Союз-77. Книга 1. Теория заговора

17. Между небом и землей

'Здравствуй сын.

Я часто думал о тех временах, когда ты станешь мужчиной. Представлял, каким ты вырастешь, чего добьёшься. Но, судя по тому, что ты читаешь это письмо, Господь не сподобил, чтобы мои мечты исполнились.

Это не беда, у каждого из нас свой путь и своё предназначение. Выходит, моё свершилось раньше. Я, как ты знаешь, человек военный, а значит должен сражаться и не говорить громких слов. Но кое-что сказать всё же придётся. Есть Отечество и есть священный долг защищать его.

Я не знаю, кем ты станешь в этой жизни, но не сомневаюсь, что обязательно бы гордился тобой. Я не сомневаюсь и в том, что ты не будешь подлецом и негодяем, потому что твоя кровь восстала бы против этого. В нашем роду были люди искренние, честные и самоотверженные. А ты плоть и кровь от плоти и крови, моей и наших предков

Хочу, чтобы ты знал. Жизнь меняется, меняются власти, меняются и люди. Но верность остаётся вечной ценностью. Мой дед услышал эти слова от своего отца и передал их моему отцу, а тот — мне. Теперь и я передаю их тебе. Теперь ты взрослый достаточно, чтобы держать в руках оружие и направлять его на врагов. Следуй этому правилу всегда. Будь верным Господу и Отечеству.

Жизнь состоит не только из радости и веселья, случаются и тяжёлые времена. Когда такое время настанет, обратись к моим соратникам и боевым товарищам, они обязательно тебе помогут. Вот номер, по которому ты можешь звонить. Но знай, нужны действительно веские причины для такого звонка…'

Я отдал исписанный лист бумаги хозяину квартиры.

— Мама мне дала это письмо, когда я уходил в армию, — сказал я. — В последние годы оно хранилось у неё дома и сегодня утром я его забрал.

Сумел сделать это незаметно для Васи.

— Да ты садись-садись, — кивнул сухощавый старичок, присоединившийся к нам уже после того, как Зоя выключилась из общего диалога.

Это он стучал в дверь, когда Зоя наслаждалась горячим шоколадом.

Липовый арендодатель, дядька из кафе, передал ему письмо и тот, вытащив из нагрудного кармана пиджака очки, насадил их на нос и уселся на диван. Я присел на стул у стола, а хозяин квартиры сел в кресло с выгнутыми деревянными ручками. Сцену в кафе он отыграл отлично, мне даже не пришлось уговаривать Зою посмотреть квартиру. Она сама клюнула на его спектакль.

Старичок прочёл письмо очень внимательно, потом покрутил листок в руках, перевернул, перечитал и вернул мне.

— Значит, это ты вчера звонил, да? — спросил он и, сняв очки, сунул их обратно в карман.

Он пристально посмотрел на меня. А я на него. Глаза у него были стариковскими, бледными, но цепкими и внимательными. На морщинистом лице и тонкой шее виднелись пигментные пятна. Тонкие седые волосы были коротко подстрижены. В целом он походил на старую черепаху.

— Стрелец, говоришь? Ну да, вроде на отца похож. Лёнь, похож, как думаешь?

— Похож, Николай Спиридонович, — ответил дядька из кафе, которого,оказывается звали Лёней. — Очень похож. Я когда его увидел, сразу узнал. Даже на мгновенье подумал, что это Андрей Петрович Стрелец собственной персоной пожаловал.

Старик хмыкнул и покачал головой, мол, ну надо же.

— Ну-ка, дай паспорт глянуть…

Он полистал мой паспорт и вернул Лёне.

— Да, Николай Спиридонович, — твёрдо сказал я. — Это я звонил. Мне сообщили, что выйдут со мной на связь и назвали пароль. Время и место названо не было.

Так всё и было. Вчера вечером перед отъездом в Ленинград я сделал звонок из будки таксофона. Номер я запомнил ещё тогда, прочитав письмо отца перед отправкой в армию, и помнил всю жизнь, но звонить раньше не звонил. Трубку сняли сразу, внимательно выслушали, кто я и сообщили, что найдут меня сами, предупредив, что их человек назовёт ключевую фразу. Моя дочь со своим мужем уехала на Север в командировку. Вот этот Лёня в кафешке именно так и сказал, слово в слово.

