Хозяин дубравы. Том 3. Саженец

Часть 3 Глава 6

168, версень (сентябрь), 23

— Что это? — спросил Марк Аврелий, глянув на протянутый ему свиток.

— Письмо от легата пропретора Нижней Мёзии. — ответил вошедший центурион. — Прибыл гонец с ним, а ты просил незамедлительно об этом сообщать.

Император кивнул и, приняв пергамент, развернул его и стал читать.

Минута.

Вторая.

На его лице не отражалось ничего. Лишь спокойное равнодушие и сосредоточенность.

— Гонец, который его доставил, еще в лагере? — наконец, спросил он.

— Да, конечно.

— Пригласи.

Офицер вышел.

Марк Аврелий же потер лицо и вновь уставился на пергамент, точнее, их там имелось два. Внешний большой с письмом и отчетом. Внутренний же… и не пергамент вовсе. Бумага, как следовало из письма, на которой Беромир своей рукой нарисовал карту: от вертикали Рейна до Урала по широте и от Скандинавии до южного берега Черного и Каспийского морей…

Ценность этой карты была в том, что она давала совсем иную картину мира варваров. Формально на ней изображался торговый путь, предложенный Беромиром. Формально. На деле же… целый новый мир. И императору хватило воображения, чтобы понять, масштабы.

Из этой карты очень наглядно можно было понять, что Рим на самом деле контролирует довольно скромную часть мира. И там — за Рейном и Дунаем бескрайние степи, леса и горы, заселенные огромным количеством людей.

Разных людей.

От одной мысли, будто их всех кто-то объединит в единый кулак, у Императора кровь в жилах стыла. Оно вон и с языгами как тяжко. А тут — бесчисленная орда до горизонта, что степная, что лесная. Он только сейчас осознал — какая ужасная лавина нависает над границами Рима…

Но главный вопрос заключался в ином.

Откуда это все знал этот варвар? Ведь карта в целом не противоречила тем знаниям, которыми обладал Марк Аврелий. Хотя и изображала все несколько иначе. Однако некоторые детали легко узнавались.

Это ведь что получалось?

Варвары о Риме знают все, что им угодно, а Рим о них ничего? Те же маркоманы, казалось, совсем не на ощупь шли. И не только они. Император покрутил в голове все известное ему о прошлых варварских вторжениях. И они не противоречили этому предположению…

— Я привел гонца, — произнес офицер, вводя усталого и запыленного человека.

— Приветствую… — начал было тот озвучивать стандартную, ритуальную форму, но Император оборвал его жестом.

— Говори кратко и только по делу. У меня мало времени. Ты скакал прямо из Нижней Мёзии?

— Да.

— Что-то устно просили передать?

— Что очень нужны доспехи и оружие. Хотя бы на несколько тысяч человек.

— Несколько тысяч? — удивился император. — Маркус Понтий Лелиан пишет, что у него одна тысяча двести семнадцать человек по гарнизонам лишены защитного снаряжения. И из числа легионеров, и ауксилий. Совокупно. Ты же говоришь о нескольких тысячах.

— Все верно, — кивнул гонец. — Маркус Понтий Лелиан просил передать на словах, что его затея по отвлечению языгов от вторжения вполне удалась. И он старается не дать им вернуться к поддержке маркоманов, а также отвлечь еще и гётов, хотя бы частью. Для этого ему все это снаряжение и нужно.

— Чтобы передать его союзникам?

— Да.

— И почему он об этом не стал писать?

— Меня могли перехватить. Малые отряды языгов, гётов и прочих варваров проникли глубоко за Дунай. Если бы они узнали об этом, получилось бы скверно.

Марк Аврелий кивнул, принимая ответ.

— Что-то еще?

— Только это. Остальное, он сказал, твой человек сам расскажет, когда вернется. Кто именно, мне не известно. Он сказал, что ты знаешь.

— Хорошо. Ступай. — отпустил его Император и вновь уставился на карту Беромира, пытаясь прикинуть сценарий ближайшей кампании.

Вторгшихся через Дунай германцев удалось остановить.

Их прозевали, да. Но из-за сведений, пришедших от легата пропретора Нижней Мёзии, удалось адекватно и своевременно отреагировать. Что позволило на границе не ввязываться в генеральное сражение с многократно превосходящими силами. И отступить в полном. Да, маркоманы и их союзники сумели прорваться на север Италии, но здесь, их сумели принять. «Тепло и ласково». Столкнувшись с серьезной римской армией на выгодных позициях, германцы решили отступить. Но Марк Аврелий с помощью грамотных маневров сумел их подловить на переправе и сильно потрепать, обратив всю эту армию в беспорядочное бегство. И теперь находился при армии на севере Далмации, размышляя над тем, как поступить дальше.

