Союз-77. Книга 1. Теория заговора

15. Против всего мира

Какая неожиданная и случайная встреча. Я едва заметно кивнул. Весёлкин тоже. Я подошёл к парадной… ну, то есть не к парадной, а к чёрной лестнице и немного постоял, а потом потянул дверь на себя и вступил в темноту. Было холодно и сыро, пахло плесенью. Я поднялся на два этажа, гулко ступая по каменным ступеням и увидел Алексея Михайловича Весёлкина. В тёмном плаще и шляпе.

Он ни слова не говоря повернулся ко мне спиной и поднялся на один пролёт, подошёл к высокой двустворчатой двери с золотистым крутящимся звонком, и отомкнул её ключом. Он распахнул дверь и сделал приглашающий жест.

— После вас, — мотнул я головой.

Как известно, дружба дружбой, а случай всякий бывает. Он возражать не стал и широкими шагами прошёл в квартиру, а я последовал за ним и оказался в длинном плохо освещённом коридоре.

— Сюда, — бросил Весёлкин и открыл дверь в комнату. — В гостиную.

Он остановился посреди комнаты и посмотрел на меня.

— Здравия желаю, — хмыкнул я.

— И я вам, Григорий Андреевич, и я вам. Желаю здравия и долгих лет.

Он осмотрел меня с ног до головы.

— Ну что, вернулись значит?

— Да, — пожал я плечами. — Вчера только. На Юг ездил. Погода отличная была, столько всего красивого увидел, нового. Расскажу как-нибудь, при случае. А вы тут как поживали?

— Неплохо, — усмехнулся Весёлкин. — Хотя я был уверен, что в тех краях вы не впервые оказались.

— Ну, так, бывал разок, проездом буквально. И опять же, что считать за раньше, а что за позже без бутылки и не разберёшь.

— Найдётся бутылка, — весело кивнул он. — Найдётся.

— Ну, уж нет. А то выпьешь тут с вами, а очнёшься в мезозое где-нибудь, кругом динозавры бегают и поговорить не с кем.

Весёлкин рассмеялся.

— Кстати, — заметил я, — едва успел вернуться, а все вокруг только про вас и говорят. Весёлкин да Весёлкин.

— А кто?

— Да вообще, все.

— Не может быть. Цесаревич, к примеру, вряд ли моё имя упоминал, не правда ли?

— Правда, — легко согласился я. — и Захар Сапрыкин тоже. Но это они просто не успели, должно быть. А кофе в этом доме есть?

— Есть. И кофе есть, и сигареты. И даже коньяк найдётся. «Луи тринадцатый», между прочим.

— Какая роскошь по нынешним временам. Коньячку можно немного, а вот сигареты не надо.

— А вот и зря. Буквально недавно читал результаты исследования. У курящих людей значительно выше уровень тестостерона, чем у некурящих.

— Это британские учёные обнаружили?

— Ну, да, — усмехнулся он. — Они самые.

— Ну, нам пока тестостерона и без табачка хватает. Вот на пенсию выйдем в очередной раз там и поглядим, дымить или не дымить. Ладно, Алексей Михайлович, не будем вокруг да около ходить. Рассказывайте.

Он неторопливо расстегнул плащ, вальяжно его снял и небрежно бросил на спинку старинного кресла. Шляпа полетела на то же кресло. Под плащом оказался элегантный костюм, белая рубашка и явно импортный галстук, должно быть английский.

Весёлкин прошёл к большому тоже старинному серванту со стеклянными дверцами. Под ногами его скрипнули дощечки наборного паркета, давно не видевшего мастера. Он открыл дверцы и достал бутылку и два бокала.

— Присаживайтесь-присаживайтесь, — кивнул он.

Посреди комнаты стоял круглый стол, покрытый блёклой, болотного цвета скатертью с тяжёлыми кистями. Я уселся на крепкий резной стул. Весёлкин щёлкнул выключателем и над столом засияла большущая хрустальная люстра с висюльками.

— Как в театре, — хмыкнул я.

— Да-да, — кивнул он. — Что наша жизнь? Театр.

— Игра, — поправил я.

— Вот и попались, теперь вы в игре.

— Это, как раз мне уже ясно. Вот только, какая именно игра, я не совсем понимаю.

— Вам нравится Шагал? — сменил он тему. — Это, кстати его рисунки.

Весёлкин показал на три богатые рамы, висящие над старым плюшевым диваном.

— Что-то нравится, что-то меньше. Эти хороши, но Петров-Водкин лучше.

— Согласен. Купание красного коня — восхитительная работа.

