Хозяин дубравы. Том 3. Саженец

Часть 3 Глава 4

168, серпень (август), 31

— Кто ты? — раздался смутно знакомый голос со спины.

Беромир повернулся.

Перед ним стоял Путята — биологический отец этого его тела. Он присутствовал там, на переговорах в донжоне. Но молчал и просто наблюдал, не встревая. Сейчас же, поймав подходящий момент, решил подойти и поговорить.

— Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо, — философски ответил парень, хохотнув и порадовавшись тому, как ловко сумел перевести реплику Фауста. — А если без шуток, то странный вопрос, конечно. Я твой сын.

— Нет, — покачал он головой.

— Что значит «нет»?

— Когда я тебя видел последний раз, ты был другим.

— Все мы меняемся. — пожал плечами Беромир.

— Но не так…

— Как «так»?

— Ты изменился даже внешне. Я с трудом тебя узнал. Словно ты не мой Неждан, а кто-то из дальних наших родичей с некоторым сходством.

— Это все из-за того, что я окреп телом.

— Это тоже удивительно. Но… нет. Лицо. У тебя изменилось лицо.

— Отец… ты просто многое пережил, и память тебя подводит. Я все эти годы был на виду у Красного листа и прочих помнящих меня с самого раннего детства.

— Ведуны… проклятые ведуны… — покачал головой Путята с какой-то ноткой отчаяния в голосе. — Что они натворили!

— Да что они могли сделать⁈ О чем ты толкуешь?

— В наши дни уже и о том и не сказывают, но еще мой дед…

И дальше Путята поведал Беромиру классическую легенду из архетипа «короля под горой». Вариацию на эту тему. Дескать, древний витязь спит в своем кургане. И только в тяжелые времена его может пробудить призыв круга ведунов Священной рощи. Ну и прочие бла-бла в том же духе.

— Хм… Знаешь, не сходится.

— Что не сходится?

— Этот твой витязь спит в своем кургане. Если его разбудить, то он проснется и выйдет из него. А я тут при чем? Не сходится ничего. Думаю, что мухи с кашей мешать не стоит.

— Все сходится, — с нажимом произнес Путята. — В предании не сказано, как именно он проснется. Ты умер. Там. В реке. Кем ты пробудился? Обновленным собой или нет? Я вижу, что нет. Ты — не мой Неждан. Ты кто-то другой. К тому же ты ведаешь о делах минувших, о землях далеких, сказывая о них так, словно видел их своими глазами. Говоришь на никому не ведомом языке.

Беромир промолчал. Оправдываться не хотелось, да и выглядело это все глупо. Хотя педалирование поднятой темы ему совсем не нравилось.

— Чего не отвечаешь?

— Какой мне смысл возражать? Думай, как пожелаешь.

— Назови свое истинное имя.

— Отец, тебе нужно быть очень осторожным с пивом, медом и вином. Ты бы еще попытался провести ритуал экзорцизма.

— Чего? Какого еще цизма?

— Так ученые мужи называли изгнание духа, вселившегося в чужое тело.

Путята подобрался и как-то напрягся.

— Что? Уже вы все заготовили для этого? — наигранно удивился Беромир.

— Нет! Я не стану этого делать! Мы об этом даже не говорили!

— О чем «этом»?

— Изгонять тебя из тела моего сына. Он умер. Там. В реке. Я видел. А ты… нет, я не стану тебя изгонять. Ты слишком много добра несешь нашим людям.

— Отец…

— Какой я тебе отец? — невольно отступил он. — Ты, мыслю, на многие поколения меня старше. Сколько тебе лет?

— Мда… — покачал головой Беромир. — Давай уже хватит? В конце концов, подобные разговоры не имеют никакого смысла. Лучше расскажи, что у вас там приключилось. Как мама и сестры?

— Мама… хм… Моя жена жива-здорова, а дочь осталась лишь одна. Рокосланы нас почти не кормили, когда гнали на продажу.

— Ты сейчас на службе Рима?

— Да. Возглавляю ауксилию при векселяции легионной, что стоит в Оливии.

— И все? Ничего больше сказать мне не хочешь?