Земли к югу и западу от Дуная подвергались разорению многочисленных малых отрядов. И хотя основные силы неприятеля оказались разгромлены, это ни о чем еще не говорило. Просто потому, что вычистить столь обширные территории от германских и сарматских разбойников представлялось очень непростой задачей.

Кроме того, оставалась угрозы повторного вторжения.

Много германцев избежало уничтожения и сумело бежать за Дунай. А все укрепления в месте прорыва оказались разорены и опустошены. Сдерживать их там представлялось очень затруднительным делом. Из-за чего в такой конфигурации предложение легата пропретора Нижней Мёзии выглядело не только очень своевременным, но и весьма уместным.

— Несколько тысяч… несколько тысяч… — пробормотал Марк Аврелий себе под нос, поймав себя на мысли, что карта Беромира на удивление удобна[1], намного удобнее, чем те, с которыми он привык работать…

— Ты с ума сошел! — воскликнул Маркус.

— И в чем же мое безумие?

— Ты… ты… да с чего ты этого вообще возжелал?

— Так велел мой сын.

— Но зачем⁈

— Он считает, что сейчас мы вступаем в серьезное противоречие с купцами из Александрии. А это неправильно. Мы должны не бороться друг против друга, но действовать заодно.

Маркус скосился на центуриона, но тот лишь пожал плечами в качестве ответа. Ситуация нарисовалась та еще.

И было с чего.

Дело в том, что все общество древнего Рима было устроено довольно занятно и совершенно непривычно для насквозь либерального, кто бы что ни говорил, индивидуального и эмансипированного[2] общества XXI века.

На самом верху иерархии стояли римские граждане — civis. К ним относились и сенаторы, и плебеи, и многие другие сорта этой категории людей. Но это внутреннее деление. Для остальной же державы они все выступали единственной по-настоящему полноправной частью общества.

Ниже располагались latini, то есть, люди, обладающие латинским гражданством. Права и возможности которых оказывались в некоторой степени ущемлены. Потом шли peregrini, то есть, чужеземцы, которыми обычно называли лояльное завоеванное население. Далее располагались dediticii — сдавшиеся, бывшие теми же перегринами, только проблемными и не лояльными. Ну и рабы, то есть, servi. Причем рабы, не имевшие ранее никакого состояния в римском праве, освобождались перегринами.

Так вот, вся эта многослойная конструкция пронизывалась и намертво связывалась воедино институтом клиентелы. При которой вокруг гражданина формировался куст связанных людей. И порой весьма впечатляющий по размеру, выходящий нередко далеко за пределы локации его проживания. Понятное дело, что какие-нибудь нищие в Риме, хоть и обладали всеми правами граждан, но воспользоваться ими не могли. А вот остальные — вполне.

Как это работало?

Например, приходил такой германец или бербер и хотел поселиться на территории Римской империи. Максимум, на что он мог рассчитывать, был статус перегрина, и то не факт. С ним еще постараться надо.

Ну ладно. Стал он перегрином, захотел возделывать землю, однако, владеть землей они не могли. Сами. Ведь вся земля принадлежала Риму и, как следствие, его гражданам. Поэтому он нуждался в патроне из числа граждан для оформления сделки. Что могло сформировать целый куст фактического землевладения под патронажем некоего гражданина. И это не было арендой в классическом понимании, так как патрон мог и не получать ничего с клиента. По-разному очень складывалось. Куда важнее было то, что патрон присматривал за тем, чтобы клиент не занимался всяким непотребством, соблюдал законы и все такое, неся за него ответственность. И мог серьезно наказать, ежели тот начинал шалить.

Понятно, что и материальный интерес имелся, хотя обычно никто не увлекался, чтобы клиенты не разбегались, и политический, ведь клиенты давали социальный вес патрону. Но куда важнее то, что такой подход позволял увязывать пестрое и до крайности разнородное общество Империи в достаточно гомогенную среду. Да, не до конца. Но иначе весь этот коктейль был совершенно неуправляем, так как их ничего в сущности не объединяло. А так считай «синтетические» рода, так или иначе, завязанные на Риме и римлянах. Уникальное и весьма продуктивное решение.

Все сломал Септимий Каракалла, который в 212 году даровал всем свободным людям Римской империи полное гражданство. Из-за чего произошло две фундаментальные катастрофы.

Прежде всего утратила всякий престиж военная служба. Ведь если в легионах служили только граждане за землю, то в ауксилиях «тянули лямку» за гражданство. И эти самые ауксилии никогда не опускались ниже половины от численности вооруженных сил, выступая основным инструментов войны. Просто потому, что легионы было жалко раздергивать на текучку и излишне рисковые операции.

А тут раз — и все сломалось.

