Союз-77. Книга 1. Теория заговора

3. На деревню дедушке

Эту бабу я помнил. Такое, как говорится, не забывается. Гавриловна, конечно… человек-тайфун. Надо же…

— Ну, — улыбнулся я, — добро пожаловать на вечер моей памяти. Как вчера всё было.

Вата начала рассыпаться, и на меня нахлынули воспоминания. А неплохая штуковина… Ну, та, что враги человеческие мне кололи.

— Гавриловна! — воскликнул председатель. — Оставь парня в покое! Глянь, у него вся спина в крови и полголовы нет, его в медпункт надо.

— А я сейчас и вторую половину оторву! — рявкнула она. — Но сначала яйца!

— Он под арестом! — вступился за свою добычу участковый, но Гавриловна на него даже не взглянула.

— Доставай хозяйство! — напирала она на меня. — Рвать буду! Вот этими руками!

Она сунула мне практически в нос свои натруженные изработанные кряжистые ручищи, огромные, как богатырские дубины.

— Рвать-то зачем? — засмеялся я.

— Ты чё ржёшь, жеребец городской? Ты чё ржёшь? Я тебе сейчас поржу, я тебе поржу, я тебе…

— Так, ну-ка немедленно прекратить балаган! — вскричал рассерженный неуважительным отношением участковый. — Стрелец, на выход, а ты Гавриловна… ты того… в сторону отойди.

— А ты стрельни в меня, — с вызовом бросила она. — Ну? Чё? Боишься, что не попадёшь из огурца?

— Из какого огурца⁈ — опешил он.

— Из такого, немазанного и сухого! Из того, что ты как закусь с собой таскаешь. Вон, шары красные, залил с самого утра! Представитель власти, мать твою за ногу! Думаешь, никто не знает, что у тебя огурец в кобуре, как в том фильме?

— Ты… ты… ты доиграешься! Увидишь, какой там огурец! Сейчас вместе со Стрельцом в камеру посажу.

— В какую? — громко захохотала она. — Не смеши меня! Алкаш!

— Нет, это прям «Солярис» какой-то, — помотал я головой и поморщился от боли.

— Короче, студент, ты тут умными словечками не жонглируй. Ты Галку мою спортил?

— Кто сказал? — чуть приподнял я брови.

В кабинет зашёл пожилой сухонький дядечка, похожий на бухгалтера, в очках, замотанных синей изолентой. Он встал в сторонке и начал вникать в происходящее, поочерёдно и крайне внимательно разглядывая всех участников собрания.

— Чего, Пётр Петрович? — спросил председатель.

— Мне подписать, но я не тороплюсь, вы продолжайте, товарищи, делайте своё дело.

— Какая разница, кто сказал! — горячилась Гавриловна. — Спортил или нет, отвечай! Только правду, смотри! Не дай тебе Господь соврать!

— Так у Галки и спроси, — пожал я плечами.

— Нет, поглядите на него, товарищи дорогие! — всплеснула она руками. — Как петушка своего из клетки выпускать, так это мы пожалуйста, а как ответ держать, так за девку прячемся? Это что же делается такое, люди добрые?

— Тебе кто сказал про меня с Галкой? Мурадян? Ну, так с ним и разбирайся, я за его слова отвечать не буду.

— У меня разговор простой, спортил девку — женись, паскудник!

— Антонина Гавриловна, приди в разум! — покачал я головой. — Ты чего творишь? Бегаешь по селу и на дочь свою честную клевещешь? Ну, мать! С такой матерью и Мурадяна не надо никакого.

Она, обалдев, открыла рот и смотрела на меня выпученными глазами. Остальные тоже. Немая сцена, практически. Пятьдесят-то лет назад я не нашёлся, что ей ответить и бегал от неё до конца работ. Глупый был, неопытный. Заступился на танцах за девушку, а там и закрутилось. Её, конечно, в джип никто не запихивал, но и без джипа ситуация аховая была.

— Ты чё несёшь, студент! — наконец, вымолвила она.

— Антонина Гавриловна, погодите, — раздался женский голос.

В комнате было уже прилично народу, привлечённого шумом баталий.

