезно:

— Наблюдать и выяснять. Поговорить с бывшим мужем. Встретиться с матерью. Но так, чтобы не спугнуть саму Боннэр. Справитесь?

— Куда мы денемся? — за двоих ответил Марсель. — Уже выяснили, что ни с матерью, ни, тем более, с бывшим мужем она много лет не общается. Вообще никак, ни под каким видом. И, кстати, мы уже договорились о встрече с Руфью Григорьевной. Она нас будет ждать завтра с утра.

— Отлично. А сейчас свяжитесь с Соколовым. Он там рядом с Боннэр, кем бы она ни была на самом деле, и с Сахаровым. Пусть достанет ее отпечатки и возвращается вместе со всей гоп-компанией. По Боннэр: просейте всю ее жизнь сквозь мелкое сито. В том числе слухи, сплетни — все, до чего сможете дотянуться, — я говорил, но в голове снова звенело, состояние было такое, будто по мне проехал трактор, причем сначала туда, потом обратно.

— Понятно, перетрясти все грязное бельё, — Марсель нахмурился и встал. — Простите, что вломились к вам так поздно, Владимир Тимофеевич, но вы бы шли в постель.

— Точно, совсем зеленый стали, — заметил Даня, встав из-за стола.

Я вышел проводить их в прихожую.

— А это что за явление? — воскликнул Марсель. Он нагнулся, поднял щенка, взяв за шкирку.

Ася завизжала, и тут же в прихожую, разъяренной рыжей фурией, вылетела Лидочка.

— Немедленно перестаньте издеваться над животным! — прошипела она и тут же, ласково:

— Бедная умная собачка Ася, обижают маленькую!

Она забрала щенка у Марселя и пошла на кухню.

— Ваша? — изо всех сил делая равнодушное лицо, поинтересовался Даня.

— Да, из помойки на днях вытащил. Кто-то выкинул, а я подобрал, — ответил ему.

Даниил покраснел, уши второй раз за вечер стали малиновыми.

— Я вообще-то про девушку, — пробормотал он. — Ваша дочка?

Марсель рассмеялся, и только тогда до меня дошла комичность ситуации.

— Нет, Даня, я твоим тестем не стану, даже не мечтай, — усмехнулся, подумав, что такой зять был бы подарком. — Лида — наша помощница по хозяйству. С Комитета прикомандировали к моей персоне, теперь вот крутит, как хочет. Диктатор еще тот, сегодня столько лекарств в меня впихнула, что не знаю, как сыпью не покрылся.

— И правильно впихнула, по рецепту, все, что доктор выписал, — донеслось из кухни.

— Лида, уши не грей, — проворчал в ответ.

— А вы не… — начал Марсель и умолк, многозначительно посмотрев на меня.

— Отставить намеки! Марс, я бы мог подобное ожидать от Соколова у того язык без костей. Но вот никак не ожидал, что ты обо мне такого мнения, — устало прислонился к стене. — Все, парни, давайте домой.

— Прошу прощения, — пробормотал Марсель, и, вытолкав растерянного Даниила за дверь, осторожно прикрыл ее за собой.

Я вернулся на кухню. Лида сидела возле батареи, прижав щенка к груди. Она всхлипывала, по щекам текли слезы, Аська слизывала их и тоже поскуливала.

— Рассказывай, — я опустился на стул.

Домработница еще раз всхлипнула и помотала головой.

— Лида, как говорят в Одессе, не делай мне нервы. Рассказывай, почему ты не хочешь идти домой? — Я потрепал ее по волосам, забрал Аську и поставил щенка на пол, рядом с миской. Она начала лакать и, конечно, влезла лапами в блюдце.

— Опять микробов наестся, — всхлипнула Лида.

— Лидия, не уходи от ответа, — потребовал я уже строже. — Что у тебя случилось и почему ты не уходишь домой? У тебя вообще есть где жить?

— Я что, так вам надоела? — она взглянула на меня полными слез глазами и…

Про кого другого я бы сказал «заплакала», но Лидочка заревела, как говорят на селе — белугой. Я встал, налил в стакан воды, подал ей.

Он еще минут пять успокаивалась, и когда начала говорить, то слова полились из нее так же, как только что слезы — потоком:

— У меня родители в командировки часто ездили. Они оба инженеры…. Нефтяники… а я с бабушкой. В деревне, с папиной мамой. Она меня любила… — Лида всхлипнула и продолжила: — А другая бабушка, которая в городе, сильно занятая была. Я и в школу там пошла. А потом папу и маму в институт перевели работать, я тоже к ним вернулась. А сейчас они снова в командировке, а с нами бабушка живет… — и она, уткнув лицо в ладони, зарыдала.

