Стальной кулак

Глава 20 Еще профессор

Поезд прибыл на Рязанский вокзал поздно вечером. Моросил мелкий осенний дождь, превращая московские улицы в зеркальное крошево огней.

У перрона ждал черный «Полет-Д». Верный Степан, как всегда, готов меня встретить. Я позаботился, чтобы он ездил теперь на нашей новой машине.

Знакомые улицы проплывали за окном автомобиля. Москва жила вечерней жизнью. В окнах горел свет, у продуктовых магазинов еще толпился народ, по булыжным мостовым громыхали редкие телеги.

В моем портфеле лежала толстая папка с планами нефтяного проекта. Я рассеянно поглаживал потертую кожу, размышляя о предстоящей работе. Нужно с головой погрузиться в дело. Только так можно заглушить щемящую пустоту в груди после расставания с Варварой.

— К вам домой, Леонид Иванович? — негромко спросил шофер, притормаживая на перекрестке.

— Нет, в контору, — я встряхнулся, отгоняя непрошеные мысли. — Надо подготовиться к завтрашнему дню.

В моем кабинете на Маросейке горела настольная лампа. Верный Головачев, зная мои привычки, позаботился об освещении. На столе аккуратной стопкой лежала свежая почта, рядом папка с пометкой «срочно».

Я снял пальто, повесил его на старинную вешалку красного дерева. Достал из портфеля записи по нефтяному проекту. Теперь это станет главным делом, масштабным, сложным, требующим полной отдачи.

Первым в списке неотложных дел стояло «Встреча с Ипатьевым». Знаменитый химик был ключевой фигурой в вопросах нефтепереработки. Без его опыта и знаний проект не сдвинется с места.

За окном глухо прогремел трамвай. Я подошел к карте на стене, огромной, во всю стену, с разноцветными пометками возможных месторождений. Где-то там, в волжских степях, под толщей земли, скрывались запасы нефти, способные изменить будущее страны.

Вернувшись к столу, я придвинул лампу ближе. Ночь обещала быть долгой. Нужно проработать все детали предстоящего разговора с Ипатьевым. А личное… что ж, личное придется оставить в прошлом. Впереди новый большой проект, который требовал всех сил и внимания.

На старинных часах «Павел Буре» пробило полночь. Москва засыпала, а в окнах моей конторы на Маросейке все еще горел свет.

Я разложил на столе бумаги из папки с пометкой «срочно». Сводки с нефтеперерабатывающих заводов, отчеты по качеству топлива, результаты испытаний дизелей… От Грозного до Баку — везде одна и та же картина. Устаревшее оборудование, допотопные методы переработки, низкое качество продукции.

На отдельном листе я начал выписывать ключевые проблемы. Первое — нехватка современных установок крекинга. Второе — отсутствие эффективных катализаторов. Третье — неразвитая система контроля качества. Это только технические вопросы, а ведь есть еще организационные и финансовые.

Где-то в глубине здания часы пробили два ночи. Я потер уставшие глаза, подошел к окну. Москва спала, только редкие огни напоминали о ночной жизни большого города.

На столе зазвонил телефон. В такой час это мог быть только Мышкин.

— Леонид Иванович, — его тихий голос звучал как всегда спокойно, — я подготовил справку по нефтяной отрасли, как вы просили.

— Слушаю.

— Ситуация сложная. «Южнефть» фактически контролирует всю переработку. Директор — Игорь Платонович Студенцов, выдвиженец из рабочих. Но, — Мышкин сделал характерную паузу, — очень непростая фигура. За внешней доброжелательностью скрывается железная хватка. Мастер закулисных интриг.

— Что конкретно? — я придвинул блокнот.

— Начинал простым рабочим на промыслах, быстро выдвинулся. Сейчас ему сорок два года. Внешне производит впечатление типичного «пролетарского выдвиженца», но… — снова пауза. — У него обширные связи в наркоматах. Умеет расположить к себе нужных людей. Никогда не повышает голос, но его боятся. Коллекционирует компромат на всех, с кем работает.

Я сделал пометку в блокноте.

— За последнюю неделю, — продолжал Мышкин, — Студенцов провел несколько встреч с руководством «Южнефти». Запросил в архиве материалы по довоенной нефтепереработке, особенно по заводам Нобеля.

— Он знает о нашем проекте?

— Пока нет. Но у него везде свои люди. Скоро узнает.

После разговора я откинулся в кресле. Значит, Студенцов… Невысокий, плотный, с какой-то кошачьей мягкостью движений, как писали о нем в досье. Необычные серо-зеленые глаза. Тихий, вкрадчивый голос с легким оканьем. Привычка промокать губы льняным платком после каждой фразы.