— Тут дело такое, тут ещё разобраться надо, — серьёзно заявила девушка в очках и косынке.

Тоненькая, пацанка совсем, пигалица, но боевая. Тяжёлые волосы подвязаны платочком, простая белая блуза, юбочка до колен колокольчиком, туфельки на невысоком каблучке. Просто образцовая комсомолка с агитплаката.

— Соловьёва, — удивлённо воскликнул председатель, — и ты здесь? Ты же в район должна ехать!

— Погодите, Тихон Антонович, вопрос принципиальный. Мы на комитете собирались его на повестку ставить! Шабашники, это, конечно хорошо, свинарник новый, это всё понятно, но надо ведь какие-то рамки, вы меня понимаете? Участковому наплевать, значит мы должны общественность мобилизовать.

— Что значит наплевать! — возмущённо отозвался Гуськов. — У меня материальные средства отсутствуют.

— Люська, не лезь! — гаркнула Гавриловна. — Тебе только про общественность свою почирикать. А у меня вопрос жизни и смерти!

— А я, Антонина Гавриловна, прямо к вашему вопросу и подвожу, — настойчиво гнула свою линию барышня в очках. — Этот Мурадян давно нарывался. Галина от него уже больше месяца не знает, куда деваться. Обижает он её, пристаёт, проходу не даёт. И если бы не самоотверженный поступок товарища Стрельца, вообще неизвестно за кого бы сегодня свою дочку вы, Антонина Гавриловна, сватали.

О, как! Самоотверженный поступок. А где же ты пятьдесят лет скрывалась, правдолюбивая девушка Люся? Меня ведь тогда чуть из комсомола не выперли.

— Ты полегче! — рыкнула Гавриловна.

— Галина, это та, с коровника что ли? — уточнил бухгалтер в очках. — Галка, да? Шустрая такая?

— Ну, Галка, с коровника, ты ж знаешь её, — махнул на него председатель. — Дочка Гавриловны. Никакая не шустрая она.

— Так её Мурадян обижает? — сдвинул фуражку на затылок Гуськов.

— Не знает, куда деваться от него.

— А чё молчала-то?

— Да не молчала она! — притопнула от досады Люся. — Она вам лично сто раз жаловалась. При мне!

— Ну, жаловалась, — развёл руками участковый. — Сами знаете, жалуются они, а потом сами же замуж бегут. А я что без доказательств? Пока деяние не совершилось, я что могу-то? Она поди сама задом перед ним крутила, покрутить там есть чем, это так, между делом. А как до ответа дошло, сразу спасите-помогите! А это уже вопрос к семье, чему её дома учат и какой пример подают. Семья и школа, так сказать.

— Да я тебя в бараний рог сверну! — возмутилась Гавриловна.

— Милиция должна воспитывать и предотвращать, — назидательно сообщил бухгалтер.

— Так вот, сейчас Стрельца за хулиганство привлеку, остальным наука будет, — усмехнулся мент. — Вот вам и воспитание, и профилактика.

— Это что же делается, товарищи? — не унималась Люся. — Он от хулигана девушку защитил, вступился за неё, один против этого животного, которого даже милиция опасается…

— Но-но-но!

— А как это ещё назвать? Конечно, опасается. Он дал агрессору по морде и сам пострадал, а вы его что, в тюрьму за это? Эх, вы, товарищи! Стыдно должно быть! У нас здесь не дикий Запад, не капитализм. Это там человек человеку волк, а у нас должно быть наоборот! А на деле что получается? Комсомольская организация этого так не оставит. Мы и в ГУВД будем писать и в министерство капитального строительства, если надо, и в совет министров напишем!

— Слушай, Михалыч, — вступился за меня председатель. — Оставь ты его. Парень-то путёвый вроде. Ну, жахнул вчера видать. Дело-то молодое, с кем не бывает?

— Ты чего, Тихон Николаич? — обалдел милиционер. — С дуба что ли рухнул? Он же на представителя власти… на твоих же глазах… Мизинец мне сломал!

