Шторм над Петербургом

Глава 22

Мы мчались по двухполосной дороге набережной в сторону Коломны — старинного района города, куда могущественные аристократы из влиятельных семей предпочитали не заглядывать.

— Да уж, вечер перестает быть томным, — проворчал капитан Ростопчин.

Несведущему человеку или простому туристу могло показаться, что петербургское дворянство — это сплошь величественные дворцы, балы, красавицы в пышных платьях и бриллиантах, дорогие машины и могущественные маги.

На самом деле таковых был лишь скромный процент от всего дворянства. Но среднестатистический представитель дворянского сословия — это небогатый человек с рангом от Хрустального до Гранатового, обладающий скромной недвижимостью и… работой. Иногда не самой фешенебельной. Многие низкоранговые дворяне служили более могущественным Домам — как, например, Аграфена в нашей семье.

Порой люди из купеческого сословия женились на дворянках с магическим потенциалом, чтобы затем получить титул — тогда женщинам везло поправить свое положение и обеспечить сытое будущее детям. Но подобное тоже случалось нечасто, ведь на это требовалось специальное разрешение, и добыть его получалось не всегда.

Иными словами, круг, в котором крутился я, был поистине элитным. Какой-нибудь тульский дворянин Кокошкин с Янтарным рангом мог вживую увидеть тех же Юсуповых или Салтыковых только на ежегодном многотысячном Зимнем балу, куда приглашались все представители сословия.

Так что в центре Питера могли себе позволить жить лишь самые богатые и влиятельные. Остальные — то самое меньшинство, проживало в районах вроде Коломны. Если вообще могло себе позволить потянут жизнь в столице.

— Как же я не люблю эти узкие переулки…

Арсеньев, сосредоточенно сжав руль, вырулил с оживлённой улицы на более тихие, тесные улочки старого Петербурга. Ростопчин молча кивнул, делая пометки в блокноте, который держал на колене.

Черкасов, откинувшись на спинку сиденья, вытащил из кармана телефон и набрал чей-то номер.

— Василий, это я, — прервал молчание он, поднеся телефон к уху. — Пробей мне, пожалуйста, Ивана Алексеевича фон Мейделя. Аспирант химфака Державного, Гранат. Сделай быстро, у нас мало времени.

Он бросил взгляд в окно, потом перевёл глаза на меня:

— Что скажете, Алексей? Фамилия-то у паренька немецкая…

— Или австрийская, — отозвался я, глядя на его напряжённое лицо. — Думаете, это новая попытка после Немца?

— Черт его знает. Слишком уж очевидное совпадение.

Через несколько минут телефон Черкасова снова зазвонил. Экспедитор включил громкую связь, и салон наполнил голос Василия, спокойный и слегка усталый:

— Иван Алексеевич фон Мейдель, двадцать пять лет. Из старого прусского рода Мейдель, который был возведен в баронское достоинство в позапрошлом веке. Род давно обедневший, магический потенциал слабый, никогда не поднимался выше опалового ранга. Иван Алексеевич — единственный представитель рода мужского пола.

— Дальше, — коротко сказал Черкасов.

— Отец, Алексей Севастьянович. Окончил юрфак Державного университета, состоял на службе в Коломенском суде. Имел гранатовый ранг.

— Имел? — переспросил Ростопчин.

— Погиб в двести девяносто восьмом, — уточнил невидимый Василий. — У меня в досье указано, что погиб в ДТП. Лихач сбил на проезжей части. Виновный сейчас отбывает срок под Тобольском.

— Ясно, — отозвался Черкасов. — Дальше.

— В Петербурге также зарегистрированы мать Ивана, Эльжбета Казимировна, урожденная Вишневская — преподавательница музыки в школе, и его младшая сестра Анна, школьница. Семья тихая, в криминальных сводках никогда не фигурировала. Других родственников я пока не нашел.

— А другие адреса есть? — спросил я.

— Нет, — ответил Василий. — Только Дровяной.

— Спасибо, — Черкасов завершил звонок и перевёл взгляд на меня. — Честная семья, никакого криминала. А потом аспирант Ванечка прокрадывается в лабораторию и похищает опаснейшее вещество…

— Если оно настолько опасное, чего ж они охрану не приставили, — проворчал Ростопчин.