— Скажите… — нахмурился я, — а с девушкой всё в порядке? Она так резко отключилась…

— Поспит, — махнул рукой старик, — и проснётся, отдохнувшая и посвежевшая. С ней всё хорошо будет. Подруга твоя?

— Нет, не подруга. Она ко мне приставлена полковником Сёмушкиным из МВД. Изображает мою возлюбленную.

— Сёмушкин… Сёмушкин… Это который Сёмушкин? — наморщил лоб старик.

— Помощник Папутина, первого зама Щёлокова. А сейчас Сёмушкин официально в аппарате Чурбанова числится, кадровые вопросы решает. У него есть отдельная аналитическая группа.

Аналитическая, ага. Аналитики, стреляющие из вертолётов…

— А Чурбанов у нас член Центральной ревизионной комиссии КПСС по совместительству, так?

— Так точно, — кивнул Лёня.

— Угу… — старик задумался, помолчал несколько секунд и обратился ко мне. — И что тебе надо, молодой Стрелец под присмотром человека Папутина? Рассказывай, что тебя привело.

— Со мной довольно интересная история произошла, Николай Спиридонович. Можно сказать даже несколько нереалистичная. И, помимо этого, я оказался одновременно вовлечён в игры трёх серьёзных игроков — ГРУ, КГБ и МВД. Да так, что, воюя друг с другом, они норовят попасть по мне. Вот я и решил к вам обратиться. Отец, как вы видите, никаких подробностей о вашей организации не оставил. Однако дед мне говорил, что если кто и обладает реальной силой в России, то это вы. Не вы конкретно, но ваша структура.

— И что, по-твоему, это за структура?

— Партконтроль, — ответил я, пожав плечами.

Старик тихонько крякнул.

— Ты что, веришь в теорию о существовании тайной организации, дёргающей всех за ниточки?

— Не знаю, — пожал я плечами. — В юности верил безоговорочно, что Комитет партийного контроля под прикрытием присмотра за моральным обликом коммунистов занимается чем-то действительно важным и стоит над всеми силовыми ведомствами, комитетами и советами. Кристально честные рыцари плаща и шпаги, а заодно неподкупные инквизиторы. Дед говорил, что отец был одним из этих рыцарей.

— А потом ты разуверился, да? В старости, наверное?

Он усмехнулся.

— Разуверился, — кивнул я. — Не в старости, в зрелости.

— И почему же?

— Да потому, — нахмурился я, — что по факту не нашлось такой структуры, ни тайной, ни явной, которая смогла бы предотвратить развал нашей страны на кровоточащие ломти.

Они вопросительно уставились на меня.

— Рассказ долгий, — пожал я плечами. — Надо с девушкой что-то придумать, чтобы выглядело правдоподобно.

— С девушкой уже всё придумали, — отмахнулся старик. — Поясни, что ты сказал.

Я кивнул, помолчал, а потом чётко и ясно произнёс то, что слышал во время переноса:

— Николай, Женя, Татьяна, Иван. Сто пятьдесят четыре, шестьдесят. Анна, Марина, Полина, Люда, Ирина, Ольга, Полина, Ульяна, Харитон…

Повисла тишина.

— НЖТИ 154 60 АМПЛИОПУХ 3415 9028, — подвёл я итог.

Николай Спиридонович и Лёня переглянулись.

— Жужжалка, — кивнул старик Лёне. — Можешь расшифровать?

— Ну… НЖТИ 154 60… — почесал в затылке Лёня, — это позывной Жужжалки. А АМПЛИОПУХ… нужно уточнить…

Он замолчал и пристально посмотрел на меня.

— Где ты это слышал?

— Где-то между небом и землёй…

— Что случилось? — спросила Зоя, открыв глаза.

Она глянула на меня, обвела взглядом белые стены, на мгновенье задержалась на чуть звенящей лампе дневного света на потолке и, наконец, уставилась на полного мужчину в белом халате. Она внимательно посмотрела на буквы «ВП», вышитые розовыми нитками на нагрудном кармане толстячка, а потом повернулась ко мне.

— Ну, и испугала же ты меня, — покачал я головой.

— Как я здесь оказалась? — с подозрением в голосе спросила она и сощурила глаза.

— На карете скорой помощи, — ответил ВП, который был врачом, «откачивавшим» Зою.

На шее у него болтался стетоскоп с тёмно-зелёными резиновыми трубками. В детстве, когда я хотел стать врачом, мечтал о таком же.

— Почему я здесь?