— Ну будет, будет, успокойся, — попытался ее утешить. — Если твоя бабушка болеет… — я не успел договорить, как Лида меня перебила:

— Какой болеет? Да на ней пахать можно! Ей еще шестидесяти нет, здоровая, как лошадь! И на пенсии, и в Политехе преподает. Начертательную геометрию… А сейчас решила жить с нами, за мной присматривать, пока родителей нет в Москве. Ходит, вся такая важная, и морщится, как Олимпиада Вольдемаровна когда я пою. А еще постоянно одно и то же говорит: «Ты, Лидия, позор семьи! Тебе родители все лучшее дали, а ты пошла на повара учиться. У тебя не хватило мозгов не то что в институт поступить, но даже подумать о высшем образовании»… А я… я… пока мама с папой не приедут то у вас, то у подружек ночую. А домой не хочу идти.

— И почему? — вопрос, скорее, риторический, и так понятно, но спросил, чтобы Лида снова не зарыдала.

— Ага! А вам бы понравилось быть позором семьи? — Она сердито глянула на меня. — А я как вспомню эту математику… Бабушка весь мозг мне проела этой своей начертательной геометрией, а я только все одно думаю: на черта она мне нужна?

— Бабушка? — уточнил я.

— Что вы такое говорите? Да геометрия жеж! Ну как можно посылать к черту родную бабушку? — возмутилась Лида.

— Ну вот, начала спорить, уже хорошо. Ты не обижайся, что я так резко выпроводил тебя из кухни, но мне с сослуживцами надо было поговорить, — я вздохнул, еще раз укорил себя: зря я сегодня так резко с ней, еще и нечаянно надавил на «больную мозоль». — А так оставайся сколько хочешь. Пока мама с папой не приедут. Или поговорим, чтобы тебе место в общежитии дали.

— Не дадут. У меня прописка московская и площадь позволяет, — Лида вздохнула. — Ой, смотрите, как Аська смешно уснула, прям как ребенок!

Умная собачка Ася спала на спине, раскинув в стороны лапки. Я улыбнулся.

— Лида, я тоже спать, — направился, было, к двери, но Лида окликнула:

— Владимир Тимофеевич, лекарства на ночь выпейте. Они там в блюдце на тумбочке. Я приготовила.

— Спасибо, Лида. Я не забуду…

Думал, усну сразу, но сон, не смотря на общее хреновое состояние, не шел. Что я помнил о Микояне, принявшем такое участие в судьбе матери и дочери Боннэр? Пожалуй, самое важное, что он скоро умрет. Уже в октябре этого года, причем без какого-либо криминала, совершенно спокойно — от старости.

Анастас Иванович Микоян — двадцать седьмой бакинский комиссар. Помнится, был такой известный анекдот в определенных кругах. О том, как товарищ Сталин желал спокойной ночи всем своим соратникам. Пересказывать долго, но Микоян тоже фигурировал в этом анекдоте. Сталин, якобы, перед сном его спрашивал: «Анастас Иванович, напомните мне, сколько было бакинских комиссаров?». «Двадцать шесть, товарищ Сталин!» — отвечал Микоян. «А не помните, кто был двадцать седьмым?». «Не припоминаю, товарищ Сталин», — отвечал Микоян. «А вы припомните, товарищ Микоян, пока мы вам не припомнили»…

И мне, кстати, тоже интересно, как он выжил? Насколько я помню, расстреляли не только комиссаров, но всех, кто был рядом. Но, если не углубляться во все перипетии гражданской войны на Кавказе, то можно сказать что Микоян сыграл в тех событиях очень странную, если не сказать двусмысленную роль. Если подходить беспристрастно, то он, фактически, способствовал расстрелу бакинских комиссаров. И он единственный, кто дошел до советских войск из Закаспийской области.

Командование оккупационного английского корпуса, который в то время находился в Закавказье и в Закаспийской области — нынешнем Туркменистане, фактически закрыло глаза на расстрел комиссаров. И, если бы не не помощь англичан, вряд ли бы Микоян оттуда выбрался живым.

В семьдесят пятом году, если не ошибаюсь, Елена Боннэр с его помощью получила разрешение на выезд в Италию и Францию на лечение глаз. И в то же самое время представляла Сахарова на вручении Нобелевской премии. Ну — так совпало…

Еще припоминаю поездку в Ирак. Простой преподаватель из московского медицинского техникума, Елена Боннэр, вдруг возглавила советскую экспедицию по помощи здравоохранению Ирака. При этом оставив ни с чем профессоров, заслуженных деятелей здравоохранения, известных практиков в области медицины и многих других желающих. Как так? Тоже Микоян постарался? Не сомневаюсь. Вот только зачем?

И были ли еще подобные поездки? Многое, из того, что я помню, взято из интернета. Но… вопреки уверенности большинства людей в моем уже прожитом будущем, в Википедии пишут далеко не все, и совсем не то, что было на самом деле…

Мысли крутились вокруг фотографий, которые принесли Даня с Марселем. Картина вроде бы начинала складываться, но не хватало какого-то небольшого, но очень важного фрагмента.

Кто же ты, Елена Боннэр?..

Или… где же ты, Елена Боннэр?

От автора:

Друзья, Петр Алмазный продолжает тестировать новые идеи. Проголосуйте лайком и библиотекой за ту, которая вам интереснее:

Ариец поневоле: https://author.today/work/509055

Ликвидация 1946: https://author.today/work/502811