— Хороший вопрос, — ответил Черкасов. — Который следовало бы задать ректору. И ты сам прекрасно знаешь ответ.

— Бардак.

— Именно. Бардак. Ладно, сейчас в любом случае нужно понять, почему никто не отвечает на телефон в квартире.

Ростопчин хмыкнул:

— Или не могут ответить…

Черкасов вздохнул, облокотившись на дверцу:

— В любом случае, узнаем на месте.

Когда мы въехали в Коломну, город словно переменился. Узкие улочки, неяркий свет уличных фонарей, обшарпанные фасады домов — всё это напоминало старые черно-белые фотографии Петербурга, на которых время словно остановилось.

Арсеньев свернул в Дровяной переулок и снизил скорость. Дом шестнадцать оказался трёхэтажным зданием доходного типа, стоящим в ряду таких же полуоблезлых строений. Потрескавшаяся штукатурка стен, деревянные окна с облупившейся краской — дом не знал ремонта с прошлого века. Местечко безрадостное.

— Ну и местечко, — пробормотал Ростопчин, убирая блокнот в карман.

— Район бедный, что ты хотел? — Черкасов огляделся через окно. — Ну что, господа. Приступим.

Мы вышли из машины, ступив на влажный, разбитый асфальт двора. Воздух был холодным, туман стелился у земли, создавая угрюмую атмосферу. Вокруг стояли молчаливые дома, свет горел лишь в нескольких окнах.

— Вход, видимо, с двора, — указал Черкасов, взглянув на табличку с номерами квартир. — Здесь с первой по четырнадцатую.

Подходя к узкой двери парадной, я почувствовал, как нарастает тяжесть предчувствия. Черкасов взглянул на меня.

— Готовы, Алексей?

Я кивнул.

— Конечно.

— Только не лезьте вперед, ваша светлость. Вы пока что всего лишь курсант, и я рассчитываю на ваше благоразумие.

Я усмехнулся. Если Черкасову так спокойнее…

Мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице. Стены парадной были облуплены, пахло сыростью и пылью. На третьем этаже нас встретила дверь с тусклой табличкой: «Кв. 26». Черкасов постучал, но его рука замерла на втором ударе.

— Открыта, — пробормотал он, убирая руку.

И действительно, дверь не была заперта.

Мы переглянулись, предчувствуя неладное. Арсеньев первым активировал магический щит — едва заметное мерцание охватило его фигуру. Я последовал его примеру, как и остальные.

— Осторожно, — сказал Ростопчин. — Не следим особо.

Черкасов потянул на себя дверь и сделал шаг вперёд.

Квартира встретила нас тишиной и хаосом. Крохотная прихожая с дешевенькой уличной обувью и стоптанными тапочками — были здесь и женские, и детские.

Гостиную нельзя было назвать большой, но она была уютной — раньше. Теперь здесь царил беспорядок. Подушки с дивана валялись на полу, книги и бумаги были раскиданы по всей комнате, картина на стене висела криво.

— Искали что-то, — сказал я, осматривая комнату.

— И, видимо, торопились, — добавил Черкасов, наклоняясь, чтобы поднять какую-то бумагу.

Вещи женского обихода — одежда, косметика — лежали рядом с перевёрнутым столом. На полу валялся разбитый фарфоровый чайник. Старинный. Видимо, с тех времен, когда род был богаче.

Мы двигались осторожно, стараясь не задеть то, что могло оказаться важным.

— В коридоре ничего интересного, — доложил Ростопчин, вернувшись из другой комнаты. — Может, кухня?

— Проверьте, — отозвался Черкасов, осматривая шкаф у стены.

Арсеньев первым направился на кухню, но через мгновение мы услышали его голос:

— Сюда.

Кухня была небольшой, с пожелтевшим от времени потолком и линолеумом, который местами вспучился. На столе стояла грязная чашка — одна, рядом валялись крошки хлеба. Холодильник тихо гудел, а в углу на старом табурете лежала мятая газета. Вчерашняя.

А посреди кухни, между столом и стулом, лежал молодой человек.

Лопоухий, нос картошкой… Лицо его было бледным, глаза полуоткрыты, губы — чуть приоткрыты, будто он пытался сказать что-то перед смертью. Руки лежали на полу, чуть согнутые, словно он пытался подняться, но не успел.