— Наша больница дежурная, — ответил он, — вот к нам и доставили. Я врач-невропатолог.

— Ты что, ничего не помнишь? — нахмурился я.

— Помню, не надейся!

Она буквально впилась в меня глазами, пытаясь проникнуть внутрь моей черепушки.

— Мы пошли к тому мужчине из кафе, — сказала Зоя. — И… и…

— Он, кстати, там, в коридоре, — кивнул я. — Перепугался, что у него дома с тобой такая катавасия приключилась. Он угостил нас кофе, ты помнишь? Ты сделала несколько глотков и… всё…

— Что значит, всё?

— Ну-у-у… отрубилась. Кошмар, будто мёртвая стала.

Она перевела взгляд на врача.

— Однозначно назвать причину пока сложно, — развёл он руками. — Довольно длительный обморок… Беременность мы исключили.

Она вспыхнула, стала красной, как рак и бросила на меня быстрый взгляд. Мата Хари, блин. Тоже мне… Мне даже захотелось сказать, мол не волнуйся, я не присутствовал, когда они её исключали.

— Сейчас сделаем энцефалограмму, — вздохнул док, — и будем смотреть. Мы взяли у вас кровь, но анализ будет готов только завтра. Я подозреваю у вас эпилепсию.

— Так не было никаких судорог, — покачал я головой.

— Да-да, это, очень даже возможно, — кивнул он и снова обратился к Зое. — Скажите, больная, у вас были когда-нибудь подобные приступы?

— Я никакая не больная! — с чувством воскликнула она. — Не было у меня никаких приступов!

— Хорошо-хорошо, не волнуйтесь, постарайтесь вспомнить, бывало ли у вас состояние, когда вы вдруг «замирали» на несколько секунд?

— Что?

— Бывало так, что к вам кто-то обращался, а вы не отвечали, будто уходили куда-то мыслями?

— Куда вы клоните? Не было у меня ничего такого!

— И вы не переставали отвечать на вопросы, хотя были бодрствующими?

— Нет!

— Ваше поведение не становилось замедленным или механическим?

— Вы издеваетесь? Я совершенно здорова. Лучше позовите того… товарища. Пусть он расскажет, что подсыпал в чашку.

— Ну… — сочувственно вздохнул доктор, — что бы вам не подсыпали, пока нам не известны такие вещества, которые моментально вызывают обморочное состояние. Скажите мне, есть ли у вас диабет, гипертония, заболевания сердца? Может, у родителей имеется эпилепсия или…

— У бабушки… — нахмурилась Зоя и покачала головой. — И гипертония, и диабет…

— Понятно. А инсульты были в семье? Эпилепсия?

— Нет вроде…

— Вы не волнуйтесь, пока нет никаких поводов для волнения. С таким диагнозом можно нормально жить и работать. Вы, кстати, где работаете? Не на транспорте?

— В милиции, — ответил я.

— Да?.. Ну… здесь я, конечно, ничего утверждать не могу, но нам придётся сообщить по месту работы об этой ситуации. На мой взгляд, никаких препятствий для дальнейшего несения службы нет, но это ваши ведомственные доктора лучше скажут. В любом случае, надо сначала диагноз поставить.

Вошла медсестра с большой банкой геля и кисточкой.

— Валентин Павлович, мне сказали энцефалограмму делать, да?

— Да-да, — кивнул доктор. — Кстати, возможна ещё временная форма аллергической энцефалопатии, расстройство вегетативной нервной системы, а ещё транзиторная глобальная…

Он минуты две ещё перечислял варианты диагноза.

— Доктор, хватит, я здорова! — с досадой в голосе прервала его Зоя. — Я немедленно ухожу.

Медсестра ловко натянула ей на голову полотняной чехол, с подключенными проводами и стала щёлкать тумблерами энцефалографа.

— Ну, уж, милая моя, это точно не получится, — погрозил пальцем врач. — Даже и не надейтесь! Да вы не беспокойтесь, полежите, отдохнёте несколько дней, мы во всём хорошенько разберёмся и подлечим вас. А вы, молодой человек… полчаса и всё, у нас режим. Вам вообще нельзя здесь находиться. Скажите спасибо моей доброте.

Медсестра закончила свои манипуляции.

— Ну, что там? — с тревогой спросила Зоя.

— Ложную надежду вселять не буду, — покачала головой сестра. — Это вам доктор расскажет.

