Союз-77. Книга 1. Теория заговора

14. Неуловимый

Артурчик отлетел, завалившись на кровать и раскинув руки и ноги в стороны.

— Ты про какое такое повторение? — поинтересовался я. — Тебе, Царёк, привиделось что-то?

Когда его называли царьком он всегда бесился, до белого каления доходил. У него просто планка падала и тогда, сжав кулаки, он бросался на обидчика, не беря во внимание, слаб тот или силён. Я это знал и специально подлил масла в огонь.

— Глупый маленький Царёк.

Пока тот, как перевёрнутый жук, размахивал руками и ногами, я проверил расстановку сил. Ну конечно, это был тот самый день. На столе стояла почти допитая бутылка «Русской», три стакана, чёрный хлеб и пустая банка дефицитных шпрот. Мой сосед Сашка Литвинов самородок и золотая голова с третьего курса сидел тут же за столом, уронив голову на сложенные руки.

Пить ему было нельзя, но Царёк его в тот вечер напоил до полного беспамятства. Типа кто кого перепьёт. А почему? Потому что знал, про то, как на Саню действует алкоголь и хотел поглумиться.

Но не просто поглумиться, а на глазах у девушки, которая Сане очень и очень нравилась. Он за ней бегал, как тогда говорили. Девушка эта, вся из себя такая тургеневская, ранимая и нежная, сидела тут же. Она тоже была хорошо подшофе, помада размазана, а тушь, размытая слезами, прочертила на щеках чёрные линии.

— Лен, ты как? — спросил я, и она тихонько завыла.

Руками она судорожно стягивала края белой блузки, прикрывая маленькие грудки, упакованные в серо-розовый кружевной бюзик. Пуговицы на блузке были вырваны с корнем.

Царёк тем временем, вскочил, вытер рукавом кровушку, брызнувшую из носа, и бросился на меня.

— Нет ничего лучше, чем вид окровавленного врага, Царёк, — усмехнулся я и увернулся, пропуская Цесаревича мимо себя.

Он пролетел к двери, а я хорошенько хлопнул его по затылку. Он, разумеется, этого не ожидал и влетел лбом в деревянную дверь, произведя грохот, как от падения Тунгусского метеорита.

— Эх, Царёк-Царёк, — вздохнул я и, когда он развернулся и с гортанным рычанием снова бросился в мою сторону, пробил ему в солнышко.

Он задохнулся, выпучил глаза и согнулся в три погибели. Избиение людей никогда не приносило мне радости, но тут был такой случай, что других вариантов воздействия уже не имелось.

Сейчас я успел, слава Богу. А вот пятьдесят лет назад ничего не знал об этой алковечеринке в узком кругу. Поэтому отметелить Царька удалось лишь постфактум, когда исправить что-то было уже невозможно.

Славка бегал за Ленкой, а она дура малолетняя, крутила задом и заглядывалась на самцов с бушующим тестостероном, хотя отвечать на требования этих самых самцов в положительном ключе не собиралась. Она жила в мире розовых пони, пукающих сахарной ватой и грубое вторжение в свой организм чужой малознакомой, но крайне напористой плоти восприняла крайне болезненно.

Слегла, занемогла, а когда преследование насильника по закону упёрлось в отказ о возбуждении в результате сговора представителя власти с родственниками подозреваемого, отчислилась, уехала и никогда больше не появлялась на горизонте. Славик глубоко переживал произошедшее, винил себя и слетел впоследствии с катушек, оставив советскую науку без своей светлой головы.

— Лен, ты зачем сюда пришла? — спросил я, пока Царёк приходил в себя. — Ты что, вообще безмозглая? Не понимаешь, для чего тебя Цесаревич позвал?

— Он просил, чтобы я ему по теплотехнике помогла… — сквозь слёзы выдавила она.

— А ты не слышала, что он с такими дурёхами делает? Ни одна история до тебя не дошла про тех, кого он тут на этой вот коечке оприходовал, а они потом ничего сделать не могли?

