Хозяин дубравы. Том 3. Саженец

Часть 3 Глава 2

168, серпень (август), 29

— Дозор возвращается, — произнес, подходя Влад.

— Катамаран?

— Да. Речной. Что ты отправил стеречь ромейских торговцев.

Беромир кивнул.

Вчера только пустил его, по утру. А уже вертается, хотя припасов имел недели на две пеммиканом и прочим. Такое скорое возвращение говорило само за себя…

Минут через десять он уже их встретил у мостка.

— Чего случилось?

— Идут. Завтра али послезавтра доберутся.

— Как обычно идут?

— Куда там! Пятью большими лодками своими! Раньше-то одной всегда обходились.

— Кораблями.

— Что?

— Такие большие лодки называются корабли. Ну или naves, если на ромейский лад.

— А «корабль», это разве по-нашему? — удивился Влад, стоявший рядом.

— Раз можем взять, то, стало быть, по-нашему. — улыбнулся Беромир. — Так-то… даже не знаю, откуда сие слово. Просто припомнилось.

— Из эллинского оно, — подсказала подошедшая Дарья, — καράβιον там сказывают.

— Ну, значит из эллинского. Хотя даже и не знаю, что лучше. Навис тоже неплохо звучит. Да и покороче, а короткие слова всегда лучше.

— Ежели ромеи идут, то навис, ежели эллины, то карабион, ну или корабль, если тебе так хочется. — пожала плечами Дарья.

Еще немного поболтали на эту тему.

Даже пошутили.

Привычное Беромиру слово «ладья» в те годы еще не бытовало. Вместо него говорили oldī, употребляя в довольно широком смысле. Так именовали любое «корыто» для плавания, безотносительно к его свойствам и особенностям. К слову, обычное корыто тоже так могли назвать[1] по случаю, если оно большое.

Бардак.

По этой-то причине ведун и вводил специальные названия, чтобы хоть как-то различать «водоплавающие» изделия. Так, узкую длинную лодку он последовательно именовал пирогой. И неважно из цельного дерева ее сделали, или набором сшили. Пирога с балансиром — катамаран. Даже если балансиром выступала вторая пирога. Просто могли пояснить, что катамаран «полный», уточняя эту деталь. Плоскодонная же большая широкая лодка была названа им стругом, так как собиралась исключительно из струганых досок. Теперь вот до ромейских торговцев добрался и их плавательных средств…

Через несколько минут досужей болтовни они все же вернулись к разговору о ромейских нависах. К тому времени как раз успели подтянуться бояре да несколько ведунов. Ради чего и ждали, что по несколько раз не расспрашивать.

— Ты с ними словом-то перекинулся? — спросил Беромир старшего дозорного.

— Конечно. Нас приметили и рукой помахали, подзывая ближе. Маркус там на первой… первом нависе сидел.

— А кого еще видел?

— Отца твоего, Путяту. Он прям как важная птица выглядел. В ромейской кольчатой броне и нос задирал. Но все же поприветствовал чин по чину.

— Кхм… — поперхнулся Беромир от этой новости.

— Сусага видел. — продолжал перечислять дозорный. — Какого-то непонятного человека в тряпке. Но такого серьезного, что — ух!

— А воинов приметил?

— Как не приметить? Их там в каждом нависе по десятку или больше. Всюду разные.

— А есть в бронях, что полосами вот так идут? — спросил Беромир, проведя по себе рукой поперек пуза.

— Такие, шириной в три-четыре пальца?

— Да. Они. И много их?

— Видел их на том нависе, где стоял серьезный муж в тряпку обернутый. Несколько. Пятеро или больше — не разобрал.

— Что-то мне это совсем не нравится. — помрачнел ведун.

— Думаешь, попробуют ограбить?

— Да нет. — покачал он головой. — От полусотни до семи десятков воинов выглядит серьезно. Но как там все сложится, если до драки дойдет — неясно. Вряд ли отец станет с нами воевать. Нет. Скорее вся эта силища там для защиты от ограбления этих кораблей. Товаров-то много.

— Ну и славно. Чего же тебе в этом не нравится?

— Вот этот муж в простыне не нравится…

— Тоге, — перебила его Дарья.

— Да-да. В покрывале. — подмигнув ей, произнес он. — И воины в лориках ламинатах. Они явно из его охраны. Такую одежду в Риме абы кто не носит, и такое сопровождение не каждому дают. Это явно очень непростой человек. А сюда едет. Зачем?

— Тут и гадать нечего, — расплылся в улыбке Вернидуб. — На тебя едет поглядеть.

