Сирийский рубеж 3

Глава 6

— Пожар правого двигателя. Пожар левого двигателя… — звучал голос РИты.

Следом послышался громкий крик, пытающийся перекричать речевой информатор.

— Горишь! Горишь, 2-й!

— 115-й, что у вас? Доложите!

— Правый… левый горит!

Все фразы собрались в кучу, а руки и ноги по-прежнему продолжали бороться за спасение вертолёта.

— Давай… давай, — приговаривал я, но ничего не помогало.

Управление не работало, обороты двигателей падали, а в кабине уже ощущался запах гари. Вертолёт продолжал валиться вниз, падая на соседнюю сопку.

— Тангаж… крен, — продолжал я говорить, пытаясь изо всех сил вытянуть Ка-50 из этого неконтролируемого падения.

Рыжая поверхность земли приближалась. Такое уже было у меня с этим вертолётом… но нет, не такое!

— Прыжок! Прыжок! — звучала в ушах чья-то команда.

Ещё раз попытался отклонить на себя ручку управления, но всё тщетно. Вот теперь, действительно пора!

Я отпустил органы управления и быстро занял нужную позу. Руками схватился за «держки» и потянул их вверх. Движения были быстрыми, что я даже не заметил, как надо мной что-то начало взрываться.

Как будто каждый день такое проворачивал.

Вертолёт, кажется завис на мгновение и резко опустил нос. Тут же ещё один взрыв над головой. Всё очень быстро, но каждая процедура катапультирования оставляет свой отпечаток в памяти.

И тут меня, будто невидимой рукой, что-то выкинуло наружу.

Спина, ноги и ягодицы особенно сильно затяжелели. Все что есть единицы перегрузки, которые может дать буксировочная ракета, в один момент обрушились на меня.

Ускорение вжало в спинку кресла. Ощущение, что сейчас я сложусь пополам или в какую-нибудь дугу. Придавило так, что не вдохнуть, не выдохнуть. Шлем так и норовит сорваться с головы.

Кажется, что кожа лопнула под давлением изнутри.

Тут выключился реактивный двигатель, спинка кресла отделилась, и я повис на стропах парашюта. Теперь можно оглядеться по сторонам.

— Ааа! — прокричал я от свалившегося напряжения.

Внизу уже горел фюзеляж покинутого мной вертолёта, а до самого приземления оставались считанные мгновения.

Удар о землю, и я завалился набок, оказавшись на каменистой поверхности. Прокатившись по земле и расцарапав щёку с ладонями, я начал приходить в себя. Но в глазах ещё было темно. То ли от светофильтра, то ли от перегрузки.

Постепенно я встал на одно колено, освободился от парашюта и осмотрелся. Взорвавшийся от падения Ка-50 горел чёрным пламенем, а его боекомплект ещё продолжал взрываться.

Надо было уйти в укрытие, чтобы не попасть под какие-нибудь осколки. Только я поднялся, как тут же рядом ударила очередь из автомата.

— Берём! Живее! — услышал я громкие крики на арабском.

Силы ещё полностью не вернулись. Идти было неимоверно сложно. Тело ещё ощущало последствия аварийного покидания.

— Вон он! К вертолёту не подходить! — донёсся до меня голос одного из боевиков.

Ещё одна очередь совсем рядом со мной. Видно, что не пытаются убить, а только ранить. Собрав все силы, я добрался до каменного валуна и залёг.

Автомат снял с предохранителя, развернулся и дал первую очередь по наступающим. Один боевик вскрикнул и свалился в сторону. Остальные залегли.

Тут по камням заработал пулемёт, разбивая их в пыль. Пока шёл мощный обстрел, я полез в карман за радиостанцией.

— 201-й, 201-й! Веду бой. Северный склон, как принял? — начал говорить я в микрофон, но рация отказывалась работать.

Ещё раз попробовал вызвать, но ничего не вышло.

— Да какого чёрта! Как всегда не вовремя! — ударил я Р-855 о землю, но и это не помогло.

А так надеялся.

Двое боевиков с повязками на головах, начали заходить справа. Я быстро дал по ним очередь и ранил одного. Второй начал оттаскивать своего побратима.

Как-то уж слишком быстро меня нашли. Катапультировался я с высоты не более 100 метров, а «бармалеи» тут как тут.