Я про себя посмеялся. Похоже, какое-нибудь расстройство можно найти даже у абсолютно здорового человека. Хохма была в том, что скорая помощь, больница и персонал были самыми настоящими, никакими не подставными.

Но вот, что характерно, как говаривала моя бабушка, получив в руки здоровую девушку, потерявшую сознание, они взялись за неё со всем рвением, тщанием и старательностью. И теперь не отпустят, пока не обследуют и не убедятся, что с ней всё в порядке. Без квот, очередей и прочих чудес оптимизации… Хотя, если руководить будет вот этот доктор Хаус, диагноз может оказаться весьма специфическим.

— Слушай, Гриша, — тихо сказала Зоя, когда мы остались одни. — Этот мужик меня отравить хотел. Но самое страшное то, что… В общем, я действительно не помню, что там точно произошло… И что делал ты…

— Отравить? — покачал я головой. — Вряд ли. Он сидит у палаты и трясётся от страха. Ему врач не разрешает войти, но я могу его позвать. Ну и, опять же, доктор сказал, что нет таких препаратов, чтобы мгновенно человека вырубить. Такое только в кино бывает. Ты же проходила, наверное, в школе милиции всю эту химию.

— Гриша, — она поджала губы испытующе посмотрев на меня. — Скажи… Это же не ты? Это не ты меня траванул?

— А что ж не насмерть тогда? — усмехнулся я.

— Слушай… можешь сделать доброе дело?

Я ничего не ответил, ожидая, что именно она попросит. В принципе, я уже догадался, что ей надо.

— Не говори Сомову, что со мной случилось. У меня такого никогда не было. Просто нагрузка была в последнее время очень большой… Ладно? Не скажешь? Я тебе добром отплачу.

— Знаешь, Зоя. Мне, честно говоря, нет вообще никакого резона тебя выгораживать. Ты ко мне приставлена, как глаз Саурона, ёлки-палки.

— Кто?

— Всевидящее око. Как надсмотрщик, ограничивающий мою свободу. Но ты мне нравишься, хорошая ты девчонка, не злая, несмотря ни на что. Поэтому… ладно, так и быть, не скажу.

— А я для тебя…

— И ничего даже взамен не попрошу, — махнул я рукой. — Так и быть. Я тоже надеюсь, что это просто усталость.

— Спать хочешь? — спросил Лёня.

Он сидел за рулём светлого четыреста двенадцатого москвичонка. По радио передавали футбольный репортаж, звук был приглушен. За окнами мелькали жилые дома с квадратиками светящихся окон, тусклые фонари, редкие прохожие и встречные машины.

— На пенсии выспимся, Леонид Борисович, — ответил я, и он засмеялся.

Я устало смотрел на всё это ретро и… кайфовал. Ценить каждый момент начинаешь с возрастом, осознавая, что моментов этих остаётся всё меньше и меньше, просто катастрофически мало. Радио, тени, ночь, золотая осень, тесная машинёшка — всё это создавало ламповую, тёплую атмосферу. Я будто оказался на экране кинофильма тех лет…

— Так тебе теперь нескоро, как я понимаю. На пенсию-то, а?

— Вы человек молодой, поэтому я вам так скажу, — глядя в окно, ответил я. — Торопиться смысла вообще нет.

Он усмехнулся.

Спать мне действительно хотелось. Слишком много всего произошло за последние пару дней и сейчас я бы с удовольствием завалился на свою коечку в общаге. Вспомнил бы молодость и даванул на массу. Но сейчас это было несбыточной мечтой. Мы ехали на встречу с кем-то из шишек КПК, Комитета партийного контроля. И, наверняка, меня ждала бессонная ночь. Мне не сказали, но я не сомневался, будет серьёзная проверка. Придётся отвечать на миллион вопросов и, скорее всего, на первом этапе будут использованы спецсредства.

— Поспишь скоро, поспишь. Сейчас познакомишься с начальством, всё расскажешь, а потом я отвезу тебя в общежитие. Ты есть поди хочешь?

— Можно было бы перекусить, — пожал я плечами. — Но могу и обойтись. Вроде не до банкетов сейчас.

— Да, зачем обходиться-то? Покормим, не переживай. Но после, после разговора.

Машина свернула в проулок, проехала метров триста и уткнулась в ржавые железные ворота, высветив лучами фар начерченные белым мелом три буквы. Икс, игрек и зет, перевёрнутый на бок. Три извечные переменные дворового культурного кода.