— Какой мизинец! — снова активизировалась Гавриловна, попытавшись схватить меня за грудки, но я мягко отвёл её руки, развернув лицом к Гуськову.

Она тут же снова ко мне повернулась.

— Погодите-ка! Ты сказал Мурадяну, что Галка теперь твоя полюбовница? Сказал, что ему не светит? Что у тебя с ней шуры-муры, сказал? Женись теперь, раз такой ходок! А то приехал, девку спортил, а потом я — не я, и лошадь не моя?

— Во-первых, что я ему сказал, это никого не касается, — пожал я плечами. — Пару слов сказал, да, но ему, а не жителям села и не парткому, не комитету комсомола и даже не исполкому сельсовета. Слова эти были непечатные, хотя и отрезвляющие, так что повторять не просите, тем более, при дамах. А вот, что шабашник Мурадян наговорил вам, так это я не знаю. Это вы его к ответу призывайте. Галина девушка глубоко порядочная и совсем не такая, чтобы задом крутить. Скромная и даже зажатая. Танцует только с подружкой, парней близко не подпускает. Это по моим наблюдениям.

Поразительное дело, все детали тех событий всплыли в мозгу до мельчайших подробностей. Будто случились только вчера. И вообще, сейчас я чувствовал себя спокойно и свободно, как если бы действительно оказался в собственном прошлом.

— Но факт хулиганства никто не отменял, — стоял на своём Гуськов.

— Да какое хулиганство, — махнул на него Антоныч. — Я за это хулиганство ему от себя лично пол-литру подарю.

— Этот Мурадян давно нарывался, — вступила тётка в тёмно-синем рабочем халате, до этого молча наблюдавшая за происходящим. — Галина от него не знала, куда деваться. Он ей такие гадости говорил, я лично слышала. Что и так её и эдак, а потом ещё и по-звериному.

— Короче, — твёрдо заявил председатель, — не трогай ты парнишку, Михалыч. Лучше Мурадяна проработай. Здоровый бугай на пацана напал, это что за дела вообще? Это хорошо, пацан толковый попался, постоять за себя смог, да и за девок тоже. А другого бы Мурадян этот калекой сделал.

Да, Мурадяна все боялись. А мы с парнями его уделали. И за Галку заступились, но не только в ней дело было. Слишком он вызывающе вёл себя. Местных задирал, нас, студентов. Интересно, у нас с деревенскими конфликтов не было, весь пыл на шабашников уходил.

— Ну… — неуверенно пожал плечами Гуськов. — Ладно тогда… Раз обижает, займёмся… Но вот этого… Нельзя так! Недопустимо!

— Так не портил что ли? — озадаченно уточнила Гавриловна.

— Ступай, матушка, с дочерью своей потолкуй, — посоветовал я.

Конфликт разрешился.

— Пол-литру, Тихон Антонович, — подмигнул я председателю, — ну, которую вы мне в качестве премии анонсировали, вы её товарищу лейтенанту отдайте. Ему стимул нужен и, опять же, для храбрости хорошо.

— Чего? — недовольно отозвался тот.

— Ты, Гуськов…

— Товарищ лейтенант, во-первых! — возмутился он.

Я постарался скрыть улыбку. Я таких лейтенантов столько в жизни повидал… но ладно, молчу, раз такое дело.

— Хорошо, — кивнул я. — Ты, товарищ лейтенант, не серчай на меня за мизинец. Я же так, в рамках самозащиты. Не со зла, короче.

— Не со зла, — недовольно повторил он, шевеля мизинцем, но по голосу я понял, что инцидент исчерпан, по крайней мере, на время.

Зуб он на меня наточит и при случае вонзит, конечно… Ну… то есть, наточил бы и вонзил бы, если б это всё было взаправду.

— Люся, — окликнул председатель, выходящую из кабинета активистку. — Погоди-ка, отведи Стрельца в медпункт.

— Так мне же ехать, — растерялась она.

Одно дело на собрании шашкой махать, а другое — с живым героем по деревне идти.

— Ничего, отведёшь и поедешь, всё одно теперь уж автобус через час только будет, утренний-то ты пропустила.