Опасный противник. Не шумный деятель вроде Черноярского, а тихий и методичный. Такие намного опаснее.

Что ж, борьба за нефть обещала быть непростой.

Уснул я прямо в кресле. Разбудил меня Головачев, деликатно покашливая в дверях:

— Леонид Иванович, уже восемь утра. Чай принести?

За чаем я просматривал утреннюю почту. Письмо от Величковского лежало сверху. Видимо, Головачев специально положил его первым. Старый профессор писал о недавней встрече с Ипатьевым. Намекал на возможность организовать знакомство.

Я достал чистый лист бумаги. Нужно тщательно подготовиться к разговору. Николай Александрович человек старой школы, ценит основательный подход.

К десяти часам у меня был готов подробный план беседы. На столе лежали выписки из иностранных технических журналов о последних достижениях в области нефтепереработки, отчеты по испытаниям топлива, схемы новых установок крекинга.

— Вызовите ко мне профессора Величковского, — попросил я Головачева, берясь за телефонную трубку.

Еще я успел просмотреть все последние материалы по нефтепереработке. На столе передо мной лежал немецкий технический журнал с описанием новых установок крекинга фирмы «Баджер». Рядом американские статьи о катализаторах.

— Семен Артурович, — я вызвал секретаря, — зайдите ко мне.

Головачев появился через минуту, по обыкновению в круглых очках и с папкой документов подмышкой.

— Что у нас по довоенным нефтеперерабатывающим заводам? Особенно интересуют установки Нобеля.

— Сейчас, Леонид Иванович, — он быстро перебрал бумаги. — Вот, нашел. До революции основные мощности были сосредоточены в Баку. Нобель применял передовые для того времени технологии…

Я слушал его доклад, делая пометки в блокноте. Выходило, что за пятнадцать лет мы сильно отстали. Те же установки, что стояли при Нобеле, давно устарели. А новых практически не строили.

Пока Головачев настраивал связь, я еще раз просмотрел записи. Нужно попросить Величковского помочь с Ипатьевым. А это требовало серьезных аргументов. Хоть старый профессор и сам предлагал знакомство с Ипатьевым.

В трубке раздались гудки, потом знакомый старческий голос:

— Слушаю вас.

— Николай Александрович, доброе утро. Краснов беспокоит. Нужно срочно встретиться. Дело государственной важности.

— Хм… — профессор помолчал. — Что-то срочное по металлургии?

— Нет, по нефтехимии. Помните наш разговор об Ипатьеве?

Снова пауза. Я почти видел, как Величковский теребит седую бородку, обдумывая ответ.

— Я приду через час. Я как раз собирался пить чай. Заодно и побеседуем.

— Отлично, жду вас через час.

Положив трубку, я начал собирать документы для встречи. Первым делом статьи об американских методах нефтепереработки. Потом результаты испытаний наших дизелей на существующем топливе. И наконец схема будущего нефтеперерабатывающего завода.

В дверь кабинета негромко постучали.

— Войдите, — отозвался я, поднимая голову от бумаг.

На пороге стоял Величковский. Седая бородка чуть подрагивала. Верный признак того, что профессор взволнован.

— Доброе утро, Леонид Иванович, — он прошел к креслу, попутно бросив взгляд на разложенные на столе журналы. — О, я смотрю, вы уже изучаете последние американские достижения в нефтепереработке?

— Да, Николай Александрович. После вашего письма об Ипатьеве…

Величковский покачал головой:

— Боюсь, с Владимиром Николаевичем будет непросто, — Величковский покачал головой. — В 1927 году у него были серьезные неприятности. ОГПУ подозревало его в связях с немецкой разведкой из-за частых поездок в Германию. Только вмешательство Серго Орджоникидзе тогда спасло положение. С тех пор он крайне осторожен в контактах.

Я нахмурился:

— Но ведь вы говорили, что он единственный, кто по-настоящему разбирается в катализе…

— Именно так, — Величковский достал из кармана сюртука потрепанный платок, протер стекла пенсне. — Его работы по каталитическим процессам — это целая эпоха в науке. Сейчас он консультирует «Universal Oil Products» в Чикаго. Американцы носят его на руках.

— И все же нам нужно попытаться привлечь его к проекту, — я подвинул профессору последние результаты испытаний дизелей. — Без качественного топлива вся программа под угрозой.

Величковский внимательно изучил графики.

— М-да… — пробормотал он. — Ситуация действительно серьезная. Знаете, — он поднял на меня взгляд, — есть одна возможность… Ипатьев всегда болезненно переживал, что его открытия не находят применения в России. Если показать ему реальный масштабный проект, где его идеи получат воплощение, может быть, он согласится.

