Хозяин дубравы. Том 3. Саженец

Часть 1 Глава 8

168, кветень (апрель), 8

Беромир стоял на пригорке и смотрел в сторону реки.

Молча.

Погруженный в свои мысли.

Совсем рядом поскрипывали заступы, засыпая свежие могилы. А чуть поодаль стояли со скорбными выражениями лиц все обитатели поселения да дружинники с боярами, в чем-то недовольно поглядывая на это непривычное зрелище…

В той ночной свалке погибло девять человек. Все, кто испугался и побежал. Роксоланы их догнали и убили. Просто походя. Да сложно ли это сделать? Ткнул или ударил по спине — и готово. А что надо бить — по одежде же видно. Не свой.

Остальные выжили.

Да, та дикая беготня врагов принесла ранения. Но большие строевые щиты — великая вещь. Через них только и устояли.

А те, кто прятался у реки… им просто повезло. Добрыня, видя, что группа вооруженных мужчин бежит прямо на них, завыл волком.

По наитию.

И остальные его поддержали.

Потом, когда Беромир стал расспрашивать, он не смог объяснить, зачем он это сделал. Словно что-то неведомое подтолкнуло его, спровоцировало. Но именно это их и спасло. Роксоланы отвернули и словно славные скаковые лошади, перепрыгивая через различные препятствия, бросились в сторону леса. Ради чего вновь пробегая мимо воинов. И вновь неся потери, так как нет-нет да задевало кого из них копьем на проходе…

На утро же Беромир вновь завел свою «шарманку» о силе в единстве. «Загоняя» слушателям свою расширенную легенду о Русълęдо. Прилично так доработав то, что он ранее рассказал Дарье.

Для чего ему пришлось немало помучаться, пытаясь припомнить все, что он знал о Зарубинецкой археологической культуре. Так-то лепи и лепи. Кто спросит? Кто возразит? Но ему хотелось придумать миф, который и две тысячи лет спустя может звучать актуально. Вот и заморачивался.

В сущности, он знал очень мало по искомой теме.

Ему было известно, что к середине Iвека нашей эры у популяции, связанной с Зарубинецкой культурой, имелись довольно многочисленные укрепления. Этакие архаичные, примитивные замки[1], если так можно выразиться. Население при этом жило не только вдоль речных террас, но и на водоразделах, что говорило о довольно значительной его численности.

Что еще?

Сильное кельтское влияние.

Довольно много железных изделий, в том числе воинского инвентаря. Хотя технологическое развитие культуры в целом достаточно скромное. Например, у них не имелось гончарного круга, даже несмотря на то, что с эллинистическими поселениями и Римом они точно контактировали.

Да и все, в общем-то.

Во всяком случае, сколько он ни мучался, память большего ничего не выдавала. Поэтому Беромир решил отталкиваться от этого базиса.

Что из него следовало?

В первую голову — дружинная культура. Эти небольшие укрепленные поселения на пять-десять домов за частоколом очень напоминали то, что делали в эпоху викингов[2]. Замки ведь изначально не были каменными — поначалу хватало и простого частокола.

Тот факт, что эти земли держались несколько веков против скифов и сарматов, говорил о каком-то механизме централизации. Пусть даже и примитивном. Из чего Беромир делал вывод о существовании верховного правителя. Быть может, выборного, но не суть. Куда важнее то, что он мог призывать этих мелких князьков и собирать войско против весьма нешуточной угрозы в лице сарматов.

Так это было на самом деле или нет — неясно.

И узнать не имелось никакой возможности. Но модель в целом получалась не противоречивой и вполне перекликалась с тем, что он знал об архаичных обществах. Классическое варварское королевство. Или, скорее, даже вождество. Хотя тут не угадаешь — сведений осталось очень мало. Буквально обрывки воспоминаний. Вполне возможно, что Беромир нараздавал той общности слишком много авансов и там все было куда проще. Но это и неважно. Тем более что в противоречия с местными представлениями его модель не вступала. Ведь у тех же сарматов наблюдалось что-то похожее. Как и у гётов. Поэтому Беромир стал «втирать» им эту легенду на голубом глазу. Словно сам вчера видел.