И их тут тьма в этом районе. Как сегодня атаковали опорные пункты, понятия не имею.

Ещё один подход боевиков. Теперь пошли с трёх направлений. Я перешёл на одиночный огонь, чтоб сэкономить патроны.

Несколько пуль ударили совсем рядом. Осколок камня отлетел мне в бровь, разбив её. Кровь попала в глаза и очень напрягала.

— Да где же вы⁈ — приговаривал я, меняя позицию.

Такое чувство, что мои товарищи улетели на базу. Звука винтов неслышно, зато что-то гремело за холмами.

Очередная волна боевиков. Пули бьют уже совсем рядом. Несколько и вовсе пролетели слишком близко. Щекой почувствовал тот самый жар, который исходит от них.

Потратил ещё один магазин, но атака так и не закончилась. Еле успеваю отстреливаться. Боевики уже рядом.

И мысли о последней гранате тоже.

— 202-й… заходим… забирать, — прорвался чей-то голос в динамике радиостанции.

Земля затряслась, и над головой пронёсся Ми-24, расстрелявший несколько снарядов из пушки. Следом ещё один, добивавший боевиков. Противник начал искать место где спрятаться, но всё тщетно.

Следующий на цель зашёл Ка-50 Тобольского. И завершили карусель пара Ми-28. Большего прикрытия я и не мог желать. Где-то за холмами ещё раздавались взрывы, а мой вертолёт уже догорал в низине. Тут показался и Ми-8, заходящий на пустой участок каменистой поверхности, держась подальше от обломков Ка-50.

Несущий винт разметал в стороны камни и песок. Я каждой клеткой ощущал этот воздушный поток. Мощный ветер приятно обдувал лицо, будто смахивая все следы от непродолжительного боя.

Ми-8 ещё не коснулся земли, а я уже направился к нему. Долго задерживаться нельзя. Ноги практически не передвигаются от усталости, но я продолжал идти к вертолёту. Только вертолёт приземлился, как дверь грузовой кабины открылась.

Первым выскочил бортовой техник, а вот вторым показался Димон Батыров с автоматом наперевес. Видимо, управление в данный момент держит его лётчик-штурман.

— Саня, ты как? Как состояние? Может что-то болит? — начал перекрикивать шум винтов Батыров, когда он вместе с бортачом подхватил меня.

— Не-а, Сергеевич. После такой посадки со мной всё в полном порядке, — с сарказмом ответил я.

— Раз шутишь, значит и правда всё в порядке, — сказал Батыров, помогая мне забраться по стремянке.

Только я влез в грузовую кабину, как сразу упал на скамью. Силы окончательно заканчивались. Рана на брови саднила, во рту было сухо, как в сирийской пустыне.

Посмотрев на присутствующих, я встретился взглядом с эвакуированным штурманом. Он сидел облокотившись на стену, и смотрел в одну точку. А вот Мулин лежал на лавке и смотрел на меня не моргая.

Внешне полковник был ранен сильнее меня. Голова разбита, зубы дрожали, а нога кровоточила несмотря на перевязанную рану. Похоже, что катапультирование он перенёс хуже всех из нас троих.

Вертолёт оторвался от земли, а я повернулся к иллюминатору. Мне хотелось посмотреть на мой вертолёт, который до конца сегодня исполнил свой долг.

Обломки Ка-50 ещё горели. Спасённый им Ми-8 отошёл от земли и отвернул на юг, пролетев рядом с поверженным, но не проигравшим вертолётом. Правду говорят, что в каждой машине, будь то самолёт или вертолёт, есть душа.

Только наш вертолёт занял расчётный курс, к нам пристроились два Ми-24 с сирийскими флагами на хвостовых балках. Всё же есть садыки, на которых можно положиться.

Через двадцать минут мы произвели посадку на базе Хама. Винты ещё не успели остановиться, а к вертолёту подъехали сирийские врачи.

Первым они вывели штурмана, которого сразу уложили на каталку. Хоть он и сопротивлялся.

Я же, уставший не меньше его, решил от такой привилегии не отказываться. По мне так, лёжа ехать в больницу даже лучше.

Про Антона Юрьевича такого сказать не могу. Он выглядел не лучшим образом. С его болячками, о которых до меня доходил слушок, только катапультироваться. Мулин старался не двигаться, когда его вынесли на брезентовых носилках.