— И где он сможет создать свою научную школу, — подхватил я. — Свою лабораторию.

— Именно! — Величковский оживился. — К тому же, у него здесь остались ученики. Например, молодой Разуваев — талантливейший химик. Ипатьев относится к нему почти как к сыну.

— А что если… — я начал быстро записывать в блокнот. — Что если предложить ему создать целый научно-исследовательский институт? С полным финансированием, современным оборудованием…

— И самое главное, с гарантиями безопасности, — веско добавил Величковский. — На самом высоком уровне.

Мы проговорили еще около часа, обсуждая детали предстоящей встречи с Ипатьевым. Когда профессор уходил, я заметил, что его походка стала более энергичной, как всегда, когда он увлекался интересной научной задачей.

А я остался размышлять над тем, как обеспечить те самые гарантии безопасности. Для этого нужно задействовать совсем другие связи…

Вечером того же дня я приехал в штаб РККА. В коридорах пустынно. Рабочий день закончился. Только в кабинете Смородина по-прежнему горел свет.

— А, Леонид Иванович! — комбриг поднялся из-за стола, протягивая руку. — Как раз собирался вам звонить. У нас тут интересная информация по нефтяному вопросу.

Я опустился в жесткое кресло для посетителей. На стене тикали массивные часы, напоминавшие корабельный хронометр.

— Петр Данилович, мне нужна ваша помощь, — я кратко обрисовал ситуацию с Ипатьевым. — Без его знаний мы не сможем наладить производство качественного топлива для танковых дизелей.

Смородин задумчиво побарабанил пальцами по столу. На его лице, обычно непроницаемом, промелькнуло какое-то выражение.

— Значит, академик Ипатьев… — он выдвинул ящик стола, достал папку в красной обложке. — Да, здесь есть кое-что интересное. ОГПУ им плотно интересовалось. Но у нас свой взгляд на этот вопрос.

— То есть?

— Видите ли, — Смородин понизил голос, — военная разведка давно следит за развитием нефтехимии в США. Особенно за работами «Universal Oil Products». И мы прекрасно понимаем ценность Ипатьева.

Он встал, прошелся по кабинету.

— Я поговорю с кем надо. Думаю, мы сможем обеспечить ему… скажем так, режим наибольшего благоприятствования. Под эгидой военного ведомства, конечно.

— А ОГПУ?

— С ними тоже решим вопрос, — Смородин усмехнулся. — У нас есть свои каналы влияния. Главное, чтобы сам академик согласился работать.

Я достал из портфеля записи по проекту:

— Вот здесь подробный план института нефтепереработки. Современное оборудование, лаборатории, опытное производство…

— Хорошо, — кивнул Смородин. — Я организую необходимые документы. Скажем, спецпропуск первой категории, дача на Николиной горе, личный автомобиль с шофером.

— И полная свобода научной работы, — добавил я.

— В разумных пределах, конечно, — комбриг многозначительно поднял бровь. — Но да, пусть занимается наукой. Нам нужны результаты.

Когда я уходил, Смородин добавил:

— Да, и еще. За ним могут… присматривать некоторые товарищи. Но это будет исключительно в целях его безопасности. Чтобы, так сказать, ничто не мешало научной работе.

По дороге домой я обдумывал результаты разговора. Похоже, военные всерьез заинтересованы в проекте. А значит, у Ипатьева будет надежная защита. Теперь нужно тщательно подготовиться к встрече с самим академиком.

На следующее утро я поехал в Наркомтяжпром. Массивное здание на Варварке встретило привычной суетой. Снаружи разгружались грузовики с оборудованием, внутри по лестницам спешили служащие с папками документов.

Секретарь наркома, увидев меня, только кивнула. Я был в списке тех, кого пропускали к Серго без доклада.

Орджоникидзе стоял у окна, разговаривая по телефону. Его характерный грузинский акцент звучал жестко:

— Слушай, дорогой, ты мне объясни, почему станки второй месяц на складе стоят? Что значит «согласование»? Завтра же чтобы все было на месте!

Заметив меня, он махнул рукой, проходи, мол. Закончив разговор, грузно опустился в кресло:

— А, Леонид, садись. Знаю, зачем пришел. Про твой нефтяной проект уже наслышан.

Я начал раскладывать на столе документы, но Серго остановил меня:

— Погоди с бумагами. Скажи прямо, чем помочь?

— Серго Константинович, нужно привлечь Ипатьева. Без него качественного топлива не получим.