— Вот и наш Иван Алексеевич фон Мейдель, — вздохнул Ростопчин. — Вызываю группу.

Мы замерли, осматривая тело. Черкасов первым нарушил молчание:

— Судя по всему, совсем свеженький. Несколько часов.

Я подошёл ближе, стараясь не наступить на осколки посуды на полу. Тело выглядело странно. Лицо Ивана выражало не просто боль, а какой-то неестественный ужас, будто он видел нечто невозможное. Или же словно он испытал чудовищные муки вроде спазма. Очень похоже на то, как выворачивало наизнанку, когда энергия искажения вступала в реакцию с эфиром.

— Да нам с вами прямо везет, — вздохнул я.

Черкасов бросил на меня взгляд и мрачно усмехнулся:

— А вы думали, будет просто?

Он достал из кармана записную книжку и начал делать заметки, пока Ростопчин вызывал помощь, а Арсеньев изучал окружающую обстановку.

— Что скажете, Алексей Иоаннович? — обратился Черкасов ко мне.

Я присел на корточки возле Мейделя и прислушался к ощущениям. Я чувствовал слабый след аномальной силы и пытался понять, откуда исходил фон.

— Не в квартире, — наконец, сказал я. — В самом парне. В нем аномальная энергия.

Получив разрешение Черкасова, я начал быструю диагностику. И действительно — фонило от парня. Эфир был выжжен, каналы разорвало.

— Да, господа, — я поднялся, осматриваясь. — Клиент по мою душу. Четкие остаточные следы аномальной энергии. Судя по количеству, именно она его и убила.

Черкасов хмуро на меня посмотрел.

— Осталось понять, сам он решил поставить над собой эксперимент или ему кто-то с этим помог…

— Вряд ли бы он устроил такой бардак только ради эксперимента, — ответил я. — Здесь что-то искали. Полагаю, Мейделя заставили выкрасть вещество из лаборатории. Или подкупили, чтобы выкрал. Возможно, угрожали. А затем, когда он все сделал, зачистили хвосты…

— А теперь вопрос — связан ли этот Мейдель с теми студентами, которые примерно в это же время попали в больницу с эфирным выгоранием, — рассуждал Черкасов.

— Думаете, они могли его ограбить?

— Я думаю о чем угодно, Алексей. Мейдель мог сам попытаться производить вещество. Мог продавать его студентам, чтобы заработать. — Экспедитор огляделся по сторонам. — Деньги ему явно были нужны…

Тем временем Ростопчин вернулся:

— Всех вызвал. Ждем ребят, констатируем — и работаем.

— Вот только где женщина и девочка? — спросил Черкасов. — Пробей, где работает мать и где учится сестра. Попробуй связаться. Нужно их найти.

Черкасов аккуратно закрыл кухонную дверь, оставив тело Ивана под охраной Ростопчина, и посмотрел на Арсеньева, который стоял на лестничной площадке с какой-то пожилой женщиной.

— Нашлась свидетельница, — коротко сообщил Арсеньев, пропуская старушку вперёд.

Она хотела перешагнуть порог квартиры, но лейтенант вовремя ее остановил.

— Прошу прощения, но сюда нельзя.

— Это как это нельзя? Случилось что?

— Давайте поговорим снаружи, — мягко улыбнулся Черкасов.

Обаяние экспедитора сделало свое дело, но любопытная старушка то и дело норовила выглянуть в дверной проем и понять, что произошло.

Среднего роста, с аккуратно уложенными седыми волосами и старомодным платком на плечах, она держала руки сцепленными на животе.

— Ох, матушка моя… — пробормотала она, заметив беспорядок. — Что ж это там у них, миленькие, случилось?

— Как раз разбираемся, — успокоил её Черкасов, кивнув Арсеньеву, чтобы тот прикрыл дверь. — Как вас зовут?

— Лазарева Ефросинья Петровна, — ответила она, вытирая платком уже сухие руки. — Живу вот здесь, напротив, в двадцать седьмой. Всю жизнь тут прожила.

— И, должно быть, вы знаете Ивана Мейделя? — спросил Черкасов, не теряя времени.

Старушка всплеснула руками.