— Не торопитесь. Я уже никуда не спешу, — произнёс я, когда меня покатили к машине скорой помощи.

— Но вы ранены. Нам приказано вас троих доставить в госпиталь, — сказал мне один из врачей.

Транспортировать нас решили на «таблетке». Только не УАЗ-452, а вертолёте Ми-8 с красным крестом и полумесяцем на борту. Рядом с ним меня и догнал Батыров.

— Ну… ты как? Как твоё состояние? Только честно! — спросили меня Димон, поправляя разгрузку на груди.

— Нормально, Дим. Но я бы хотел отдохнуть. Как бы редко кому с вертолёта получается так выйти, как мне, — улыбнулся я.

— Ещё никто не применял катапульту с вертолёта. Так что теперь ты можешь смело себя называть испытателем парашютных систем.

— Ох, я так рад этому! — посмеялся я.

Мою каталку подвезли к вертолёту и приготовились загружать. Батыров остановил врачей, и нагнулся ближе к моему уху.

— Сань, спасибо. Ты ж нас просто собой прикрыл. Удивительно, как тебе это удалось, — поблагодарил меня Батыров и крепко пожал руку.

Думаю, этого вполне достаточно.

— Главное, что удалось. Как именно, оставим другим людям выяснять, — сказал я, и меня начали затаскивать на борт.

Снаряжение у нас забрали наши товарищи. Как и всё оружие. Мы остались только в лётных комбинезонах.

Внутри грузовой кабины, переоборудованной под размещение раненных, даже кондиционер работал, давая прохладу пациентам. Только мы разместились, как начали запускаться двигатели Ми-8.

После взлёта, мы заняли курс на Дамаск, а именно всё в ту же Университетскую больницу Аль-Асад. Думается, что в неё мы не по распоряжению Басиля Асада летим. Наверняка личность Мулина сыграла свою роль.

В больнице меня определили в отдельную палату. Внимание персонала было ко мне особым, что тоже наводило на мысль — кто-то со стороны всё это организовал.

Догадки были, но я не особо на этом акцентировал внимание. Больше всего я размышлял о том, чем закончилась операция в провинции Идлиб. Есть ли успехи у правительственных сил?

Все эти вопросы мне даже не с кем было обсудить. В больнице советских военных не было, а сирийцы с ходу отвечали, что победа за ними. Что уж говорить про телевидение. И да, в палате у меня был самый настоящий цветной телевизор японской фирмы.

На утро после госпитализации начали заглядывать и посетители. Но один был особенным. Именно сегодня больницу посетил Чагаев.

— Добрый день! — поздоровался Василий Трофимович, зайдя в мою палату.

Командующий ограниченным контингентом медленно вошёл в палату, одетый в белый халат поверх песочной формы. За ним следом показались ещё несколько человек в таком же одеянии. Были среди них и сирийцы.

Я попытался встать, но генерал меня остановил и сказал, что я могу сидеть на кровати.

— Как здоровье, майор? — спросил он, пожимая мне руку.

— Всё хорошо. Бровь зашили. Осталось пройти обследование и можно выписываться.

— Не торопитесь. На ваш век хватит, Александр Александрович. Но меня другое интересует — ваш поступок. Он граничит с безумием и бесстрашием. Подставить борт вертолёта под удар — не каждому дано.

— Но меня так воспитывали. Мы своих не бросаем. Какая бы ни была ситуация, — ответил я.

Василий Трофимович подошёл ко мне и потрогал в районе лба. Будто температуру у меня решил проверить.

— Вроде хорошо себя чувствуете, верно? — спросил генерал.

— Так точно. Если позволите вопрос, — ответил я и генерал молча кивнул. — Кто сбил Су-24? Я не успел узнать у экипажа.

Чагаев выдохнул и переглянулся с остальными подчинёнными.

— Турецкий истребитель. Это была засада и провокация. Но вы уж об этом не беспокойтесь, — сказал Чагаев, пожал мне ещё раз руку и направился на выход.

Почему не беспокоится? Сейчас по идее должен быть громадный скандал. Турция, по сути бросила перчатку Советскому Союзу.

— Ещё раз, вы — молодец, Клюковкин. А потому заслужили отдых. После выписки оформляетесь и убываете в отпуск. Это приказ.