Орджоникидзе прищурился:

— Владимира Николаевича? Хм… — он побарабанил пальцами по столу. — Сложный вопрос. На него многие зубы точат. Правые его своим считают, ОГПУ подозревает…

— Но вы же знаете ему цену как ученому.

— Знаю, — Серго встал, прошелся по кабинету. — Помню, в двадцать седьмом еле отбили его. Сейчас, правда, времена другие… — он остановился, посмотрел на меня. — Ладно, что предлагаешь?

Я кратко изложил план с институтом. Орджоникидзе слушал внимательно, иногда кивая:

— Хорошо придумано. Институт под наркоматом, значит, я смогу прикрыть. С товарищем Сталиным я поговорю, объясню важность для промышленности. Он поймет, сам всегда за технический прогресс.

— А с ОГПУ?

— Не твоя забота, — отмахнулся Серго. — Ягода знает мое отношение к спецам. Да и военные, я слышал, уже подключились? — он хитро глянул на меня.

— Есть некоторые договоренности…

— Вот и хорошо. Действуй. Только учти, результат нужен быстро. Сам понимаешь, время сейчас такое… горячее.

Уже у дверей он окликнул меня:

— И вот еще что. Я слышал, Студенцов из «Южнефти» уже начал какие-то игры? Ты с ним поосторожнее. Скользкий тип. За ним многие стоят.

— Справлюсь, Серго Константинович.

— Верю. Но если что, сразу ко мне. Мы таких деятелей знаем, как осаживать.

Выйдя из наркомата, я перевел дух. Теперь, с поддержкой и военных, и Орджоникидзе, можно всерьез готовиться к разговору с Ипатьевым. А Студенцов… что ж, пусть готовит интриги. Посмотрим, чья возьмет.

Вечером я собрал в своем кабинете Величковского и Мышкина. На столе дымился крепкий чай в подстаканниках, горела настольная лампа под зеленым абажуром.

— Итак, что мы знаем об Ипатьеве? — я раскрыл блокнот. — Николай Александрович, вы его хорошо знаете лично.

Величковский снял пенсне, протер стекла:

— Владимир Николаевич… Как бы точнее описать… Генерал-лейтенант царской армии, между прочим. Академик. При этом удивительно скромен в быту. Его страсть только наука, особенно катализ при высоких давлениях.

— А что необычного в его привычках? — я пристально посмотрел на Мышкина.

Тот достал неизменную записную книжку:

— По нашим данным, Ипатьев каждый день работает в лаборатории строго с шести утра. Обязательно сам проверяет показания приборов. Коллекционирует старинные манометры. Считает их более точными, чем современные.

— И еще, — добавил Величковский, — он фанатично предан своей установке высокого давления. Сам сконструировал ее еще до революции. Называет «моя старушка».

Я сделал пометку в блокноте:

— А что случилось с той установкой?

Мышкин чуть подался вперед:

— Она до сих пор хранится в запасниках Военно-химической академии. После отъезда Ипатьева ее законсервировали.

— Вот как… — я задумался. — А если…

— Леонид Иванович, — Величковский вдруг оживился, — вы думаете о том же, о чем и я? Его «старушка»…

— Именно, — я быстро набросал план. — Мышкин, вы можете организовать доступ к установке?

— Через военных — да. Но потребуется время на расконсервацию.

— Сколько?

— Дня три-четыре. Нужно очень аккуратно, механизмы тонкие.

— А самое главное, — добавил Величковский, — там есть манометр «Шеффера и Буденберга» 1898 года. Ипатьев говорил, что это лучший прибор, который он когда-либо видел.

Я продолжал писать:

— Хорошо. Значит, так: готовим лабораторию в новом здании. Устанавливаем его «старушку». Рядом монтируем современное американское оборудование для сравнения. И…

— И он не устоит, — закончил Величковский. — Для Владимира Николаевича возможность сравнить работу его установки с новейшими образцами — это как для ребенка конфета.

— Более того, — тихо добавил Мышкин, — через свои каналы я узнал, что в Америке ему не дают развернуться. Держат как консультанта, но к серьезным разработкам не подпускают. Берегут секреты.

Я встал, прошелся по кабинету:

— Значит, решено. Мышкин — организуете доставку установки. Николай Александрович — проверите ее состояние, подготовите к запуску. Я договорюсь о помещении и новом оборудовании.

— И где встреча? — спросил Величковский.

— В лаборатории. Без официоза, без начальства. Только он, его любимая установка и возможность по-настоящему заниматься наукой.

Когда они ушли, я еще долго сидел над планом. Все должно быть идеально. Каждая деталь. Ипатьев — ученый старой школы, он оценит тщательность подготовки.