Заодно оформляя бытовыми деталями и именами.

Так, по словам ведуна, после смерти Великого князя Святогора, на престоле оказался его старший сын Всеволод. По обычаю. Но младшие сыновья Святослав и Ярослав не пожелали с этим мириться. Поэтому один убежал к роксоланам, а второй — к языгам. Договариваться о том, чтобы они помогли им захватить власть.

Ну и пошло-поехало.

Многолетняя Гражданская война привела к разорению почти всех укреплений. Не говоря уже о простых. Сарматы сумели знатно «погреть» руки: грабя и угоняя в рабство население. Отчего земли обезлюдили. И кто мог, тот разбежаться. А потом все, что осталось, они под свою руку взяли и обложили данью.

Версия?

Для местных — вполне.

Беромир же пошел дальше и заявил, что сторонники Всеволода ушли на север по Днепру. То есть, сделал политическую закладку, для оправдания легитимности потенциального правлениями всеми со стороны северян. Заодно вводил нужную ему модель наследования и кое-какие идеи, показывая их, как старинный обычай. Например, майорат, который позволял сохранять единство владения. Или примогенитуру, дающей возможность наследования от отца к сыну, а не от отца к его брату, как было принято во многих архаичных обществах западной Евразии[3].

Но делал все эти заходы ведун осторожно. Не в лоб и стараясь не вызвать отторжение или раздражение окружающих. Даже не перенося на сыновей Святогора вину, чтобы не порождать ненужные конфликты в будущем. Для чего Беромир ввел в легенду двух иноземных любовниц, накормивших Святослава и Ярослава заговоренным сладким хлебом — печеньем. Отчего у них и случилось помутнение рассудка.

Дальше он пока не заходил.

Так-то само собой напрашивалось вывести свое происхождение от Всеволода. Но пока рано.

Просто рано.

Ибо вводить большие и сложные легенды надобно пластами. Слой за слоем. Чтобы усваивались. Тем более что не все так просто получалось с этим прямым наследием. Многие местные кланы и роды знали своих предков до четвертого, а то и пятого колена. Сохранив предания об исходе с юга. И там никаких Всеволодов и Святогоров не наблюдалось, насколько Беромир знал.

Впрочем, даже то, что рассказывал ведун, людям хватило за глаза. Они внимательно выслушали, а потом обсуждали промеж себя. Особенно эта легенда заиграла на почве недавнего разгрома роксоланов.

Ведь одно дело просто говорить, что предки их били сарматов. Это воспринималось хоть и благостно, но с некоторой усмешкой. Дескать, болтай-болтай, а мы послушаем.

И совсем другое — показать, что вот — смотрите, они их били примерно вот так. Отчего слова, произносимые ведуном из невесомого пуха, обратились в свинцовые кирпичи. Им стали верить.

Ведь одно к одному все шло.

И очевидный военный успех, выходивший за рамки самых смелых ожиданий. И предание о великих предках. И возглавивший их ведун, выглядевший натурально чародеем, ибо иначе непонятно, как удалось переломить ситуацию.

Идею нового способа погребения тоже оспаривать не стали.

Они ее уже знали от учеников и оставшихся на излечение. Те ее пересказали еще зимой. И поначалу бояре с дружинниками отнесли к ней довольно прохладно, но и не вступая в открытый клинч с Беромиром. Теперь же, после демонстрации явного благоволения небес, уступили и согласились. Что позволило ведуну продвинуться чуть дальше в своей игре по формированию новых смыслов.

Ему ведь отчаянно требовались универсальные символы. Общие для всех его последователей. Вон — медведь шел со скрипом, вызывая определенное раздражение.

Прежде всего Беромир взял крест.

Да не простой, а тау. Который подавался им как символ единения земного и небесного миров[4]. Через что выступая символом перерождения и небесного суда, то есть, Перуна. Посему именно такие кресты и подготовили для установки на могилы.

Он, кстати, не был чужд и древнему миру, и регионы.

В том же древнем Египте тау-крест олицетворял плодородие и жизнь. В культе Митры, безумно популярном в эти годы в Римской империи, его наносили на лоб каждого участника, дабы обозначить стремление к небесному совершенству. Да и у друидов издревле он бытовал, распространяясь на всю кельтскую провинцию, то есть, зону культурного влияния кельтов.