— Это где мы? — поинтересовался я.

По моим представлениям, мы должны были приехать, если и не прямиком на Старую площадь, то в какое-нибудь подобие пентагона, или в какое-то липовое НИИ на окраине, на худой конец в некую монструозную и неприступную крепость.

Лёня мигнул два раза фарами и ворота со скрипом начали открываться.

— Смазать не могут, — качнул головой он и, когда створки разъехались, прижал газ.

Машина юркнула во двор. Здесь валялись старые ржавые металлоконструкции, людей не было, но имелись небольшие постройки. Мы подъехали к зданию, похожему на гараж и остановились. Снова у железных ворот. Ёлки… Этот гараж мог бы выдержать прямое попадание баллистической ракеты, наверное…

— Как-то интересно у вас тут…

— Конспирация, — кивнул Леонид Борисович.

Въехав в гараж, мы оказались, разумеется, совсем не в гараже.

— Ого…

— Да, Григорий Андреевич, это могут видеть только посвящённые или те, кто уже ничего никому не скажет.

Он повернулся и дружески подмигнул.

— Претендую на первую категорию, — ответил я.

— Это я уже понял, — кивнул он и нажал на газ. — Держись.

Москвичонок взревел и нырнул в черноту. Мы оказались в тоннеле. Освещения не было, лишь короткие обозначения из букв и цифр, нанесённые белой отражающей свет краской. Внезапно появился светофор. Загорелся красный сигнал, и Леонид остановился в месте, где дорога расширялась. Мимо пронеслась машина, ослепив нас фарами.

— Оживлённо, — заметил я.

Он ничего не ответил. Красный погас и мы помчали дальше. Куда, я не знал, но сознание начало рисовать мифические Сталинские бункеры, бронепоезда и кратеры с ядерными боеголовками. Мы проехали несколько перекрёстков, из чего я заключил, что подобных, не бросающихся в глаза въездов должно быть, как минимум, несколько.

Минут через пять мы оказались перед мощным заграждением, похожим на скребок грейдера или ворота из «Звёздных войн». Они медленно открылись, пропустив нас внутрь. Дальше был большой бетонный зал, в котором стояли автомобили. Одна «Чайка», а остальные такие вот неприметные москвичата, волжанки и жиги.

Мы подошли к железной двери. Появился дежурный и провёл в небольшую глухую комнату. Под направленными стволами автоматов, он проверил документы, обыскал, прогнал несколько раз сквозь рамку, как в аэропорту недалёкого будущего, заставил разуться.

Наконец, когда досмотр завершился, нас повели дальше. Два конвойных с автоматами. Мы шли по коридору, напоминающему тюремный. Железные двери усугубляли сходство.

По лестнице мы спустились на три этажа вниз, снова прошли по коридору до дежурного за письменным столом. Он позвал коллег, и первые конвойные передали нас вторым конвойным.

— Строго у вас.

— Ну, что ты хочешь, — развёл руками Леонид Борисович. — Ты чужой, кто тебя знает, что в твоей голове.

— Ну, не бомба надеюсь.

— Я тоже надеюсь, — согласился он. — Но надежды надеждами, а хотелось бы побольше уверенности.

Мы подошли к двери и дежурный, следовавший за нами открыл её большим, практически средневековым ключом. Мундиры на персонале были без погон и знаков различия. Думаю, им бы подошли монашеские балахоны с острыми колпаками капюшонов. Для полноты картины.

— Это что, темница? — усмехнулся я.

— Ну, уж точно не светлица, — кивнул Леонид. — Заходи, располагайся. Скоро к тебе придут поговорить.

Я переступил через порог и… Ну, да, а чего я ждал? Торжественного приёма прямо у генсека? Смотрите, мол, Леонид Ильич, кто у нас здесь. Гость из будущего.

Бетонный бункер три на четыре, отделанный белой плиткой, металлическая лавка, металлический унитаз и умывальник.

— Ни окон, ни дверей, полна горница людей, — усмехнулся я.

— Ну, почему, дверь вот есть. И санузел тоже, совмещённый, правда. Ну, знаешь, скажи спасибо, что я тебя, как товарища привёз, в дружеском стиле. Могли бы ведь, как эту Зою, с отключенным мозгом на карете скорой помощи.

— Ну что же, и на том спасибо.