— Красивая у вас квартира, с историей похоже, — кивнул я.

Он только хмыкнул и ничего не ответил. Передо мной на столе появился пузатый бокал на низкой ножке. Весёлкин обошёл стол и сел напротив меня. Перед собой он тоже поставил бокал. Вынул пробку из бутылки и плеснул немного в каждый бокал. Бутылка была не полной, открыли её раньше и уже отпили половину.

— Это не моя квартира, ведомственная. Здесь у нас оперативные мероприятия проводятся.

— А какому ведомству она принадлежит?

Он махнул рукой.

— Давайте выпьем, Григорий. Попробуйте, коньяк отличный, честное слово.

Я как-то раз пробовал такой, у генерала на ужине. Тысяча у.е. за бутылку, что ли. Точно я не знал, не интересовался, но такой факт в моей жизни был. В прошлой жизни. Весёлкин поднял бокал и протянул его мне. Пейте, травить вас у меня нет резона. И, кстати, давайте, раз такое дело, уже перейдём на «ты». Ты как, Григорий, не против? Нормально, Григорий?

— Отлично, Константин.

Такая обычная и проходная фразочка звучала сейчас, как пароль, демонстрирующий нашу избранность и открывающий доступ к тайному, скрытому от всего мира обществу, к узкому кругу посвящённых. Мы засмеялись.

— Ну, вот и отлично. Сердишься на меня?

Он достал из внутреннего кармана жестяную трубку, снял с неё колпачок и вытянул длинную сигару. В его руке появились щипчики и спички. Он обрезал кончики, чиркнул, затянулся и выдохнул густой сизый дым.

— Ой, прости, ты не против? Я не спросил.

— Да ладно, дыми, если своего тестостерона не хватает.

Он укоризненно цокнул языком и опустил конец сигары в коньяк.

— Точно не хочешь?

— Это нуворишество какое-то, — покачал я головой, — макать сигару в «Луи триннадцатого». Ты же не рэппер понтовитый.

— Ай, — беззаботно махнул он рукой. — Один раз живём.

Мы опять засмеялись.

— Ладно, — сказал я, отбрасывая веселье. — Всё-таки, что всё это значит?

— Как тебе сказать… Вот такая аномалия. Это, если с точки зрения естествознания. Но эта сторона неважна.

— А какая важна? — нахмурился я.

— Какая? Ты и сам, наверное, понимаешь. Политическая. И с политической точки зрения — это заговор.

— Чей и против кого?

— Твой и мой. А против кого? Да против всего мира.

— И что конкретно это значит?

— Конкретно? — усмехнулся он. — Конкретный ты парень, да? Ну ещё бы, Стрелец, человек-легенда, герой и…

— Вот только этого не нужно, хорошо? — нахмурился я. — Легенд и восхвалений. Я это не люблю. Я простой человек, честно выполняющий свою работу.

— Ну, и выполняй дальше, раз так. Это хорошо. Пойдём, я тебе кое-что покажу. Бокал можешь взять с собой.

Он поднялся подошёл к белой двери, ведущей в соседнюю комнату и распахнул её.

— Иди-иди.

Соседняя комната была похожа… не знаю, как в фильмах про маньяков, где какие-нибудь сыщики натягивают ниточки между различными клочками газет, фотографиями и своими записями. Вся комната была оклеена такими клочками и опутана подобными ниточками, многими километрами таких ниточек.

— На это пока не обращай внимания, — махнул рукой Весёлкин. — Я тебе вот, что хотел показать.

Он отпил из бокала и указал сигарой на шесть щитов, размещённых чуть выше других. От них, как щупальца разбегались ниточки по всей комнате.

— Вот, против кого мы состряпали свой заговор, — кивнул старлей. — Это первая группа. Штаты, но там есть нюансы. Не спрашивай, пока без подробностей. Это чисто для общего плана. В общем Штаты, но не Картер. Аристократы, ВЭФ и Ватикан с духовными орденами.

— Где-то я уже это слышал, — прищурился я.

— Возможно. Дальше по списку Китай, Сообщество единой судьбы человечества, красный интернационал новой эпохи. А тут мир ислама с мечтой о строительстве Всемирного халифата. А тут либералы-трансгуманисты и пока ещё молодой Билл. А это у нас богоизбранные товарищи.

На щите было написано: «Евреи Дома Иакова».

— А тут наша геронтократия. Партийные бонзы, вцепившиеся во власть скрюченными пальцами.

— Это я тоже слышал.