Не только с мотивацией. Нет. Это лишь половины беды. Куда хуже то, что эта реформа спровоцировала резкий рост военных расходов. Ведь многочисленным ауксилиям теперь требовалось платить как гражданам. А легионеры хотели больше, хотя теперь они фактически ничем не отличались. Ну и пошел виток за витком. Став еще одной базовой причиной катастрофой III века, наравне с кризисом ликвидности. Ведь для покрытия стремительно вспухающих платежей по армии правители стали постоянно прибегать к порче монеты, спровоцировав сильную инфляцию[3], которая, как известно, катастрофа для любой производящей экономики и рай для спекулянтов, особенно фондовых.

Ну и связи посыпались.

Модель «патрон — клиент» просто рухнула. И начался откат к землячествам. Из-за чего уже к концу III века единое экономическое пространство, которое бурно развивалось в I-II веках распалось. И началась эпоха борьбы региональных элит и распад политического единства вслед за утратой интегральных экономических интересов. Также в полный рост пошло обострение по этническим и культурным маркерам, так как романизация большей части империи оставляла желать лучшего[4].

Северы в принципе оказались теми еще «гениями», запустившими, по сути, необратимые процессы распада империи. Но это «счастье» пока не наступило. А сейчас Путята поставил командира векселяции в сложную ситуацию.

Кем являлся отец Беромира по римским законам? Правильно, перегрином, приходящимся клиентом тому самому работорговцу, который его отпустил. И вот он пожелал, чтобы его дочь вышла замуж за гражданина. А такое не поощрялось, мягко говоря. Просто чтобы не порождать юридических коллизий.

Случалось.

Да.

И легионеры, бывшие гражданами, вполне обрастали по границам «не санкционированными» женами. Но чем выше был социальный статус гражданина, тем труднее становилось на такое «закрыть глаза».

А тут целый купец из Александрии.

Не только гражданин, а бизнесом владели только они, но и весьма состоятельный персонаж, публичный. Даже захоти он — проблем не оберешься. Просто из-за того, что конкуренты попробуют сыграть на этом и задавить.

Маркус потер переносицу, прошелся и снова повторил:

— Ты сам не понимаешь, чего просишь.

— Мой сын считает, что мы либо найдем какой-то способ примирения с этими купцами, либо нам придется готовиться к серьезным пакостям. Вроде того набега кельтов. И выдача его сестры замуж за сына какого-нибудь значимого торговца из Александрии, который каждый год отправляет корабли в Индию, хороший выход. Конфликт уйдет, уступив место семейным интересам.

— Ты понимаешь, что дочь перегрина не может выйти замуж за гражданина? — наконец спросил центурион.

— Понимаю. — кивнул Путята. — Но сын считает, что вам было бы неплохо придумать, как это сделать. Он прямо сказал: «закон, что дышло, как повернул, туда и вышло». И что вы мастера правильно все оформлять, если вам сие надобно особо.

— Хм. А сколько тебе лет от роду?

— Не могу сказать, — вполне искренне ответил Путята.

— Почему?

— Счету не обучен.

— Угу. Понимаю. И на что ты пойдешь ради того, чтобы выдать свою дочь за купца из Александрии?

— Ты чего? — вклинился Маркус удивившись.

— Это ведь действительно решило бы очень многие наши проблемы. Тем более что нас уже открыто предупредили, чтобы мы не увлекались. Почему нет?

— Но он же варвар! — воскликнул торговец. — Совсем неотесанный! Так не принято поступать! Да и его дочь ведь совсем не привычна к нашим манерам и нравам.

— Дочь год к ним приучали. — возразил центурион.

— Это безумие! Надеюсь, ты не сам это станешь решать?

— Разумеется. Дело слишком серьезное и без разрешения со стороны Маркуса Понтия Лелиана, а может и Самого, претворять в жизнь его не стоит. Но для этого нужно его согласие, — кивнул глава векселяции на Путяту.

— Согласие на что? — с напряженным видом переспросил он.

— На твое усыновление, — максимально серьезно произнес центурион…

[1] Римская картография для своих лет была достаточно продвинутой, хотя и безгранично далекой от современной традиции. Пропорции и геометрия территорий почти не соблюдались, из-за чего многое было трудно узнаваемо. Единственной развитой областью «картографии» были итинерарии, которые вообще часто представляли собой обычный список с информацией о дорогах, расстоянием между населенными пунктами и так далее. Первую карту всей Римской империи создал Марк Випсаний Агриппа на рубеже I века до н.э. и I века н.э., но она была предельно упрощенной и неинформативной. Из-за чего подход к картографии Беромира и произвел на Марка Аврелия неизгладимое впечатление.

[2] Эмансипация — это отказ от социальных зависимостей в целом.

[3] Между 200 и 300 годами нашей эры инфляции Римской Империи составила 15 000%. Такая страшная инфляция усугубила и без того нарастающий кризис ликвидности.

[4] Это стремительно нарастающая дискретизация и распад привели в III веке н.э. поискам нового маркера идентичности, каковым в итоге выступило христианство. Должно было выступить. Потому как по факту оно не остановить распад, а его усугубило и ускорило.