— Твои слова меня несказанно греют. Так, что хоть в лес уходи. Поглядеть. Конечно. Очень смешно. Такому человеку, уверяю тебя, есть чем заняться и просто так он по глухим медвежьим угла бегать не станет.

— Не боись, — хлопнул его по плечу Борята. — Не дадим тебя в обиду!

Беромир поначалу подумал, что эти слова — шутка.

Но нет.

Вон какое серьезное лицо, а до уровня Трушкина и Коклюшкина местные еще недоросли и просто не умели шутить с покер-фэйсом. Да и остальные начали то же самое говорить, подтверждая слова боярина.

Странное ощущение.

ОЧЕНЬ странное.

Впрочем, Беромир сумел сохранить лицо и подыграть моменту. Выслушал всех. Поблагодарил. И они отправились в крепость: «подбивать бабки».

Дней пять назад ведь прибыли посланцы от семи кланов, что по прошлому году через Беромира торговали. Договоренности ведь оставались в силе. Хотя ничего интересного они не привезли. Жито, шкуры, сушеные ягоды с грибами, рога лосей да клыки кабанов и волков.

С местных шести кланов тоже прибыло такого же добра в достатке. Только еще рыбья кожа имелась, и плавательные пузыри сушеные. Сказалось влияние молодого ведуна. Да и шкуры они выделывали куда как лучше прежнего, даже дымом обрабатывали, подражая парню.

И теперь Беромир, глядя на все это добро, пытался понять — удастся ли продать хоть что-то из него ромеям. Так-то он с ребятами уже расплатился, распихав им ножи, серпы и косы, которые они взяли с превеликим удовольствием. Но что со всем эти добром делать — вопрос.

С жито-то понятно.

Еда же. И его аж три тонны приволокли. Впрочем, такое ромеям ныне без надобности, но он уж точно не пропадет.

Ягоды и грибы сушеные — тоже дело. Во-первых — витамины, во-вторых — спасение от пресного однообразия еды. Плюс важный компонент для пеммикана. Ну и, если пойдет, грибную муку ромеям можно будет продавать. Но пока особого интереса они не высказали.

А шкур ему куда столько?

Ромеям ведь они тоже без особой надобности. В лучшем случае возьмут самые лучшие меха. А набили в этом году обычное в основном. Так что, волей-неволей это все равно придется самому как-то пристраивать к делу. Или в кожи перерабатывать, или полушубки какие шить, или еще чего.

Вот рога и кости — да, дело нужное.

Первые в целом полезны. А кости… Несмотря на то, что Беромир наладил уже выпуск множества доброго железа, он все равно их скупал как поделочный материал. Те же иголки пока сподручнее было именно из костей изготавливать и многое иное. Ну и «на вырост» собирал, складывая в сухом месте, мысля начать производить костяной фарфор в недалеком будущем — как руки дойдут.

В общем и в целом эта гора барахла выглядела скорее обузой для Беромира, чем источником прибытка. Но социальную ее значимость переоценить было нельзя. Ведь через такую торговлишку он улучшал материальное положение окрестных жителей и вводил все больше и больше железных изделий.

Надежда взять груз с пяти торговых кораблей, по сути, имелась только за счет его собственных товаров, каковых на удивление оказалось немало. Даже несмотря на то, что особенно ими заниматься и не получалось.

Прежде всего это пятнадцать грубо сделанных, но вполне рабочих компасов в костяных корпусах, пять стеклянных зеркал небольших посеребренных, десять карбидных ламп с, наверное, двумя сотнями кило того карбида, ну и тысяча листов бумаги.

Это все выглядело ОЧЕНЬ дорого. Чрезвычайно!

И Беромир с остальными обсуждал — стоит ли показывать все разом. Не попытаются ли эти ромеи на них напасть, ведомые алчностью.

Кроме того, в довесок у него имелось где-то полсотни килограмм индийского железа да две корчаги сахара. Железо в основном — остатки после переработки сделанных ранее заготовок и переплавки дрянных трофеев. Было бы и больше, только оно все ушло на инструменты и доспехи.

А вообще, эта римская торговля… Хм… Со слов Дарьи получалась довольно занятная картина, немало пугающая, хотя соскочить с нее уже вряд ли получилось бы…

Между Средиземным и Красными морями в эти годы существовал канал. Но не в район Суэца, а через Нил. Благодаря чему шел богатый обмен товарами между Красным морем и Средиземным морем. Среди прочего в Индию ежегодно ходило по двадцать — двадцать пять кораблей, забитых дорогими товарами.

Они тонули.

Регулярно.