Более того, существует гипотеза, что знаменитые подвески в виде молота Тора появились у германцев в ходе переосмысления этого самого кельтского наследия. Беромир задумал пойти по этому же пути, введя эти «крестики» как символ обновляемого им местного язычества. Как метку идущего к небесному совершенству. Как оберег.

Да и почему нет?

Вторым важным символом, который Беромиру удалось протащить, стала пятиконечная звезда. Которая так же, как и тау-крест не являлась чем-то принципиально новым и незнакомым для мира варваров. И не только для него, употребляясь со времен древнего Вавилона, как символ оберега от всякого зла. А также применяясь крупными философскими движениями в качестве своей символики. Теми же пифагорейцами или гностиками. Да и в раннем христианстве, если верить печати Константина Великого, именно пятиконечная звезда являлась символом Христа. Правда, перевернутая.

Но до этого еще далеко.

Так что он с чистым сердцем ввел прямую звезду как символ Перуна. А перевернутую сделал символом Велеса.

И все.

Пока все.

Больше ничего не удалось протащить.

И с этим-то он увлекся, рискуя нарваться на шок и отрицание…

— Мы все сделали, — тронув его за рукав, произнес Борята, вырывая из размышлений.

Беромир повернулся и осмотрел ровную линию из девяти аккуратных могилок с уже уставленными тау-крестами. На перекладине которых красовалось вырезанное имя покойного, подкрашенное немного тушью. Да покрытое вареным льняным маслом для создания защитной полимерной пленки.

А там, внизу, в земле возле трупа покоилась керамическая табличка с его именем, годами жизни и деяниями. Родился. Женился. Умер. Какие-то значимые достижения. Ну и родичей в конце указывали — чем сын, чей отец, чей брат. Род с кланом.

Оружие тоже положили.

Полный комплект. И копье, и пилум, и топор, и сакс, и колчан с дротиками да атлатлем.

Жалко, конечно.

Безумно жалко. Но ведун сам предложил правила игры. И ни бояре, ни дружинники, ни ученики не поняли бы, если он «сдал назад» с вооружением. Любым. Для каждого местного жителя тот виртуальный, вымышленный мир был ничуть не менее реален, чем этот. А потому к смерти он относился ОЧЕНЬ ответственно. Поэтому очень повезло, что погибли только ребята без металлического доспеха. Ибо в противном случае его пришлось бы положить с ними. А так ограничились стеганым гамбезоном и щитом.

Про прочий инвентарь тоже не забыли. Но главное и самое ценное — вооружение. У ведуна сердце кровью обливалось от такой расточительности, однако, сам виноват. Никто его за язык не дергал…

— Еще несколько таких набегов, и у нас не останется людей, — тихо произнесла Дарья, стоявшая поблизости.

— Это ничтожные потери, по сравнению с тем, сколько врагов мы убили.

— Людей у нас от этого больше не станет.

— И что ты хочешь от меня? Чтобы я их поднял нежитью и поставил в строй?

— Нежитью? — удивленно выгнула она бровь, не сразу поняв, о чем речь. Потом побледнела, отшатнувшись и отрицательно замотав головой. — Нет-нет. Не вздумай!

— А что ты хочешь?

— Просто… постарайся найти способ примириться. Хватит войн. Мы к ним не готовы.

— К войне никто и никогда не бывает готов, — хмуро ответил Беромир.

— И все же.

— Это не от меня зависит. Жить по-старому больше нельзя. Если они не захотят по-новому, придется продолжать войну. Идти на них в набег. Возможно даже пробовать разорять шатер самого раса.

— Ты думаешь, что после такой обиды он будет договариваться?

— Он — нет. Но так и у роксоланов может после такой обиды не стать. Растерзают их соседи. Даже особой бойни не потребуется. Один бэг подастся к аланам и те его примут, если найдет способ породниться. Второй к языгам. Третий… хм… допустим, к сиракам. И все. А последнюю, четвертую орду раса просто вырежут. Степь не терпит слабости.