— Я думала… — громче завыла она.

Думала она, видите ли.

— А водку зачем пила?

— Чтобы Славику помочь…

Тьфу!

Цесаревич, мать которого работала на овощебазе и имела блат во всех слоях советского общества, пошатываясь поднялся и непонимающе уставился на меня.

— Ты кто такой, вообще? — выдавил он.

— Илья Муромец, — ответил я.

— А чё тебе надо?

— Хочу наизнанку тебя вывернуть и хоботок заодно оборвать, чтоб ты не пихал его, куда не просят.

— Я чё тебе сделал? Я ж тебя вообще не знаю.

— А что ты там про тумаки нёс?

— Обознался, — чуть качнул он головой.

— Ну сейчас запомнишь, в другой раз уже не обознаешься. Ты вот сестре моей моральный урон нанёс и брату моему. Не врубаешься?

— Вот этим что ли? — пренебрежительно сморщился немного оклемавшийся Цесаревич.

Он брезгливо глянул на Славика да и на Лену тоже. Высокий, чернобровый баловень судьбы и любимец модных девиц.

— Ага, — подтвердил я. — Вот этих.

— Слушай, иди ты в жопу, Илья Муромец! — распушил он свой хвост. — Ты знаешь кто я такой? Я же могу тебя вообще сгноить. Нах ты нарываешься? У меня у предков в милиции всё схвачено и подмазано, там у тебя вообще шансов не будет. Нет, правда. Ну и чё, дал ты мне сейчас пи****ей, а потом-то что? Ты о будущем-то подумай. У тебя мозги есть или нет? Или чё, тебе девку надо? Вот эту именно? Так она же никакая вообще, левая, ноль полный, я её чисто ради хохмы решил оттянуть, чтоб вот этого придурка унасекомить.

— Послушай, хохмач, — спокойно сказал я. — Если ты ещё хоть одну девушку… обидишь, я тебе шею сверну. Щёлк и нет тебя. Был Царёк, да весь вышел. Веришь?

— Ах ты сука! — прохрипел он, услышав ключевое слово. — Конец тебе, понял? Пошёл вон отсюда, я сейчас ментов вызову. Чмыря этого забирай, а девку я буду до самого утра…

Не успел договорить. Короткий удар заставил его заткнуться. Он упал на пол, а я чуть наклонившись пояснил:

— Если твоя матушка подкупила одного или даже двух-трёх нечистых на руку мильтонов, ты думаешь, у тебя в кармане вся милиция и ты сможешь сохранить свою шею в целости? Не обманывайся.

В подтверждение своих слов я ещё раз коротко ткнул его в морду, и он отключился.

— Вставай, Лена, не сиди, — кивнул я не состоявшейся жертве насилия и кинул валявшийся на полу Славкин свитер. — Надень и помоги мне его дотащить до комнаты.

Славка был чуть живой, когда мы его тащили по коридору, мычал и качал головой. Ключи от комнаты, к счастью, нашлись в его брюках и мы, уложили его на кровать. Первым же делом я проверил свою заначку. В свёртке, спрятанном за тумбой, я нашёл — деньги и ключи. Целых пятьдесят рэ, между прочим.

— Ты хоть понимаешь, что он из-за тебя выпил? — начал я воспитывать Лену. — Ему же вообще нельзя. Он от этого умереть мог. Тебе надо было хватать его и уходить от Цесаревича, а не бухать вместе с ними. Ты в уме, девочка?

Она похлопала глазами, большими и печальными, как у бурёнки, и неуверенно покачала головой, шевельнув, как щупальцем, толстой русой косой.

— Я не просила его за мной бегать, — пьяно прошептала она. — Он даже постоять за меня не смог…

Идиотка.

— Вообще-то, если бы не он, ты бы сейчас уже корчилась в объятиях Цесаревича. От непередаваемого удовольствия. И с разбитым лицом.

Она вспыхнула.