Обычно по нескольку каждый год. Однако оборот оставшихся был ТАКОЙ сладкий, что подобные риски никого не волновали.

Впрочем, ни сахар, ни индийское железо в этом торге не выступали чем-то доминирующим или даже значимым. Нет. Их ведь не продавали в любом количестве. Да и не покупали. Уделяя основное внимание специям, краскам, тонким тканям и иным подобным вещам.

Железа же вывозилось ежегодной едва сто — сто пятьдесят килограмм, а сахара до пятисот. На их фоне Беромир со своими объемами выглядел вполне представительно. Другой вопрос, что это все не имело особого смысла. Индийское железо шло только на изготовление штучных эксклюзивных предметов, а сахар являлся лекарством.

Никому и в голову не приходило увеличивать поставки.

Да и зачем?

Это ведь убьет ценность товаров внутри державы. Играть же от оборотов такие торговцы не желали. Они ведь работали с самыми богатыми и спекулировали на их тщеславии, а потому опасались потерять свое положение, обманув их надежды…

В целом же ситуация с этой индийской торговлей выглядела… больной, что ли. Рим вывозил за море золота и серебра намного больше, чем ввозил.

И это сказывалось.

Самым прямым образом.

Фактически имел место вывоз ликвидной денежной массы, в обмен на предметы роскоши. Монеты в Риме покамест были связаны со стоимостью металла, заключенном в нем. Может быть, и не напрямую, но попытка снизить его содержания в итоге вела к инфляции и поднятию цен. А тут такой отток. С рудниками же уже давно ситуация лучше не становилась…

И все бы ничего, но в Средиземном море к I-II векам нашей эры сложилась просто уникальная экосистема. Считай зона свободной торговли, практически лишенной пошлин и значимого пиратства. Из-за чего и товарное производство росло как на дрожжах, и торговый оборот.

Просто взрывное развитие!

Только оно требовало денег, ибо на бартере далеко не уедешь. Причем не просто денег, а все возрастающей их массы, сообразно росту оборота. В идеале — с некоторым опережением. А их не оказалось. С деньгами наблюдался нарастающий дефицит. В том числе и потому что ежегодно золото и серебро многими тоннами вывозилось в Индию, Парфию и далее — отдельные римские монеты доходили аж до самого Китая. Хотя самым восточным фронтиром римской торговли был регион Сиамского залива, на расцвете могущества державы.

Иными словами, Индийская торговля, да и Парфянская, в том виде, в котором она практиковалась Римом во II веке, стала одна из ключевых причин кризиса III века. Его экономической составляющей, спровоцировав девальвацию римской монеты и гиперинфляцию. Не ей единой, но и без нее не обошлось. Так как случился общий кризис ликвидности[2] и оборотных средств, поставивший в известную позу Камастуры всю экономику региона.

Беромир этого не знал, так как именно Римом никогда не занимался. Потому как в рамках экспериментов получалось «подключаться» к кому угодно, только не к римлянам. Из-за чего тема Рима и его истории проходила для него факультативно и фоном.

Впрочем, здесь и так все было ясно.

Хватило рассказов Дарьи, чтобы понять то, насколько катастрофической дырой в экономике империи выглядела эта торговля. А Беромиру кризис III века был без надобности. Стабильность и благополучие империи обеспечивали для него главное — рынки сбыта. Если же на регион навалится Вековая смута, то ничем хорошим она не закончится.

Из-за чего молодой ведун неоднократно уже думал о том, как можно было бы избежать указанного коллапса. И не только его. Ибо на ближайшие века интересы еще не народившегося государства славян находились в синергии с римскими. А отсутствие явных и значимых конфликтов диктовалось удаленностью территорий…

— Ты что-то посмурнел, — спросил его Вернидуб, после затянувшейся паузы.

— Великие знания — великие печали, — вымученно улыбнулся Беромир. — Просто подумал о грядущих днях. Но это все пустое. До них еще дожить надо. Значит, вы говорите, что зеркало и лампу надо вынести ромеям по одной штуке? И компасов всего пять?

— Да, — кивнул Красный лист. — Посмотрим на то, как они себя поведут. Если нормально, то еще вынесем. После торга.

— Это опасно. Они могут подумать, что в крепости этого всего очень много.

— Так, в крепость их и не пускать! — воскликнул Борята…

Вечером того же дня в Священной роще случился очень серьезный разговор. На него собрались, наверное, все славянские ведуны севернее Припяти. Да и с нее кое-кто пришел. И от балтов окрестных все явились.