— Люся, спасибо, что выступила, — прищурившись, сказал я, когда мы вышли из здания сельсовета.

Она глянула мне в глаза и смутилась. Зарделась, отвернулась, начала экстренно поправлять очки и косынку. Любопытно, но из предыдущего варианта своего прошлого я её не помнил, не пересекались мы с ней, а она оказывается была в курсе подвигов моих. Интересно. Да и сходки вот этой не было. Может, это сознание моё старческое сбоит? Интерпретации и вариации выдаёт. Хотя, положа руку на сердце, семьдесят три — это активный и бодрый возраст ещё…

— Ну… я же не из-за вас, — пожала она плечами. — Тут ведь вопрос принципа, понимаете? Справедливость она же превыше всего.

— Справедливость или закон?

— В каком смысле? — удивилась Люся. — У нас закон самый справедливый в мире.

— Верно, — согласился я, — только вот смотри, сегодня Гуськов предлагал действовать сугубо в рамках закона, а ты вот вышла на более высокий уровень, апеллировала к справедливости. Значит есть разница?

— Ну… — она снова смутилась. — Это частный случай был.

— Не частный, просто мы должны строить общество, не бездумно ориентированное на исполнение холодного закона, а что-то другое.

— Что же?

— Царство справедливости. Как тебе? Годится на историческую миссию русской цивилизации?

— Что? — округлила она глаза.

— Царство справедливости, — с усмешкой повторил я.

— А почему царство? С царями у нас разговор короткий. Поцарили уже, хватит.

— А как же тогда «… в царство свободы дорогу грудью проложим себе»? — процитировал я Варшавянку.

Взгляд мой невольно упал на её грудь, маленькую, девчачью, но трепещущую, пролагающую дорогу в царство справедливости. Она снова густо покраснела.

— Вот фельдшерский пункт, — не глядя на меня, махнула она рукой на одноэтажное здание, сложенное из железобетонных блоков. — Дальше вы уж сами, мне в район надо.

— Ну, давай, счастливо съездить. В клуб-то придёшь сегодня?

— Что? — глаза её округлились.

Стать ещё краснее было невозможно, дошла бедняжка до предела.

— Приходи, продолжим дискуссию, — подмигнул я. — Ну, и потанцуем заодно. Чего там гоняют нынче? Бони М с Аббой?

— Не знаю… — помотала она головой. — Может быть…

Я постоял, глядя ей вслед и понял за что зацепился взгляд и что было не так, когда я осматривался перед сельсоветом. Деревья, кусты, цветы… вся растительность была осенней, не майской. Что же это такое со мной происходит? Может, это я на том свете уже? Или я должен пройти испытание какое? Жизнь заново, как в «Горячем камне»? А может, поменять что-то?

— Чего стоишь-то? — послышалось за спиной.

Я обернулся. Ну надо же, Алевтина. Точно, она. Яркая, пылкая, одинокая. Фельдшер, ищущий счастья, любви и ласки. И волосы, как тогда, собраны в шишечку на затылке. А, кстати, в первом варианте моей жизни сегодняшнюю ночь я провёл здесь, в этом медицинском учреждении, под неусыпным надзором Алевтины, самоотверженно спасавшей меня без сна и покоя. А нынче вот как-то не задалось. Эх, молодость, усмехнулся я своим мыслям и двинул в её сторону.

— Да уж… — озабоченно промурлыкала спасительница, разглядывая мой затылок и случайно касаясь напряжённой грудью моей спины. — Почему вчера не пришёл? Это ж дело надо было сразу обработать. А ты что? По девкам шлялся?

В процедурном пахло спиртом, ещё чем-то сугубо медицинским и рижскими духами. Губы у Алевтины были ярко накрашены, глаза подведены. Знойная женщина, мечта поэта.

— Ну какие девки, Аля? — развёл я руками. — С разбитой-то головой?

— Что⁈ — вздёрнулась она. — Какая я тебе Аля? Ты, я смотрю, резвый жеребчик, да? Вокруг да около ходить не любишь? Аля, ну надо же. Аля! Вот пропишу постельный режим и сорок уколов в живот, а потом запру здесь в лазарете, будешь знать тогда, какая я Аля.