— Он бы ничего мне не сделал! Он разозлился из-за прихода Славика!

— Какая ты несусветная дура, Леночка, — покачал я головой.

Славик застонал и завозился на постели. Я махнул на его глупую возлюбленную и открыл бутылку «Нарзана», стоявшую на столе.

— Давай, побудь сестрой милосердия, — кивнул я, наливая шипящую воду в стакан. — Сними с него ботинки и брюки.

— Что⁈ — вскинулась она.

— Давай-давай, учись платить добром за добро. Надо дать ему воды. Сейчас ему надо много пить.

Она поджала губы, но послушалась.

— И носки снимай!

— Может, ещё и трусы снять⁈ — рассердилась она.

Ответить я не успел. В дверь настойчиво застучали. Я подошёл и открыл.

— Ну вот, всё, что ни делается, всё к лучшему, — хмыкнул я, разглядывая стоящего за порогом лейтенанта милиции и старшего сержанта, за его спиной.

Дальше за ними в полумраке коридора с видом Мефистофеля стоял Царёк с разбитой мордой и злорадно улыбался.

— Так, Стрелец! — загромыхал вдали голос комендантши. — Ты у меня кандидат на выселение номер один!

Я скинул хэбэ, натянул на себя старые брюки, рубашку и ветровку. Ветровку эту я любил, да. Синяя холщовая, на молнии.

— Закройся, — сказал я глупой Лене, завороженно следившей за сменой одежды, и вышел из комнаты.

В отделение, естественно, куда же ещё. Когда мы вышли из общаги, я посмотрел по сторонам. Васиного грузовика не было. Но, я думаю, наружка была. Если они затратили столько средств на встречу со мной, то поставить топтуна было вполне можно и даже разумно. Им, судя по всему, хотелось достать Весёлкина, как говорится, живым или мёртвым. Очень хотелось. Но почему-то не получалось.

Интересный типок этот Весёлкин. Я вот тоже, не хуже того полковника хочу с ним встретиться. Накопились вопросики. Накопились. Никак только дойти не могу. Ну ничего, вот вырвусь в Питер, наведу о нём справочки.

В отделении меня посадили на стул перед кабинетом начальника. «Капитан Сапрыкин З. И.» гласила табличка. З… Зиновий, Захар, Зосима… Забиб, Загит… Интересно, кто он такой. Загит Иванович или Зосима Исхакович?..

Время тянулось медленно, никто на меня не обращал внимания. Выпустить из отделения не выпустили бы, но и следить неусыпно не следили. Мимо ходили сержанты и рядовые, заходили в кабинет начальника, и оттуда сразу начинали лететь брань и крики. Из кабинета подчинённые вылетали взмыленные и красные, как раки.

Пользуясь возможностью, я закрыл глаза и погрузился в дремоту. В самолёте я спал, конечно, но в дороге, какой сон. А тут минутка покоя. Опять же, когда ещё случай представится — неизвестно. Ещё и радио в коридоре усыпляло. Концерт по заявкам радиослушателей выдался на редкость мелодичный и умиротворяющий. Вот и сейчас баюкала меня Валя Толкунова:

Стою на полустаночке

В цветастом полушалочке,

А мимо пролетают поезда,

А рельсы-то как водится

У горизонта сходятся

Где ж вы, мои весенние года

Где ж вы, мои весенние года…

Вот, действительно, года-то мои — весенние, лучше и не скажешь…

Из дремоты меня вырвал окрик.

— Стрелец! В камере будешь на массу давить! Подъём!

Спал я неглубоко, продолжая отслеживать происходящее, поэтому сразу открыл глаза.

— Да не сплю я, товарищ капитан, — устало сказал я. — У вас разве уснёшь. Крик, мат-перемат. Образцовое, понимаешь, отделение, нечего сказать.

— Что⁈ — заревел капитан, отчётливо произнеся букву «ч». — А ну, встать! В кабинет шагом марш!