— Нам никак нельзя допускать, чтобы Беромира провозгласили князем! — порывисто произнес один из уже немолодых мужчин.

— Он ведун!

— А его сын кем будет?

— У него нет сына!

— Злата на сносях. Кого она там родит — никто не знает. Может, и сына!

— Это все неважно! — вновь выкрикнул тот порывистый. — Князь — сие не ведун. И он в своей власти станет опираться на бояр, а те на дружинников.

— А те на земляные поселения? — буркнул Вернидуб. — Я же вам уже про них сказывал.

— В них польза великая, — не согласился один из ведунов с ним. — Ибо набеги разорение страшное несут.

— Да. Все так. Только мы в тех поселениях уже власти иметь не будет.

— Это еще почему⁈

— Потому что бояре и дружинники верховодить станут. На них же будет лежать обязанность возглавлять их оборону.

— Не понимаю ваших споров, — тихо, но веско произнес «мухомор». — Хочет Беромир стать князем — пусть им станет. Нам от того вреда никакого.

— Ты же, Рудомир был настроен против Беромира.

— Был.

— И что же заставило тебя поменять свое мнение?

— Общение с ним. Общие дела. Я-то поначалу думал, будто он один из грубых и примитивных людей, что живут войной. Да, не дурак, но с такими рядом всегда пахнет кровью.

— Спросил бы меня, — фыркнул Вернидуб.

— Я в праве иметь и свое мнение. — с нажимом возразил «мухомор».

— Да, конечно. Как и все мы.

— Беромир ведун полностью и всецело. Да, ему приходится воевать. Но он мыслит иначе. Я никогда в своей жизни не встречал столь же ясного ума и тяги к знаниям.

— Но он хочет стать князем!

— В обычаях что говорится про князя? — поинтересовался Рудомир.

— Что он вершит суд и ведет в бой.

— Кто это как не ведун Перуна? — усмехнулся он. — Пусть Беромир становится князем. Просто нужно сразу оговорить, что князем может быть ТОЛЬКО ведун Перуна.

— А бояре?

— Мыслю, что надобно их делать тоже ведунами, либо менять.

— Это не так-то просто, — возразил кто-то. — За ними сила.

— Ты думаешь, что гадюка, что заползла к ним в жилище, будет входить с ними в круг и драться на копьях? — усмехнулся «мухомор». — Нет такого человека, на которого бы роща не нашла управы. Что же касательно Беромира, то я вообще удивлен, почему его до сих пор нет среди нас тут, на этих встречах.

Все промолчали переглядываясь.

— Я слышал, что Беромир хотел ставить крепость не тут, а на слиянии Сож с Днепром. Может быть, это и правильно было? Она закрыла бы возможность к вторжению с юга. Да и к нему всем плавать стало бы удобнее.

— Такого человека, как Беромир, нужно держать под чутким приглядом, — возразил «мухомор». — Поэтому чем ближе он к роще, тем лучше.

— Ты так его боишься? — удивился Вернидуб. — Только что же говорил, что он ведун полностью и всецело.

— А ты не боишься, что ромеи однажды сделают ему предложение? Хорошее предложение. Настолько, что он не сможет от него отказаться. Лично я — боюсь. Посему и предлагаю держать его поближе к роще и приглядывать.

Помолчали, обдумывая слова Рудомира.

— Меня одно смущает… — нарушил тишину Вернидуб. — Вот ты предлагаешь князем ставить только ведуна Перуна. То верно и здраво. Но ведь получится, что таким образом мы поставим Беромира старшим над нами.

— Так и есть. МЫ, — с нажимом произнес он, — поставим. Покамест он отлично справляется. А будет плохо себя вести — снимем. Не забывай — только мы можем признать человека ведуном Перуна. И только мы можем утвердить его князем. Разве нет?

— Не все так просто, — возразил молчавший до того самый старший из ведунов.

И начались дебаты.

Тяжелые. Напряженные. И достаточно острые. В которых то и дело всплывали весьма острые и болезненные вопросы. В том числе и взаимные оскорбления, всякое «грязное белье» и прочие методы ведения цивилизованной беседы…

[1] Слово «ладья» восходит в праславянскому *oldī, которое происходит от праиндоевропейского *aldh- которым называли и корыта, и всякого рода лодки, и вообще, что имело хотя бы приблизительно такую форму.

[2] Кризис ликвидности в данном контексте — это критическое затруднение сделок. Товары были нужны, но акты купли-продажи оказались сильно переусложненными из-за бартера. Торговцу селедки требовалась ткань, а торговцу ткани селедки оказалась ни к чему. Вот и выкручивались как могли.