— То есть, послушать меня ты не хочешь?

— Я и сам стремлюсь к миру. Мне война без надобности. Но… я блюду наши интересы. Зачем все это было, если мы сдадим назад? Ради чего они умирали? Ради чего умер твой сын.

Дарья нахмурилась.

— Не смотри на меня так. Его гибель была нужна небесам, чтобы нас сблизить кланы. Пусть и таким образом. Если бы не ты — сколько бы воинов умерло?

— Понимаю, — медленно произнесла она, — но давай больше не будем о нем говорить? Мне больно слышать о нем от того, кто его убил.

— Тебе надо замуж выйти.

— Еще чего! — взвилась она.

— Нельзя жить одними воспоминаниями.

— Я уже стара замуж выходить!

— Ты же можешь зачать и выносить ребенка? Вот. Значит, не стара. Поверь — новое дитя смягчит твою боль.

Она снова промолчала.

Пауза затягивалась.

— Думаешь о том, кого выбрать?

— Нет. Дурных в округе все одно нет. — фыркнула она. — У меня предчувствие плохое. Кажется, что это безумие с нападениями еще не закончилось.

— У меня тоже, — нехотя ответил Беромир. — Только я не понимаю, отчего. Роксоланы разбиты в пух и прах. Они больше не вернутся. И понесут по степи правильные слухи.

— О князе-чародее. — усмехнулась Дарья. — Даже не знаю, хорошо это или плохо.

— Почему плохо?

— Потому что жизнь твоя теперь будет под куда большей угрозой, чем раньше. Если где-то по соседству начнется сильный голод или моровое поветрие, жди — за тобой придут, чтобы умаслить богов.

— Как за тобой?

— Согласись, очень удобно ведь, — скривилась она.

— Прорвемся!

— Ой… да кому я это говорю! — фыркнула Дарья, обреченно махнув рукой и направившись к длинному дому.

Первой.

За ней потянулись и остальные.

Беромир же оставался стоять у могил. Его внезапно озарило. Ведь можно делать гипсовые маски посмертные покойных.

Эти мысли ведуна напугали.

Он слишком как-то акцентировался на подобных вопросах. По-хорошему ведь это не несло лично ему никакой пользы. И его близким. И потомкам. Скорее лишнюю головную боль.

Но его распирало.

Просто хотелось.

Видимо, задевало, что там, в XXI веке было слишком мало фактических материалов по глубокой старине. Вон — жизнь кипела словно котел. Но кто об этом знал из потомков?

— Оставь свой след… — прошептал Беромир, разглядывая могилы, когда все уже ушли.

Тяжело вздохнул и отправился тоже к дому. На душе у него было как-то тревожно, и он не понимал отчего. Требовалось направить наряды в разведку…

[1] Площадь укрепленных поселений примерно совпадала с остальными и колебалась в пределах 0,1–2 га. Укрепления представлялись рвом и валом с частоколом. В отдельных, редких случаях таких линий было несколько. Большинство поселений состояло из 7–12 жилищ, чем Зарубинецкая арх. культура сближается с Киевской и ее наследниками. В крупном городище Пилипенкова гора на среднем Поднепровье на площади 1,5 га находилось около 80 жилых построек. Да и сами постройки перекликались, как по размеру (12–20 квадратов), так и по форме с конструкцией. Разве что очаги были в каждом доме и практиковались дома столбовой конструкции.

[2] Здесь имеется в виду указание на то, что укрепления в стиле «Мотт и бейли», которые в X-XI веках покрыли Европу почти сплошной сеткой от Испании и Англии до Руси. Хотя подобного типа укрепления (маленькие укрепленные усадьбы) впервые фиксировались еще в Ассирии в VIII-VII веке до н.э. Да и позже были довольно широко распространены (эпизодически и ситуационно) у самых разных народов.

[3] Такая модель наследования, пришедшая из еще догосударственных отношений, закрепилась на Руси под названием Лествичное право и стало источником многих бед.

[4] Тау-крест во многих культурных традициях трактует как объединение земного (материального) и небесного. При этом вертикальная линия является олицетворение земного, а горизонтальная — неба.