— Естественно, это все слышали, но что они сказали, когда умные люди пытались докричаться до их сердец? Правильно, они сказали, что это теория заговора. Но неважно. Я приглашаю тебя не в теорию. Я приглашаю тебя в практику заговора. Сорвём планы империалистов и вот этих всех ребят. Мы создадим свой собственный проект.

— Мы? То есть мы с тобой?

— Нет, не сами. Мы направим реку по нужному руслу. И, послушай… Не мы, а ты. Ты. А я помогу. Проблема в том, что это можешь сделать только ты.

— Почему?

— Это долго объяснять, а сейчас времени мало…

— Как я здесь оказался? — спросил я. — Странно, кстати, что для этого пришлось разбить мне голову.

— Это не то, это, можно сказать, побочка, нежелательное последствие. Но какая разница, как ты оказался здесь? Ты что, хочешь вернуться обратно?

— А это возможно?

— Нет. Но наиболее важный вопрос, что ты собираешься делать. Ты слышишь, вообще, что я говорю?

— Какие есть варианты?

— Вариантов множество. Но меня интересует только один. Мне нужен человек, который поможет мне всё изменить.

— Конкретнее.

— Да, точно, конкретнее. Тебе нравится, что сделали с Союзом? Разорвали на куски, разрушили, растерзали… Не отвечай, я знаю, что не нравится. Хочешь ли ты сохранить страну? Хочешь ли ты помочь ей стать лучше? Свободной, сильной и справедливой. На это тоже не отвечай, эти ответы я знаю, мы тебя изучали. Вопрос, на который предстоит ответить, как далеко ты готов зайти?

— Значит, есть ещё кто-то? Что это за «мы»?

— Да, есть много людей, вовлечённых в эту историю, но они не здесь. Это всё потом. Сейчас главное. Как далеко ты готов зайти?

— Я не люблю высокопарных речей, — пожал я плечами. — А за буйки заплываю всегда.

— За буйки? Уже неплохо. Но нужно до конца.

Я снова пожал плечами. Это было само собой разумеющимся.

— По-моему, — сказал я, — более важный вопрос звучит немного иначе, а именно, могу лия́доверять тебе? После этого «небольшого испытания», которое ты мне устроил, ответ кажется не самым приятным.

— Можешь. Я тебе помогу. А про испытание… Ну, я должен был знать, на что ты способен. Тебя могли убить несколько раз. Но ты выжил. Значит можно идти дальше. И вот ещё что… это не было испытанием, это было реальным заданием.

— Отлично. Только больше я не буду выполнять ничьих заданий, не понимая сути.

— Естественно. Теперь ты сам будешь готовить планы и ставить задачи.

Мы помолчали.

— Интересно, — сказал я после паузы, — почему твоя штаб-квартира находится именно в этом доме, там где живёт моя мать? Я что здесь не в первый раз?

— Просто это удобнее, — ответил он, поднёс к губам сигару, затянулся и выпустил облако дыма. — Теорию оставим на потом. Скажу только, что никуда из этой точки ты перенестись не можешь. Ни вперёд, ни назад. Попал — живи. Здесь всё просто. А остальное потом. За один раз всего не рассказать. Давай теперь поговорим о делах насущных.

— Но я ещё не дал своего согласия…

— На самом деле, дал. Ты меня не сдал Сёмушкину, Рахманову своих сомнений не раскрыл. Или раскрыл? Впрочем, я бы уже знал.

— Ты служишь в КГБ или…

— Или. И по заданию этого «или», служу в КГБ. Мой непосредственный начальник — это Рахманов.

Я нахмурился.

— У тебя там в КГБ, похоже, кто-то активно сливает инфу, — сказал я. — Сёмушкин был хорошо осведомлён о моих передвижениях.

— А я этого и хотел. Пусть он думает, что уже почти поймал меня за жабры.

— А чтобы они стреляли из вертолёта ты тоже хотел?

— Нет, это была неожиданность. И смерть водителя тоже. Я не ожидал, что они настолько занервничают, что пойдут на такой риск. Значит, мы реально можем схватить Щёлокова за хвост.

— А Андропова сможем?

— Думаю, да. Ты поймёшь, когда я введу тебя в курс дела.

— И когда это будет?

— Скоро. Расскажи, он тебя вербовал? Сёмушкин.

Я рассказал.

— Хорошо, — кивнул Весёлкин, макнул сигару в коньяк и засунул в рот. — Значит скоро придётся тебе ехать в Киргизию. Но это, как ты сам решишь. Сейчас мне уже надо бежать.

— Куда?

— У меня дела. Я с тобой свяжусь в ближайшие пару дней, и мы продолжим разговор. Обещаю рассказать что-то более конкретное. Позвони мне через два дня, и я скажу, где мы встретимся.