— Поспи пока, — подмигнул он. — А то кто знает, удастся ли ещё. В смысле, в ближайшее время. Желаю тебе успешно пройти испытания. Парень ты неплохой, мы с тобой сработаемся.

Дверь закрылась, и я остался один. Я всё, всё, абсолютно всё понимал, даже представляя примерно, что именно будет происходить, но подспудно ожидал другого. Как говорится, такой большой, а в сказки верит. Впрочем, ничего страшного не предвиделось.

Я улёгся на холодную железную лавку и закрыл глаза. Вентиляция работала неважнецки. Было душно и влажно. И жёстко. Может, это было уже частью испытания, а может банальной бытовой проблемой.

Уснул я быстро и так же быстро проснулся. Потому что дверь в мою светлицу открылась, и я услышал шаги и голоса. Посетителей было четверо. Довольно молодая черноглазая женщина похожая на ведьму, цыганка, наверное. Её сопровождали доктор в халате и, вероятно, тот, кто будет задавать вопросы, интервьюер. А ещё тираннозавр с пистолетом на боку.

— Сядьте! — приказала цыганка голосом Шахерезады Степановны, той, которая «Я готова».

— Спираль перед глазами крутить будете? — усмехнулся я, отрываясь от своего ложа.

— Пусть лучше лежит, — предложил доктор.

— Принеси нам стулья, — кивнул добродушный и улыбчивый интервьюер охраннику. — На стул посадим. И сами тоже присядем. Разговор долгий предстоит.

Тот молча вышел и вернулся с товарищем. Они внесли четыре стула, которым кое-как нашлось место в этой комнатушке.

— Присаживайтесь, товарищи.

Меня посадили на стул. Доктор померил давление, уточнил мой рост и вес и, раскрыв чемоданчик, начал готовить снадобье.

— Сейчас сделаем укольчик, — сказал он себе под нос, набирая в шприц прозрачную пенящуюся жидкость из бутылька.

— Тиопентал натрия? — продемонстрировал я свою осведомлённость. — В одном американском фильме, жена выяснившая, что её муж двадцать лет скрывал от неё, что был шпионом, и пользуясь тем, что ему вкололи «сыворотку правды», спрашивает, ты когда-нибудь…

— Закатывайте рукав, — оборвал меня доктор. — Работайте кулаком.

Понятно… Он склонился надо мной и туго затянул на бицепсе резиновый жгут.

— Хорошо. Хватит-хватит!

Локтевой сгиб пронзила острая боль.

— Док, твою мать! Ты этой иглой уже лет десять колешь? Тупая иголка!

— На тех, кому жить осталось мало, жалко тратить матерьялы, — улыбнулся доктор, закачивая мне в вену полный шприц отравы.

Я почувствовал, как по вене потёк огонь. От места инъекции к плечу, по груди… А потом горячо стало всему телу.

— Посмотри мне сюда, — отодвинула дока Шахерезада и указательным пальцем ткнула себя в лоб над переносицей.

— Какие у вас глаза выразительные, Шахерезада Степановна. Вы мне чего вкололи? Наркоту что ли? С такими сиськами вам бы на шесте крутиться, а не людей гипнотизировать! Простите…

Стало смешно. Твою мать! Во дела! Когда-то я уже проходил через такую процедуру. Но препарат был явно другой, такого эффекта точно не было. Меня конкретно накрыло. Твою мать! Эпическая сила! Во вштырило! Давление наверно было тысяча на тысячу. В ушах гремели наковальни, по вискам бежали струи пота… Я буквально весь покрылся потом.

— Неэстетична правда, да? — громко засмеялся я. — Уродлива и зловонна! Воняет дерьмом ваша правда!

Ух… поплыли круги. И треугольники. Пролетел мультяшный барашек. Капец…

— Если дотронешься, — шикнул я на доктора, протянувшего руку, чтобы потрогать мне лоб, — я тебе палец сломаю.

— Смешно, — брезгливо усмехнулся он и опустил ладонь мне на голову.

И тут же раздался страшный крик. Я бы даже сказал, нечеловеческий. Док отлетел в сторону, а на меня набросились два вертухая.

— Шахерезада Степановна! — закричал я.

— Я готова, — ответила она точно, как кукла из «Необыкновенного концерта», и я почувствовал, как всё тело расслабилось и налилось тяжестью. Мне очень захотелось спать, и я закрыл глаза.

— Где я? — прошептал я.

— Между небом и землёй… — ответил умиротворяющий голос в голове.