— Конечно, знаю, как же не знать! И матушку его знаю. И сестренку, и отца тоже знала… Ох, такое горе у них в семье произошло, горе-горе…

— Расскажите, пожалуйста, об Иване.

— А что? Совершил что-то? Да в жизни не поверю!

— Хороший, значит, юноша? — улыбнулся я.

— Ваня-то? Хороший! — уверенно закивала соседка. — Тихий, воспитанный. Всегда здоровался, помогал, если чего просила. Да и семье своей старается помогать. Как его отец, Алексей Севастьянович-то, погиб, так он ночами работать начал. Пенсию-то по утрате платят, но там же как кот наплакал…

Её голос дрогнул, и она приложила платок к глазам.

— Что с ним, милок? Что-то с Ваней?

Черкасов молча покачал головой, не давая прямого ответа, но выражение его лица сказало всё. Ефросинья Петровна охнула и покачнулась, но удержалась за косяк.

— Господи… да что ж такое-то? Какой он был паренёк славный…

Я отошёл к стене, давая Черкасову пространство для разговора, и наблюдал за старушкой. Её реакция казалась искренней — горькой, но не показной.

— Ефросинья Петровна, вы что-нибудь странное сегодня слышали? — мягко спросил Черкасов. — Может, шум какой-нибудь, крики?

— Утром что-то было, — задумалась она, нахмурив седые брови. — Шумели там, вроде бы таскали чего-то. Но Ваня часто коробки носил, у него подработка была в службе доставки. И коробки пустые домой приносил, потом на макулатуру сдавали. Я и подумала, что опять за своими коробками бегает.

— А что насчёт его семьи? Мать, сестра? Вы их видели в последние дни?

— Так уехали они, — быстро ответила старушка. — Ежегодно в декабре уезжали в Варшаву, к её родне. Эльжбета Казимировна там родилась, у неё там сестра живет. На Рождество всегда ездили. Она мне фотографии показывала, такая ярмарка красивая! Правда, в этом году раньше уехали…

— Эльжбета Казимировна не уточнила, почему?

— Да вроде Ваня билеты дешёвые нашёл, но горящие. Нужно было прямо на следующий день вылетать… Они быстро собрались и укатили. И Ваня собирался, только хотел с проектом на работе закончить. Он же у нас ученый, кандидатскую писал…

Старушка снова приложила платочек к глазам.

— Спасибо, Ефросинья Петровна, вы нам очень помогли, — Черкасов кивнул ей с лёгкой улыбкой и кивнул Арсеньеву. — Если что вспомните, сообщите, пожалуйста.

Лейтенант проводил старушку обратно к её двери. Я слышал, как она бормотала себе под нос: «Вот ведь беда-то какая…»

Когда мы остались одни, Черкасов открыл свой блокнот.

— Значит, успел их вывезти, — он сделал пометку карандашом. — Но нужно проверить, выехали ли они и добрались ли до Варшавы.

— Думаете, Мейдель предчувствовал?

— Возможно, знал, что за ним придут. Хотел перестраховаться и уберечь семью.

— Похвально, — отозвался я.

Пока он делал записи, я вернулся в гостиную и начал внимательно осматривать вещи, стараясь не прикасаться к ним. Под ногами поскрипывал пол, в воздухе витал запах пыли.

На краю стола, между разбросанными бумагами, я заметил странный предмет. Это была карнавальная маска — чёрная, бархатная, украшенная золотыми узорами. Тонкая, явно дорогая работа. На её поверхности, в правом верхнем углу, я разглядел выгравированный знак. Золотой крест, заканчивающийся дугой, а над ней — кружочек. Что-то очень знакомое. Я явно где-то видел такой символ.

Но вот где?

— Что-то нашли, Алексей?

Черкасов подошёл, окинув мою находку внимательным взглядом. Я не трогал маску — лишь поднял скрывавший ее лист бумаги, исписанный какими-то формулами. Здесь и правда царил полный хаос. Хорошо хоть, что Мейдель не устраивал в своей квартире лабораторию — иначе работать пришлось бы в защитной экипировке.

— Не уверен, — признался я. — Но я не ожидал найти такую вещицу в таком месте.

Черкасов нахмурился.

— Мне он кажется знакомым. Где-то я видел этот символ.

— Я тоже, — ответил я.