— Мне сложно говорить с тобой. Непонятно. Как с сыном не могу, ибо не сын ты мне, а с чужаком о таком не беседуют.

— И что может изменить этот взгляд? Или ты хочешь порвать со мной вовсе и просто держаться стороной?

— Скажи свое истинное имя. Оно умрет со мной. И я никогда его не использую для чародейства или заговора.

— Вот заладил… — отмахнулся Беромир.

— Это доверие, — пожал плечами Путята. — Я должен понимать, кого принимаю в свою семью.

Беромир промолчал.

Так и стояли минут пять, не меньше. Молодой ведун, отвернувшись от отца, смотрел на медленно текущие воды Днепра. А тот не торопил его и просто ждал. Пока, наконец, не добавил:

— Ты сам решай.

— Что решать?

— Нужен тебе отец и семья, али нет.

Беромир фыркнул с раздражением.

— Ты ведь видишь, как все к тебе относятся? Думаешь, отчего ты, ведун Близнецов, а до сих пор не вошел в Священную рощу? Они не знают, как с тобой поступить. Ибо ты ни жив ни мертв.

— Это ведуны тебя послали?

— Да. — нехотя и не сразу ответил Путята. — Я вообще не хотел с тобой разговаривать.

— Почему? Я разве кусаюсь?

— Ты-то? Неужто не задумывался над тем, сколько крови уже на твоих руках? Ты ее льешь так, словно тебе оно дело привычное. Покойных врагов проклинаешь, страшно. О… слухи о тебе идут такие, что кровь в жилах стынет. Про тебя даже роксоланы с уважением говорят. А они уважают только тех, кто льет чужую кровь, что водицу.

— Хорошо. Что ты, хм, ладно, они — эти ведуны, от меня хотят?

— Чтобы ты назвал свое истинное имя мне. А я принес бы тебе клятву молчания и признал своим сыном. Включая в род и клан.

— Даже так? И кем же я предстаю в их глазах?

— Древним витязем, который волею Перуна и рукою Велеса пробудился в теле моего мертвого сына.

— Разве я мертв?

— Ты не живой и не мертвый. Вне смерти и рождения. Ты дышишь, но кто ты? Чей ты? Откуда ты?

Беромир вновь промолчал.

Путята же достал нож поясной и произнес, глядя в глаза молодому ведуну:

— Сказанное тобою истинное имя никто и никогда не узнает от меня, а я не стану его использовать никак — ни в пользу тебе, ни во вред.

После чего поцеловал клинок, «заверив» тем самым клятву у Перуна. Беромир же отвернулся, вновь уставившись на воду.

Все это выглядело так глупо, так нелепо, и так… обидно, что ли.

Зомби.

Он ведь в их представлении аналог зомби или чего-то подобного.

Только почему-то никто ему об этом прямо и в глаза не сказал?

И, что куда печальнее, это обстоятельство ставило крест на многих его начинаниях. Да и отношение ведунов становилось понятным. Вон — во все глаза на него постоянно глядят, словно ожидают чего-то. Хотя тут, конечно, он сам виноват. Зачем Вернидубу про нежить байки всякие рассказывал? Он ведь почти наверняка их пересказал…

— Скажешь? — вновь спросил Путята, нарушая затянувшееся молчание. — Если нет, то я пойдут. Пусть все останется, как прежде.

— Иван[1]. — тихо-тихо, почти как шелест произнес ведун, поворачиваясь к нему.

И словно что-то лопнуло в этой натянутой и нервной атмосфере.

Путята подошел ближе.

Взял Беромира за плечи и тихо произнес:

— Я признаю тебя своим сыном, Иван. Пойдем. Нас ждут.

Ведун глянул через плечо отца, окидывая взглядом «поляну» и выискивая любопытных. Несколько секунд спустя его взгляд выхватил парочку, которые сидели на бревнышке в сторонке. И на первый взгляд о чем-то отстраненно беседуя, но так, чтобы волей-неволей просматривать этот сектор…

— Рудомир и Вернидуб. Это они тебя отправили?

— Они…

Подошли.