Да знаю уже, какая. Всем Алям Аля. Но сейчас настроения предаваться безумствам любви у меня не было. Слишком неопределённым казалось положение. Где я, кто я, как говорится, и куда иду, было совершенно неясно. Да и… не в каждую реку стоит пытаться войти дважды.

Нет, Аля, без сомнений, была девушкой замечательной. В ней бурлила горячая страсть и чувствовалась ненасытная жажда. Опыт, опять же, пусть не слишком большой, как я понимал сейчас, но имелся. Кроме этих положительных качеств стоило бы отметить отсутствие зажатости и стыдливости и преданную любовь к занятию, которому она отдавалась самозабвенно. Всё это превращало её в пылкую и редкую любовницу, связью с которой нужно было дорожить.

Да только я-то был не мальчишкой, охочим до приключений. Сейчас меня трудно было соблазнить одной лишь упругостью и размерами полусфер. С той поры, когда я упал в жадные объятья Алевтины, я кое-что на своём веку повидал. И женат был, и любим неоднократно, да и сам не терялся.

Работа моя была связана с командировками, а командировки — с риском для жизни и стрессом. А со стрессом как лучше всего бороться? Вот именно… Да и, к тому же, сейчас голова моя другим была занята. И бодрость телесная оставляла желать лучшего. В общем, не ко времени были её ласки.

Алевтина обработала мне рану. Зашивать не стала, хотя в прошлый раз шила по свежачку. Сейчас всё промыла, намазала вонючей мазью Вишневского и замотала голову, как герою Шипки.

— Ну, хорошо, как же тогда, если не Аля? — поинтересовался я.

— Алевтина Валерьевна, для начала. И почаще. И с улыбочкой.

— Аля, милая, — нахмурился я, — экономь бинт и не отвлекайся. Не делай мне шлем космонавта, умоляю. И так от меня разит, благодаря твоим благовониям, так ещё и голова будет, как бочка.

— Не бойся, будешь первым парнем на деревне, — ухмыльнулась она, завязывая на бинте маленький узелок. Завтра на перевязку. А за «Алю» придётся отвечать по всей строгости.

— Не часто перевязка?

— Могу и чаще. Ты про строгость понял?

— Алечка, я не только понял, но и представил всё, как наяву.

Она засмеялась, откинула голову и красные губы её задрожали, обнажая белоснежные зубы.

— Ты к вечеру ближе приходи, — отсмеявшись, сказала она. — От работ я тебя освобождаю, но не от благодарности. Ты понял? Сегодня у меня дела, а вот завтра вечер свободный.

— Понял, конечно. Считай, что вечер уже занят.

Сегодня к ней тётка приехать должна была. Поразительно, какие мелочи в памяти всплывали, невероятно, просто. Если это какое-то вещество, то от желающих попробовать на себе отбоя не будет.

Внезапно в дверь ударили. Вернее, её просто толкнули, но она оказалась закрытой.

— Ну, ладно, хорошо, раз понял, — кивнула Аля и повернулась к двери. — Кто там?

Раздался нетерпеливый стук. Когда она успела запереть дверь? Во, даёт!

— Открой! — раздался глухой мужской голос.

— Минуточку! — холодно и не особо дружелюбно ответила Алевтина и процокала каблуками в сторону двери.

Ключ в замке лязгнул, и ровно в тот же миг дверь стремительно отлетела, чуть не прибив фельдшерицу. Она вскрикнула и едва успела увернуться.

— Чё запёрлась? — рыкнул, появившийся в проёме здоровенный черноволосый мужик.

Помимо чёрных волос у него были огромные, как у панды, чёрные круги вокруг глаз и здоровенный распухший шнобак, заклеенный пластырем.

— Боз! — прорычал он, переводя взгляд с меня на Алю и обратно.

Здоровый хряк, я уже и забыл, каким он был крепким…

— Ох, Мурадян, — покачал я головой. — Плохие слова говоришь, некрасивые. Впрочем, что можно ждать от такого тупого мудака, как ты?

— Загрызу, сука! — захрипел он и рванул ко мне.