Он назвал номер телефона.

— Хорошо. Я хочу пожить дня три у мамы. Знаешь, давно не виделись. Очень давно.

— Понимаю, кивнул он. Только вряд ли тебе дадут остаться здесь дольше, чем до завтра…

Не дали и этого. Он, как в воду глядел. А я-то размечтался, что завтра поеду в Пушкин, повидаться с дедушкой и бабушкой. Но не вышло. Я шёл домой на дрожащих ногах. Детство моё прошло не здесь, но сейчас здесь жила мама.

Я поднимался по лестнице, объясняя себе, что не было никаких похорон, что в этом времени она всё ещё молода, что она жива и… В общем, объяснял, да, но когда дверь открылась, сердце заметалось, кровь хлынула по жилам так, что едва не разорвала все сосуды. Пульс тысяча ударов в миллисекунду.

— Гриша! — обрадовалась мама, а я даже слова сказать не мог.

— Мне сказали, что ты приедешь, а я не поверила. Говорю, что ты не звонил, что в колхозе ещё… И вдруг… Радость какая.

— А кто тебе сказал, мам?— насторожился я.

— Так вот, — развела она руками. — Товарищ твой… Сказал, какой ты молодец, как план перевыполнил. Хотят тебя на собрание…

— Гришка! — раздалось вдруг сзади мамы. — А мы тебя ждём-ждём.

— Ага, — кивнул я. — Вот и я.

Держа большущий бутерброд, из кухни вышел Васёк Сомов. Батон и докторская. Быстро, однако. Чека не дремлет. Вернее, МВД, конечно. Моя милиция меня бережёт. Сердце сжалось, заныло и я почувствовал острое раскаяние за то, что притащился сюда и подверг маму опасности.

— Нет, — широко улыбался Васёк, — ты шустрый, конечно, как метеор. Мы к Захару Сапрыкину пришли, а он толком и сказать ничего не может. Говорит, Самохвалов лично позвонил, о твоих достижениях сообщил, а потом военные из гарнизона прибыли, тоже тебя искали.

— Это не Самохвалов, это Вован и Лексус… — хмуро бросил я.

— Чего-чего? Не понял. Ты где пропадал?

— Я не пропадал, — покачал я головой.

— Вот и отлично, потому что ты до сих пор числишься участником конференции. И придётся ехать. Меня из комитета комсомола командировали специально за тобой.

Мама пригласила эту глумливую рожу к столу вместе с нами, и он за обе щеки уплетал то, что ему совсем даже не предназначалось.

— Что же ты творишь, гусь лапчатый! — наехал он на меня, когда после завтрака мы попрощались и ушли.

Мне пришлось возвращаться с ним в Москву. После разговора с Весёлкиным картина у меня ещё не сформировалась и я, собственно, нихрена ещё не понял и находился в подвешенном, между землёй и небом, состоянии. Он же был страшно зол и, не прекращая, выносил мне мозг.

— Садись давай! — бросил он, открывая передо мной заднюю дверь волжанки. Сейчас прикую тебя наручниками, будешь в другой раз думать. Тебе шутки что ли? Я тебе говорил без моего согласия не дёргаться? Говорил. Предупреждал, что нужно разрешение спрашивать? Предупреждал. Знаешь, мы так кашу с тобой не сварим.

— Сварим, не горюй.

— Сварим, конечно, но только потому, что теперь за тобой будет вестись наблюдение. Постоянное! И днём, и ночью! Ты понял?

— Это ещё что значит?

Мне хотелось заткнуть и удавить Васька, свернуть ему шею или, хотя бы, просто вырвать язык. Но пока было ещё не время. Кажется, я действительно уже работал на Весёлкина. Вернее, не на него, а на будущее. А имея такую цель можно было перетерпеть многое.

— У меня был контакт, — сообщил я Васе.

— Когда⁈ — подскочил Васёк.

— Когда меня вытащили из отделения, — пожал я плечами. — Это организовал он, как ты понимаешь.

— Естественно, мы так и думали! Ты должен был немедленно сообщить.

— И вытащил, используя вашего же человека, начальника ГУВД, — продолжал я. — По-моему, красиво. Что скажешь?

— Охренеть, как красиво! И что он тебе сообщил?

— Он сказал, что мне снова скоро нужно будет уехать в Киргизию. Не сам сказал, через офицера, что вёз меня на вокзал.

— Серьёзно?

— Абсолютно, — подтвердил я. — Но никаких подробностей пока нет.

— Ты должен немедленно, слышишь, немедленно сообщать о подобных вещах! Надо было срочно звонить.