Он был щуплым, желчным и скандальным. Короткие волосы топорщились дыбом, а на правом мизинце красовался длинный и отвратительный ноготь, как у бабы Яги. Да… Особого беспокойства я не испытывал. Я за свою жизнь столько их понасмотрелся, всех этих унтер Пришибеевых разных мастей и рангов. К тому же у меня была домашняя заготовочка.

Я понимал, конечно, что в семьдесят седьмом уже кое-где дяденьки милиционеры начинают беспредельничать, но пока это было, скорее, исключением, чем правилом.

Как только я вошёл, он тут же разорался, перемежая речь отборными ругательствами, а я спокойно рассматривал обстановку. Совершенно стандартные тёмно-зелёные стены, выкрашенные масляной краской, выцветший портрет генсека, несгораемый шкаф, стол, заваленный блёкло-жёлтыми картонными папками, чёрный карборлитовый телефон, как у председателя сельсовета и радиорепродуктор. А ещё, как водится, графин с водой и гранёный стакан.

Проорав свои проклятья и угрозы посадить меня на тридцать три пожизненных и ещё раз пятнадцать расстрелять, он внезапно успокоился и подал мне лист бумаги.

— Садись, пиши.

— Что писать?

— Чистосердечное, что ещё. Я продиктую. Я, Стрелец такой-то как там тебя по батюшке, дата, место рождения, место жительства, место работы, в данном случае, место учёбы и обстоятельства хулиганского нападения на гражданина Цесаревича Артура Борисовича. Излагай чётко без фантазий. Если что, будешь переписывать.

— Товарищ капитан, разрешите вопрос.

— Ну, — нахмурился он.

— Имя отчество какое у вас?

— Захар Игнатьевич, — недовольно ответил он.

— Понятно.

— Что тебе понятно? — вновь завёлся он, как лодочный мотор.

Дёрни — и заревёт.

— Захар Игнатьевич, в данном случае не выйдет.

— Что не выйдет? — снова козырнул он буквой «ч».

— Неудобно говорить, но вы и сами понимать должны.

— Что⁉ — расширил он звуковую амплитуду.

— В общем так, имя полковника Сёмушкина Ивана Трофимовича, говорит вам о чём-нибудь?

Он сложил губы в форме куриного зада и полоснул гневным взглядом, как гиперболоидом. Прожёг буквально.

— Это начальник недавно созданного штаба по борьбе со служебными преступлениями, — уверенно соврал я. — Внутренние расследования, слыхали? Хотя вряд ли, структура закрытая и трепаться о ней не принято. Так вот…

— Да ты кого нае**ть решил, сосунок! — перебил он.

— Так вот! — повысил голос и я. — Не мне вам объяснять, что все ваши отказы в возбуждении, фабрикация дел, выгораживание вашего протеже, нездоровые финансовые отношения с гражданкой Цесаревич и всё, чем вы тут занимаетесь, уже попало в поле зрения полковника Сёмушкина.

У Захара Игнатьевича на мгновение отвисла челюсть, но он быстро пришёл в себя. Молодец, прожжённый судак.

— Ты что мне втираешь! — заорал он и сопроводил это такой замысловатой лингвистической конструкцией, что у неподготовленного человека могли завянуть не только уши.

Разумеется, Сёмушкину было глубоко плевать на криминальные делишки какого-то капитана, у него свои проекты, как я понял, оказались под угрозой. Но я пока для него был важной фигурой, поэтому сидеть в карцерах районного отделения мне никто бы не позволил. Нужно было брать за жабры Весёлкина, поэтому интересы Захара Сапрыкина отодвигались на самое последнее место.

В это время зазвонил телефон.

— Сапрыкин! — рявкнул разгорячённый капитан и осёкся.

О! Ну, вот и Сёмушкин, стало быть, нарисовался. Жаль, что наверняка звонит не сам. Его фамилия сейчас смогла бы произвести определённый эффект. Капитан завис и долгое время молча слушал.