Те, чуть прищурившись, рыжий поинтересовался:

— Как воздух у реки? Не продрогли?

— Мы с сыном не из мерзлявых, — чинно ответил Путята.

Услышав эти слова, оба ведуна встали, и максимально серьезно поклонились Беромиру. Молча. Не говоря ни слова.

Дальше день пошел своей чередой.

Из ромейских кораблей продолжали выгружать всякое полезное. Складывать его для учета на берегу. И после подсчета, переносить внутрь крепости.

Обычная возня и рутина, за которой Беромир хоть и приглядывал, но со стороны. Беседуя с Путятой, обсуждая мать с сестрой и ситуацию. Уникальную, в общем-то, ситуацию…

Во второй половине дня все корабли отвали от мостков и, подняв паруса, направились вниз по течению. К порогам. Увозя и Сусага с его людьми, и Путяту, и Маркуса, и прочих гостей. А вот квестор остался, равно как и пятеро бойцов в ламинатах в качестве его личной охраны…

— Ты отказываешь мне и не желаешь видеть гостем? — спросил он на ломанном местном языке, видя кислое выражение лица Беромира.

— Я думал, что ты на нашем не говоришь.

— Я несколько лет служил в Вименациуме. Там ваших много. Едва ли не треть города.

— Что же до гостя… Вот скажи мне, ромеец, зачем ты остался? Неужели хочешь перезимовать в этих суровых землях?

— Нет. Отнюдь, нет. Неделю или две у тебя погощу. И ты отправишь меня на своем… катаране.

— Катамаране.

— Да. Ты ведь обещал нам построить большой и быстрый. Хочу поглядеть на него в деле.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Быть может, я уже стар и глуп, но те слова, что ты сказал в большой башне, были не столько для ушей этого глупого и жадного варвара, сколько для моих. А ему ты просто бросил большую кость, чтобы он не мешал Риму торговать с тобой. Ведь так?

— Это было так очевидно? — усмехнулся Беромир.

— Для меня — да. Для него… — улыбнулся квестор. — Ты и сам видел, как он ходил, светясь, словно золотая монета.

— Его можно понять. Он живет в очень простом мире. И я своим предложением дал ему счастье.

— Пожалуй.

— Так зачем ты остался?

— Я, как представитель Рима, хочу удостовериться в том, что тебе можно доверять. Присмотреться к тебе. Поговорить. Дело-то большое. Новый торговый путь.

— Не только, торговые дела лишь часть задумки.

— А что же там еще?

— Рим страдает от набегов сарматов. Если мы сможем прикормить роксоланов, то Рим приобрести новых друзей, закрывающих подступы к нему. Сейчас это не так важно. Но в будущем, когда волна гуннов достигнет Днепра и пойдет на Рим…

— Кто такие гунны?

— Страшные кочевники, которые сминают все на своем пути. Пока они только начали свое движение из степей, что лежат к северу от державы Хань. Но с каждым новым годом все дальше продвигаются на закат, собирая в кулак степь. Всю степь.

— Такого никогда ранее не случалось. Но даже если это так, ты думаешь, что прикормленные роксоланы их сдержат?

— Это смотря чем их кормить. — усмехнулся Беромир. — Потихоньку переводя на службу и зависимость. Впрочем, Риму вообще было бы очень полезно смотреть куда-то дальше своего носа. И выстраивать линии обороны так, чтобы сильный враг либо вообще не доходил до ваших границ, либо подходил к ним максимально ослабленным.

— А германцы? Их твое упреждение на Днепре не остановит.

— Вы сидите в обороне на Рейнской границе. А зря. Очень зря. Германцы в отчаянном положении и часто голодают, из-за чего на вас и нападают. Им просто деваться некуда.

— Их нападения случаются редко, и Рим с ними справляется.

— Пока справляется. Когда же германцы объединяются в союзы племен, внезапно оказывается, что Рим не так уж и силен. Что, в очередной раз показали маркоманы. Это только один союз. А представь, что их вторгнется несколько разом? Впрочем, и без этого германцы для вас очень опасны в силу веры и отчаяния. Сейчас они не знают паруса и на своих длинных нависах ходят только на веслах. Ты думаешь, так будет всегда?