— Не успел, — пожал я плечами. — Когда бы я тебе позвонил, и откуда, главное? Из поезда что ли?

— Нет, в Ленинград, он успел смыться, а мне сообщить не успел. Но ничего. Теперь с тобой постоянно будет находиться наш человек.

Этим человеком оказалась… Зоя. За такую-то Зою, можно было и Весёлкина, и Васька с Сёмушкиным и всех остальных деятелей сдать со всеми потрохами.

— Это Зоя, — сказал Вася и посмотрел на неё с плохо скрываемой тоской, а на меня со злостью и досадой.

Типа, на твоём месте должен быть я. Или, почему этому гаду так повезло. Зоя была настоящей секс-бомбой. Брюнетка с широкими азиатскими скулами, изящной шеей, точёными ножками, крепкими бёдрами и грудью, пассионарно рвущейся из оков одежд. Конфетка. Да что там конфетка. Богиня, ёлки-палки.

Мы заехали за ней почему-то в гостиницу «Берлин» и дальше отправились в общагу.

— Это любовь всей твоей жизни, — сквозь зубы инструктировал меня Вася Сомов, поглядывая в зеркало. — Студентка первого курса, спортсменка, отличница и активистка. Вы только что познакомились и у вас…

Он замялся, подыскивая слово…

— Крышу снесло, — подсказал я.

— А?

— Крышу? — засмеялась Зоя. — Точно. Крышу снесло. Молодец.

Голос у неё был низкий, грудной, томный и с хрипотцой.

— Оу! — воскликнул я. — Кажется про крышу это не фигура речи, зайка. И ещё кажется, что все Васины задания теперь идут лесом. И сам он тоже.

— Что значит лесом? — нахмурился Вася.

— То и значит, что теперь мне всё по барабану будет с такой-то легендой. Всё побоку, Вася, теперь у меня только любовь на уме. Зоя, выходи за меня. Прямо сейчас!

— Учти, для всех мы будем изображать любовь, — проворковала роковая красотка, — но тебе рассчитывать не на что. Даже не думай, не обломится.

Вася заметно повеселел.

— Коварная, — улыбнулся я. — Теперь буду любить тебя ещё сильнее.

Она засмеялась. Стерва, но хотя бы, не злая.

— Её комната в общаге расположена напротив твоей.

— А в руках она держит мою жизнь? — уточнил я.

— Не надейся, — усмехнулась она. — Ты же не Кощей.

Я засмеялся. Всю дорогу из Питера я размышлял о том, что видел и слышал у Весёлкина, а теперь мысли приняли неожиданно другое, весьма лёгкое направление. Молодость, что тут поделаешь.

— Зоя, не своди с него глаз, — на прощание проинструктировал её Васёк. — А ты… Если ещё будет хотя бы намёк на залёт… Лучше тебе даже не знать, что тогда будет.

Он уехал, а мы поднялись на свой этаж.

— Зайдёшь? — спросил я у Зои. — Ведь нам нужно поближе познакомиться.

— Нет. У тебя там Славик ещё не очухался. А у меня тоже соседка. Так что не судьба, Ромео.

— Орешек Зои твёрд, — улыбнулся я. — Но всё же… мы не привыкли отступать.

— У меня разряд по самбо, — промурлыкала она и улыбнулась.

Дурочка, какое самбо, от тебя просто разит сексом. Вот по какой дисциплине у тебя разряд. Естественно, вся моя влюблённость и неспособность противиться её чарам были ненастоящими. Она была действительно привлекательной и даже красивой, но в молодости эти качества встречаются гораздо чаще, чем казалось и ей, и Васе Сомову.

— Ну, в таком случае, расходимся по норкам и грустим в одиночку.

В это время с лестницы кто-то вошёл, и по коридору застучали каблуки.

— Иди сюда, — шепнула мне Зоя и, обняв, прижала к себе и добавила значительно громче, — ну, Гриша, ну не надо. Неудобно… Гриша. Ну… Гриша…

Она жалобно застонала и прижалась губами к моим губам. И не просто прижалась, а горячо, сладко и самозабвенно поцеловала меня. Ай, да Зойка, ай, да молодец. Шаги внезапно стихли, и Зоя тут же освободила мой рот от своего бархатного, но напористого языка.

— Больше так не делай, — прошептала она и «вырвалась» из моих объятий.

Артистка. Я повернулся и… остолбенел. Прямо передо мной стояла… Люся… Глаза её за очками казались совсем детскими. Она хлопнула несколько раз ресницами и отступила на один шаг назад…