— Так как же… — неуверенно пробормотал он. — Он ведь злостно избил… Что?

Он покраснел и бросил на меня взгляд полный ярости и гнева. А в трубке, между тем, продолжал звучать резкий недовольный голос.

— Так точно, — кивнул Захар. — Да, товарищ генерал, всё понял…

Раздались громкие звуки отбоя, слышные даже с моего места.

— Начальник Сёмушкина? — участливо уточнил я.

— Начальник ГУВД Мосгорисполкома, — недовольно посмотрел он на меня.

О! Ставочки повышаются, однако.

— Пока тебя не тронут, — кивнул я. — Но смотри, Захар Игнатьевич. Заканчивай выгораживать этого га**она! Ты меня понял? Распаковывай дела, отзывай отказы, передавай в прокуратуру и всё такое. Пока не поздно. Ясно тебе?

Он тяжело сглотнул, но ничего не ответил. В дверь постучали. В щель заглянула голова сержанта, приходившего за мной в общагу.

— Товарищ капитан, тут…

— Пусть заходит! — махнул рукой Сапрыкин.

Дверь тут же распахнулась и на пороге появился майор в лётной форме.

— Товарищ капитан, вам должен был позвонить товарищ Самохвалов…

— Да-да, — кивнул Захар. — Пожалуйста, вот ваш Стрелец. Мы его на беседу приглашали.

— Ну тогда…

Я шагнул в сторону двери и капитан рассеянно проводил меня взглядом. Он ничего не сказал, пытаясь, видимо, связать воедино информацию и события, произошедшие здесь.

— Ну что, Стрелец, — хмыкнул майор, когда мы вышли из отделения. — Я так понимаю, бесят тебя гражданские после командировки?

— Не все, товарищ майор, — пожал я плечами. — Только откровенные мерзавцы.

— Ничего, — хлопнул он меня по плечу. — Это пройдёт. Главное, не давай волю чувствам, и всё будет нормально. Садись в машину.

Рядом стояла чёрная «Волга». Не дожидаясь, пока я сяду, он уселся на переднее сиденье. На конвой это походило меньше всего.

— А мы далеко едем, товарищ майор? — спросил я.

— В Генштаб, куда же ещё.

Я нахмурился.

Мы прибыли в Колымажный переулок. Проехали через КПП, несколько минут подождали, и двинули дальше. Потом шли по коридорам и наконец остановились перед кабинетом без таблички. На нём был только номер. Сто три.

Майор трижды коротко стукнул в дверь, секунду подождал и нажал на ручку.

— Разрешите, товарищ генерал-майор.

— Входи-входи. Привёз?

— Так точно.

Мы вошли. В небольшом кабинете, отделанном деревянными панелями, стоял чистый рабочий стол. На нём лежала только пара листов бумаги, исписанных рукописным текстом. А ещё — лампа, несколько телефонов и письменный прибор. За столом сидел крупный генерал, а за приставным столом — мужчина лет пятидесяти в штатском.

Они оба внимательно смотрели на меня.

— Разрешите идти, товарищ генерал-майор? — отчеканил доставивший меня майор.

— Иди, Миша, — кивнул генерал. — Я позвоню, когда закончим.

Ему было лет сорок пять, лицо он имел крупное, красное, мясистое, а глаза казались колючими и внимательными.

— Ну, — кивнул он, когда майор вышел, — садись, Стрелец.

Это был генерал Рахманов. Конечно, я его сразу узнал. Когда я пришёл в Управление, он уже его возглавлял. Сейчас ещё нет, ещё не пришло время. Теперешняя его должность мне была неизвестна. То, что передо мной Рахманов, совершенно чётко обозначало, где именно я находился.

— Рассказывай, — кивнул он.

Сейчас добавит «как до жизни такой докатился».

— Что именно, товарищ генерал-майор?

— Как до жизни такой докатился, — усмехнулся он и постучал согнутым указательным пальцем по документам, лежащим перед ним.