— А ты думаешь, наш флот их не остановит? — с надменной усмешкой спросил квестор.

— Если они пойдут флотом — да, вы сможете легко их перехватить и разгромить. Но представь, что их каждый вождь на быстром нависе будет плыть, куда ему вздумается и когда захочет со своей малой дружиной. Это тысячи уколов иголкой, которые обрушатся на Рим от Галии и Британии до Испании, а то и далее. С таким в обороне нельзя бороться. А у вас после Тевтобургского леса какая-то робость ходить за Рейн. А надо. Им нельзя давать разрастить и укрепится.

— Ты хочешь учить нас, как нужно поступать? — недовольно и даже в чем-то раздраженно спросил римлянин.

— А почему нет? Ведь это не я прозевал вторжение маркоманов с их союзниками в саму Италию! А все почему? Правильно, из-за самовлюбленности и нежелании разбираться в жизни варваров и их делах, — едко усмехнулся Беромир. — Кстати, не в первый раз. Вы совершаете уже несколько веков эту ошибку. Вторжение Ганнибала. Восстание Спартака. Да вы каждые лет тридцать — сорок влипаете в неприятности из-за своего презрения окружающим.

Квестор чуть заметно скривился.

— Хотите лягушку? — сменил тему ведун, чувствуя, что увлекся.

— Что? — опешил он.

— Лягушку. Говорят, что кельты с голодухи их, бывает, едят. Я попробовал и признаться разочарован. По вкусу отдаленно напоминает цыпленка, но уж больно мало мяса. На один укус.

— Боюсь, что я не готов вкушать такие изыски.

— Ой, да брось. — махнул рукой Беромир. — Рим всегда славился тем, что охотно заимствовал у всех все, что ему было выгодно и полезно. А лягушки в Италии, должно быть, растут намного лучше, чем у нас.

— Я не хочу обсуждать это. — с нажимом произнес квестор.

— Тогда давайте поговорим о торговле. Ты знаешь, что такое вексель? Хм. Долговые обязательства.

— Разумеется. Мы называем их синграфы и хирографы. — ответил квестор и кратко описал их как по смыслу, так и по назначению.

— Это немного не то. Векселя, конечно, можно и так использовать. Но вся их прелесть в том, что его можно передавать и продавать, используя как деньги. Например, Император выпускает вексель на тысячу денариев с погашением по предъявлении. И платит им за что-то. Продавец может радостно побежать менять его на монеты, а может и не менять. Ведь, в конце концов, одна небольшой лист пергамента или бумаги намного удобнее использовать в большой морской торговле, чем несколько корзин с монетами? Разве нет?

Квестор прищурился, уставившись на Беромира.

— Вы разве этим не пользуетесь? — наигранно удивился ведун. — Странно. Очень странно. Я думал, что в Империи уже все давно придумано.

Раз уж этот римлянин решил остаться и поковыряться в мозгах Беромира, он не стал теряться. И начал со всем рвением того попросту грузить, взрывая мозг. Постоянно что-то рассказывая необычное из практики более поздних эпох, но с некоторым погружением, и недолго. Не давая ему нормально включится в беседу, через смену темы.

Уже к вечеру на бедного квестора было страшно смотреть.

Его мозг явно перегрелся и едва не дымился.

Беромир же продолжал свою игру. И не только на словах, но и, время от времени, увлекая его определенными опытами, не столько полезными, сколько впечатляющими…

[1] Имя «Иван» в местном языке можно было трактовать, как форму от праславянского *jьva, которым называли дерево «Ива», восходящего в праиндоевропейскому слову *ui, то есть, «вить». Иными словами, имя «Иван» Путята воспринял, примерно, как «Витиеватый», «Завитый», «Запутанный», «Мудреный». Что вполне сочеталось с характером Беромира в глазах местных. В этой трактовке Иван сближался с германским именем Ивар, так как праславянское *jьva имело общее происхождение с др. германским îwa, означающим «тис» с тем же дополнительным контекстом, ну и в переносном плане «лук». Хотя, конечно, никакого Ивана в славянских языках до христианизации не бытовало.