Я тоже едва заметно улыбнулся. Это был мой отчёт, написанный ещё в Луанде.

— Так там всё изложено.

— Сухо изложено, без красок, нехудожественно, одним словом. Из этой твоей писанины совершенно непонятно, как ты в одиночку обезвредил целую группу так называемого Грина, доставил его самого и ценного португальского агента, который, к тому же, девка. Да ещё и умудрился её вздрючить хорошенько. А? Ты откуда такой взялся, Стрелец?

— Виноват… — кивнул я. — Но про «вздрючить» в отчёте ничего не написано.

— Вот и я о том же, — засмеялся он. — А вот в протоколе её допроса всё подробно освещено.

Его колючие глаза вмиг стали добрыми и мягкими. Ну, я и рассказал, не жалея красок, избегая, впрочем, чрезмерных преувеличений и без интимных подробностей. Генерал слушал внимательно, иногда задавал вопросы.

— И кто этот гений, решивший внедрить в слаженную и профессиональную группу студента? — спросил генерал у штатского, когда я закончил.

— Так э-э-э… — замялся тот и, бросив быстрый пытливый взгляд в мою сторону, тут же снова посмотрел на Рахманова.

— Веселков? — нахмурился генерал.

— Весёлкин.

Штатский ещё раз бросил взгляд на меня.

— Понятно, — помрачнел Рахманов. — Стрелец, ты когда видел своего Весёлкина?

— Перед отъездом.

Они переглянулись.

— Хорошо. Вот что, боец. Поздравляю тебя с боевым крещением. Мы тебя отправим в наш тренировочный центр.

— Так я же институт заканчиваю в этом году.

— Институт? — нахмурился он. — Ладно, ну да, мы с тобой свяжемся. Язык за зубами и ни одной душе, ни полслова. Ты же подписывал документы?

— Так точно, — кивнул я.

— Хорошо. Я сейчас позвоню Мише, чтобы он организовал машину, а ты посиди там, в коридоре.

Я кивнул и поднялся.

— За проявленные мужество и храбрость объявляю тебе благодарность!

— Служу Советскому Союзу, — откликнулся я.

Он пожал мне руку и посмотрел в глаза.

— Веселков показывал свои документы?

— Удостоверение КГБ.

— Понятно…

Явно тут было что-то нечисто. С Весёлкиным. Похоже, о том, что он может быть связан с перемещениями во времени догадывался не только я. Разумеется, говорить генералу, что, мол, я из две тысячи лохматого года было нельзя. Но я не понимал, можно ли было говорить о МВД и о Сёмушкине. Сначала мне нужно было поговорить с самим Весёлкиным.

Вскоре действительно появился майор Миша. Я попросил его подкинуть меня до Ленинградского вокзала, и в начале двенадцатого уже ехал в сторону Питера на «красной стреле». Блаженно улыбаясь, я лежал на верхней полке купе и слушал перестук колёс, тук-тук, тук-тук, тук-тук. Всё было спокойно, а, главное, не наблюдалось никаких Васьков и Сёмушкиных.

События сложились, как нельзя лучше, след мой потерялся в глубинах Генштаба, так что теперь можно было действительно отдохнуть. Сёмушкин, конечно, знал от моего куратора, что я хочу рвануть к маме в Питер, но я не думал, что он так быстро сообразил бы, что я уже еду туда.

Ночь прошла спокойно. Утром я вышел из вагона и пошёл пешком — мама жила не слишком далеко, и я решил погулять. Пройдя по набережной Фонтанки и увидев свой дом, я испытал учащение сердцебиение. Свернул во двор, долгий и неширокий. Прошёл через него, завернул за дощатое строение, склад или что-то такое и… в окне одного из подъездов заметил стоящего человека. Он стоял у окна и смотрел прямо на меня.

Сердце подпрыгнуло. Я присмотрелся, и остановился, как вкопанный. За окном вне всяких сомнений находился старший лейтенант Весёлкин…